Погода была мерзопакостная. Мелкий холодный дождь висел в воздухе, то сгущаясь, то разряжаясь порывами ветра, который гнул уже полностью обнаженные деревья и гудел в фонарных столбах. Даже в полдень было ощущение вечера, усугубляемое спазматическими припадками сонливости. Мы ехали к дому, делать ничего не хотелось. «Копеечка» дворниками размазывала по лобовому стеклу то ли слезы, то ли сопли, монотонно шлепая лысоватыми шинами по мелким лужицам. Из глубоких же луж она вздымала фонтаны грязной воды, забрызгивая не только окрестности, но и собственное стекло. Еще два поворота, и мы на привычной стоянке, где бежевая подруга останется мокнуть под открытым, хоть и охраняемым небом, а мне… Я с содроганием представил себе дорогу от стоянки до дома, которую преодолею бегом — под горку, между домами, потом по узкой тропинке напрямик между кустами, нырнуть в парадное… и все равно буду мокрый как цуцик. В багажнике под ковриком лежит драный зонтик, но в такую погоду он не поможет. А дома придется первым делом содрать мокрые куртку и джинсы и поставить чайник.

Едва различимое в серой пелене размытое красное пятно светофора позеленело, и «копеечка», покряхтывая, тронулась, поворачивая направо на предпоследнем перекрестке. Впереди замаячило несколько темных фигур с размытыми очертаниями. Я убрал ногу с газа, чтобы не обдать никого грязным фонтаном, «копейка» послушно сбросила скорость. Одна из фигур вдруг шагнула на проезжую часть, заступая дорогу. Мы остановились. Человек подошел совсем близко и открыл бежевую дверцу с правой стороны. Только сейчас я смог разглядеть крупного мужчину средних лет, невыспавшегося, в бронежилете и с автоматом в руках.

— Слышь, друг, выручи, а? — неуверенно попросил он, и робость его просьбы настолько противоречила брутальному облику, что я, несмотря на неадекватность ситуации, улыбнулся.

Он воспринял улыбку как одобрение и, крикнув прочим «поехали!», широко распахнул дверцу, грузно усевшись на сиденье рядом со мной. Я присмотрелся: устало сжатые губы, трехдневная щетина, но не модная холеная, а просто запущенная, и насмешливые глаза, продолжающиеся морщинками улыбки. В бронежилете поверх пятнистой камуфляжной куртки, он занял все пространство справа от меня, поставил автомат с коротким прикладом и без магазина между ног, где уже собралась небольшая лужица. Задние дверцы одновременно хлопнули, и бежевая подруга прижалась к мокрому асфальту, натужно крякнув просевшими пружинами. В зеркало я увидел еще двоих парней, тоже в латах и с оружием, совсем молодых, лет двадцати двух. У одного по скуле стекала грязная струйка, лица другого не было видно, только глаза и зубы белели в сумерках.

— Куда? — спросил я.

— Вперед пока, тут недалеко, я покажу, — сказал старший и обернулся убедиться, что его подопечные в порядке.

«Копеечка» тяжело стронулась с места и, наращивая скорость и высоту фонтанов брызг, побежала вперед, раздвигая морось.

— Побыстрее можно? — спросил старший.

Я пожал плечами и немного прибавил.

— Ты извини, друг, — опять же робко начал главный, — мы тут тебе машину запачкали, видишь, погода какая…

Я махнул рукой — мол, ерунда.

— Мы на вызов срочный, тревожная кнопка сработала, — продолжал он. — А наша машина накрылась. Михалыч говорит, до вечера провозится. А тут кнопка тревожная.

Я кивнул: ну да, мол, понятно, дело привычное — возить автоматчиков на срочный вызов.

Он неловко полез в нагрудный карман, под бронежилет, и вытащил красную корочку, раскрыл и сунул мне под нос. Я скосил глаза — ни звания, ни фамилии, ни даже принадлежности гостя не рассмотрел, только слова «быстрого реагирования» и остались в памяти.

— Стольника хватит? — спросил он. — Я лучше сейчас заплачу, потом некогда будет.

Я отмахнулся, буркнув что-то нечленораздельное — мол, какие тут деньги, на службе же люди. Он удовлетворенно кивнул: похоже, и не ждал другого ответа.

Когда-то бежевая, а нынче мокрая и серая, подруга летела по сливающимся друг с другом лужам. Вдруг под ровной поверхностью одной из луж оказалась яма, «копеечка» просела передним правым колесом, раздался глухой удар (пробило амортизатор, понял я), и тут же машина снова выскочила на асфальт и побежала дальше, чуть прихрамывая. Я тихо матюгнулся, закусил губу и погладил подругу по оплетке руля.

— Здесь направо, вот сюда, — сказал старший.

— Так тут же «кирпич»… — возразил я.

— Так короче, давай! — теперь уже резким и не допускающим возражения голосом велел гость.

— А если там гайцы? У меня же права отнимут.

Тут трое бойцов заржали, заполнив громким заразительным смехом тесный салон.

— Не боись, не отнимут! — заверил старший.

— Не дадим! — подтвердил сзади звонкий голос.

Я резко повернул направо, под запрещающий знак, включив на всякий случай фары.

— Приготовились! — скомандовал старший. — Серега у дверей, ты со мной!

Почти одновременно щелкнули вставляемые магазины и лязгнули передергиваемые затворы.

— Вон у того магазина мы выскочим, а ты уезжай… мало ли что. Спасибо! — он уже был собран и нацелен на битву, рыцарь в современных доспехах.

Перед уродливой голубой, с потеками ржавчины, железной дверью, увенчанной косоватой вывеской «Магазин», мы остановились, «копейка» облегченно распрямилась — все трое в одну секунду выскочили в мокрую серость и с автоматами наготове полукругом побежали к магазину, теряя четкость и снова превращаясь в размытые фигуры. Одна фигура осталась у входа, две другие исчезли за полуприкрытой дверью.

Поскольку двери «копеечки» остались открытыми, я не последовал совету командира, вышел под дождь закрыть их. Затем вывернул руль до упора вправо и стал осматривать переднюю правую стойку, где на яме пробило амортизатор. Вроде бы никаких видимых повреждений не было. Загнал машину правым бортом на высокий поребрик и снова осмотрел стойку — вроде живы, но надо будет потом еще на эстакаду заползти, как следует посмотреть, а то и на развал-схождение проверить. Тут я обернулся и увидел, что мои последние гости, все трое, стоят на крыльце магазина и о чем-то беседуют с толстой теткой, то ли продавщицей, то ли хозяйкой заведения. Вернее, даже не беседуют, а, шаг за шагом отступая, пытаются сдержать натиск этой тетки.

Когда они наконец от нее отделались, я подошел поближе:

— Ну что, все тихо?

— Да, ложное срабатывание, — признался старший.

— Назад отвезти?

— Да мы… — начал он, оглянулся, посмотрел на молодежь и закончил: — Не откажемся!

И снова перегруженная вооруженными людьми «копеечка» тронулась по лужам, но теперь уже тихо и осторожно переваливаясь по неровностям.

— Останови вот тут, — попросил старший.

Мы остановились напротив дешевого кафе-забегаловки.

— Забежим перекусим, — сказал он, откинув голову, обращаясь к сидящим сзади. — Под это дело, раз быстро закончили.

Они вышли, снова поблагодарили и, погромыхивая автоматами, растворились в мокрой пелене. А мы поехали в гаражный кооператив в Сосновке, где можно было просочиться на эстакаду, чтобы внимательно осмотреть поврежденную правую переднюю лапку моей бежевой помощницы.

Зябкие волны на черной воде,
Как наважденье!
Видимо, сплю, а найдет меня где
Миг пробужденья?

Что б не стряслось, не тревожит меня
Факт опозданья,
А над тихой водой утро превого дня
От мироздания.

Мне просыпаться пока что нельзя —
Время такое,
Легким туманом безмолвно скользя
По-над водою.

Дни пролетели в слепом вираже
Первой недели,
Я просыпаюсь, ведь нервы уже
Все на пределе.

Пусть не споют в листьях пальмовых мне
Громко осанну,
Но попаду хоть однажды во сне
В мир первозданный.

Лето кувырнулось оземь,
Незаметно и легко
Превратилась сразу в осень,
Уж зима недалеко.

Шлет наверно кто-то знаки,
Что не поняты еще —
Стрекоза расцветки хаки
Мне уселась на плечо.

Крылья тонкие сложила,
Изогнулась напоказ,
На меня поворожила
Сферами блестящих глаз.

На меня не зыркай страстно,
Глазки, правда, хороши…
Это без толку, напрасно,
Лучше вон иди, пляши.

Мы с «копеечкой» часто попадаем в разные истории, а иногда участвуем и в чужих, которые случаются с нашими гостями. Гости разные и истории разные. Но иногда попадаются люди, которые просто притягивают к себе все необычное. Таким человеком была моя подруга Оля, которая уже мелькала на страницах нашего повествования. Она не только сама влипла в эту историю, но и нас туда втянула. Но я на нее не в обиде…
Я ворвался домой, запыхавшись — кто-то пытался впихнуть в лифт шкаф, который мог туда поместиться только в виде горы опилок. Но грузчики попались серьезные, задорно, с матерком пытаясь решить нерешаемую топологическую задачу. Потому на девятый этаж я взбежал по лестнице.
Дома был покой и благодать: дочка рисовала, слава богу, не фломастерами на обоях, а карандашами на бумаге, на кухне гудел чайник, а няня, пожилая Юлия Семеновна, вышла мне навстречу.
— Здравствуйте! — приветствовала она меня. — У нас все в порядке, девочку я покормила.
— Здравствуйте, Юлия Семеновна! Извините, я немного опоздал.
— Ничего страшного. Я могу идти?
— Да-да, спасибо большое!
Юлия Семеновна степенно оделась, поправила перед зеркалом шляпку и сказала:
— Я вам там пирога с капустой принесла, попробуйте.
— Ой, спасибо! — ответил я, уже заползая на кухню, ведомый голодным урчанием в животе.
— Тогда я пойду, до послезавтра, да?
— Да, спасибо, Юлия Семеновна! — отозвался я из кухни, занося нож над квадратным ломтем пирога.
— Да, вам какая-то Оля звонила, просила перезвонить… дело, сказала, важное. До свидания!
Дверь хлопнула. У меня было несколько знакомых Оль, но тут явно чувствовался почерк той самой Оли. Съев половину оставленного пирога, я заглянул к дочке, которая все еще рисовала, снял трубку телефона и набрал номер:
— Привет! Это я.
— Привет! — ответила Оля.
— Визиваль?
— Визиваль-визиваль… приезжай, ты нам нужен.
— Зачем? Что-то случилось?
— Приезжай, узнаешь. Когда сможешь?
— Я с дочкой, жена поздно придет.
— Приезжай с дочкой, — велела трубка.
С Олей спорить трудно, практически невозможно. Я вздохнул и стал собираться.
Через полчаса мы были в гостях. Дочку усадили в гостиной на диван с пряником в руках и телевизором в поле зрения, где шла передача «Спокойной ночи, малыши!». А на кухне засел военный совет.
Оля сразу жестко осадила меня:
— Пока помолчи, я расскажу, в чем проблема.
Совет состоял из четырех участников (пятый, беспородный кот, дрых на подоконнике): Оля с мужем Мишей, ваш верный (но не очень покорный) слуга и Люба. Люба была Олиной подругой, но я знал ее лишь шапочно — встречал пару раз в гостях.
— Ну, значит так… — начала Оля и рассказала свежую историю.
Они с Любой занимались латиноамериканскими танцами: танго, сальса, самба и прочие ча-ча-ча. Занимались любительски, но участвовали в каких-то конкурсах время от времени. Были у них партнеры постоянные: у Оли — стеснительный, но музыкальный Саша; у Любы — Василий Сергеевич, солидный и малоповоротливый мужчина. «Грациозный, как танк», — охарактеризовала его Оля, а Люба хихикнула. Так вот, у Любы с Василием Сергеевичем не очень получалось, она не могла понять его «танковые» движения, переживая из-за этого. А вчера так вышло, что «танк» не пришел, Саша тоже заболел, и у девочек родилась смелая идея: Люба будет в паре с Олей за мужчину, ведущей.
— Чтобы она могла понять, что мужчина в танце чувствует, когда ведет партнершу, — пояснила Оля.
И надо же такому было случиться, что вчера Любу привез на занятия муж и остался там же, подождать. Обычно-то она сама приезжает. Сел Алдар, так мужа зовут, в уголочке, и что же он видит: все в парах танцуют, как люди, мужчина с женщиной, а его жена — со своей подругой, да еще и норовит за мужика в танце сойти! Он косился, косился… потом встал и ушел.
Оля замолкла.
— И что? — не понял я.
— А то! — возмутилась Оля. — Алдар решил, что мы лесбиянки.
— Ну, Оля… — Люба покраснела, — Ты что? Не надо так-то.
— Можешь выйти в комнату и не слушать. Этот гад вообще-то не ревнивый, а тут просто с ума сошел: Любку в спальню не пускает, кричит, что с лесбиянками спать не будет. Он, ты понимаешь, к мужикам ревнует спокойно, даже горделиво: вот, мол, какая у меня жена красавица. А тут у него крышу снесло.
Люба забилась в уголок и не поднимала глаз.
— Так… — задумчиво сказал я. — Ну а я-то тут при чем? Надеюсь, вы не хотите, чтобы я… — начал я осторожно.
— И не надейся! — впечатала меня Оля. — Именно ты и докажешь, что она не лесбиянка.
Я вытаращил глаза:
— Для вашего сведения, уважаемая сводница, я женат… и дочка в соседней комнате ваш телевизор смотрит!
Дочка тут же появилась, вцепившись мне в руку.
— Пряника с чаем хочешь? — спросил ее Оля.
Дочь кивнула головой, но руку мою не выпустила, поднялась на цыпочки и прошептала мне в ухо:
— Я в комнату больше не пойду, там страшно.
Ее усадили за стол, налили теплого чаю с сахаром, дали пряник и шоколадную конфету, и она осоловело смотрела на взрослые лица кругом и думала о чем-то своем. А нам пришлось сдерживать языки.
— Да нет, ты не совсем правильно понял… — начала Оля. — Никаких откровенных сцен не надо.
— Премного благодарен, — откликнулся я. — А что требуется?
— Завтра в клубе будут танцы…
— Завтра праздник у девчат? — подколол я.
Оля сердито зыркнула и продолжила:
— Будет открытый танцевальный вечер. Люба приведет Алдара…
Люба дернулась с места.
— Приведешь! — скомандовала Оля и повернулась ко мне. — А ты пригласишь Любу, будешь с ней танцевать, пока…
— Вот это «пока» мне совсем не нравится. Этот ваш Алдар случайно не бандит? Стрелять не начнет?
— Не начнет, — отрезала Оля. — Надо вызвать в нем ревность к мужчине, а не к женщине, понятно? А потом ты исчезнешь.
— Что-то мне это не нравится… то «пока», то «исчезнешь»… Ты Мишу не хочешь напрячь?
Миша, все время молчавший, встрепенулся:
— Да я бы, конечно…
— Не выйдет! — перебила Оля. — Алдар Мишу знает, я же там тоже буду, заподозрит неладное.
Я помолчал, потом спохватился:
— Я же танцевать не умею!
— Ерунда! Это неважно, я тебе покажу пару движений.
Я предпринял последнюю попытку:
— Так моя жена…
— С ней я договорюсь, не боись, — отбила Оля, и моя участь была решена.
Я подхватил засыпающую дочку и помчался домой, чтобы уложить ее спать. «Копеечка» ехала тихо и плавно, включив инструментальные пьесы по радио, дочка клевала носом на заднем сиденье, а я глазел на проплывающие мимо суматошные огни большого города…
Назавтра мы с «копейкой» ехали по Городу, заливаемому легкой прозрачной темнотой в промежутках между фонарями, и разговаривали.
— Ну вот, никогда еще не доводилось играть… дразнителя ревнивцев, — признался я.
«Копеечка» согласно кивнула, переезжая через трамвайные пути.
— А вдруг он амбал какой, драться полезет, изобьет меня?
Копеечка качнулась с боку на бок на неровности дороги, и я понял: если что, она увезет меня так, что никто не догонит.
— Смотри, все очень просто, — говорила Оля. — Вбок, приставил ногу, вперед, приставил ногу… и так квадратом. Держись к Любе ближе, но не лапай.
— Ага, — прошептал я.
— Все, вон они идут, — Оля отскочила от меня и встала неподалеку.
Вошла Люба вместе со здоровым мужиком, чьи монгольские выпирающие скулы и раскосые глаза мне сильно не понравились.
— Он что, китаец? — шепнул я Оле.
— Бурят, — ответила она и отодвинулась.
Алдар оставил Любу в стороне и направился к нам. Буряты, это которые на медведя с ножом ходят, вспомнил я, начиная отодвигаться в сторону. Берят не обратил на меня ни малейшего внимания, направившись прямиком к Оле.
— Ольга, можно тебя пригласить? — услышал я его неожиданно высокий голос.
Не дожидаясь ответа, он сграбастал Олю и потащил ее на середину зала. Из-за его плеча сверкнули изумленные Олины глаза, а потом их заслонили.
Договор есть договор, и я подошел к Любе, стоявшей около двери. Она положила мне руку на плечо, я ей на талию, и мы отошли от стены, считая все эти «шаг-приставить».
— А что это он Олю пригласил? — спросила Люба.
— Ну как… убедиться, что она не лесбиянка, — объяснил я очевидное и понял, что сделал это зря: Люба остановилась, почти с ненавистью глядя на меня, и я чуть не наступил ей на ногу.
— Простите, я не то хотел сказать… он просто хочет разбить вашу пару, — поправился я. — Давайте танцевать.
Мы снова пошли в танце. Скоро втянулись в ритм.
— Говорите же что-нибудь, — шепнула она. — Вы как бревно танцуете, молча и неуклюже.
После такой мотивации говорить не очень хотелось.
— Ну я не знаю… — протянул я. — А о чем говорить-то?
— Хоть о чем-нибудь.
Я замолчал. Музыка тоже. Люба меня не отпускала, мы так и стояли молча, держась друг за друга — за плечо и талию. Начался следующий танец, мы снова двинулись. И тут меня осенило:
— Знаете что… Давайте… я буду стихи читать, а вы подсказывать, если знаете?
— Давайте попробуем… — сказала она с сомнением.
— Черный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем белом свете!

— начал я, сбиваясь с такта.
— Что это за фигня? — поморщилась она. — Сами сочинили?
— Это Блок, — сказал я. — Мне такое не сочинить.
— А что-нибудь другое знаете?
— К нам на утренний рассол
Прибыл аглицкий посол,
А у нас в дому закуски —
Полгорбушки и мосол,

— закрыв глаза и шагая-приставляя, нараспев читал я гремевшую тогда «Сказку по Федота-стрельца, удалого молодца» Леонида Филатова. Этот вариант вроде попал в точку: партнерша раскраснелась, разулыбалась, даже толкала меня рукой в грудь, давясь от смеха. Я тоже улыбнулся.
Вдруг в глазах Любы мелькнул испуг… и следом на мое плечо легла тяжелая рука. Я оглянулся. Рядом стоял бурят, тяжелый взгляд метался между Любой и мной. Из-за спины бурята выглядывала Оля.
— Вы позволите… — обратился он ко мне.
Это был не вопрос, а утверждение. Я отошел в сторону. Алдар взял Любу за руку и потащил ее к выходу. Я оглянулся: Оля пожала плечами.
По дороге домой я рассказал «копеечке» о сегодняшнем приключении:
— Ты знаешь, стихи — великая вещь! Интересно, а автомобильные стихи бывают?
«Копейка» согласно кивала и сочувственно поскрипывала.
Поздно вечером в затихшей уже квартире затрещал приглушенный телефонный звонок.
— Да, — сказал я сонно в трубку.
— Урмас! — ворвался Олин голос. — Спасибо тебе, все отлично!
— Что отлично?
— Люба! Она помирилась с Алдаром! Все хорошо, но…
— Что «но»?
— Она больше не будет ходить на танцы.

Ряби не вижу в воде я,
Тронутый ржавчиной лес
Тени бросает, редея,
Под ноги наперерез.

Легкой прохладною ватой
Воздух в низине намок,
Запах слегка гниловатый
С горечью тянет дымок.

Вспыхнет на кроне скулистой
Солнца игривая прядь.
Кроме желтеющих листьев,
Что же еще нам терять?

Представьте, что стало со мною,
Коряв, как болотная гать,
В тепле пребываю, в покое,
Горазд только спать, пить и спать.

Тяжелой и робкой походкой,
За стулья держась и за стол.
Иду перебежкой короткой,
На всех исключительно зол.

Ну как же я мог доиграться
До жизни веселой такой?
А может не я это, братцы —
А кто-то подменный, другой?

Да ты это, милый, тот самый, —
Мне болью кольнуло в груди, —
Сегодня в больничной пижаме,
И с капельницей позади!

Ах я? Так на эту ошибку,
Что кто-то сумел допустить,
Отвечу улыбкой я хлипкой
И буду учиться ходить.

С низким небом сливается снег,
И ни звука нигде, ни пятна,
Все здесь замерло, видно, навек,
Но проснется, коль будет весна.

А под снегом не видно земли,
Словно вечности белая месть,
Но движенье мелькнуло вдали —
Видно что-то живое тут есть.

Все смешалось — отвага и страх,
Интуиции только ты верь.
Равномерною рысью вразмах
Там по снегу летит белый зверь.

Одинокая вышла звезда,
Краткий день на востоке поник,
Желтизною сверкают глаза,
Да мелькнет иногда острый клык.

До границы миров пустыри,
В хладный белый укутаны шёлк.
Вон он ближе теперь, посмотри —
Одинокий полярный то волк.

В ровном беге один, без друзей,
Он хранит этот край от врагов,
Служит верой и честью он ей —
Королеве бескрайних снегов.

В свете мерцающем свечки
Красное дышит вино
И танцевать нам от печки
Право сегодня дано.

Дыма колышется стланец,
Или то кажется мне?
Так начинают свой танец
Тени на красной стене.

Ищем во всем мы знаменье,
Тени багровы, как кровь,
Вот разошлись на мгновенье,
Тут же сливаются вновь.

Плещется пламя в стакане,
Бесы ль играют со мной?
Бьются в безумном канкане
Тени у нас за спиной.

Свечка почти догорела,
Воск на тарелку наплыл,
Тень отделилась от тела,
Пару воздев черных крыл.

Нету для нас середины,
Дна для нас нету в вине
В танце мы с вами едины,
Тени на красной стене.

Золотом покрыты,
но не светлы храмы,
Миром правит сила,
а не благодать,
Не стучат копыта,
затянулись шрамы,
На душе грузилом
то, что нам терять.

Жил я бестолково,
Суетой закружен,
И нашел подкову
Раз в засохшей луже,

Что лежит извечно
Всеми позабыта —
Сбросило беспечно
Конское копыто.

Я остановился
И довольно резко
Низко поклонился,
Чтоб поднять железку.

Хоть не ждал я чуда
Иль небесной манны,
Пусть лежит покуда,
Тянет мне карманы

Ржавым амулетом.
Пусть несет удачу.
Я забыл об этом,
День свой новый начал.

День, другой, неделя,
Месяц в небе светел,
Быстро пролетели,
И я вдруг заметил,

Что как лежебоке
Вечером в субботу,
Мелко иль глубоко,
Но везет мне что-то.

Что вдали и рядом,
Оптом и поштучно,
Все идет, как надо,
Или даже лучше.

Где найти мне слово,
Чтоб сказать красиво?
Но тебе, подкова,
От души спасибо!

Но жила бы хуже
Без меня подкова,
Век лежала б в луже,
Без тепла и крова.

Глупо морщу брови,
И смеюсь, и плачу —
Тоже я подкове
Приношу удачу.

Приносить удачу,
Верьте мне, не трудно,
Му живем богаче,
Если обоюдно.