Я рубаху разорву на на груди,
И кинжал запрячу в правый ботфорт —
Пригодится, ждет меня впереди
Неизбежный по душам разговор.

Разошлись бы, было б то на земле,
А на море — не изюма, чай, фунт,
Коли боцман на моем корабле
Подбивает полкоманды на бунт.

Компромиссы невозможны, увы,
Я об этом сожалею слегка.
Пред командой мы сегодня равны —
Разрешат все два холодных клинка.

В пьяной драке боцман был хоть хорош,
Шквальным ветром налетел на меня,
Но наткнулся на подставленный нож,
В красном свете уходящего дня.

Он пробоину приняв лишь одну,
Доски палубы окрасил в закат,
В парусине был отправлен ко дну,
Я ж устал и почему-то не рад.

И команда что-то прячет глаза.
— Курс на север! Оверштаг поворот!
Надвигается с востока гроза.
Мы продолжим свой бессрочный поход…

Конферансье вертит трость,
Качнул, как матрос на сходнях:
«Встречайте, столичный гость
Проездом у нас сегодня!

Все здесь нынче, друг и враг,
На улице будет пусто —
Нам фокусник, черный маг,
Покажет свое искусство.

Запомните этот час:
Без четверти где-то восемь,
Он выйдет потешить нас,
Похлопаем громко — просим!»

И вышел неясных лет
Мужик в пиджаке помятом,
Мигнул он на рампы свет:
Ну что же, начнем, ребята!

Достал он колоду карт
И пальцами громко хрустнул,
В глазах хоть горит азарт,
Не дрогнет под кожей мускул.

Кистей незаметный взлёт,
И карты взлетели сами
Свершив над ним оборот,
Осыпались вниз цветами.

Сразить мастерством наповал —
Движеньем непостижимым
Наш фокусник вдруг пропал,
Цветным обернувшись дымом.

Он видно, большой шутник
Готовит еще сюрпризы
И тут же опять возник,
Уже на верху кулисы.

В овациях бьется зал:
«Волшебник, кудесник, браво!»
А мальчик один сказал:
— Пойдем-ка отсюда, мама!

— Но милый мой, почему?
— Везде у него карманы.
Ты, мама, не верь ему,
Он делает все обманом.

Ну как же не видишь ты,
Букет в рукаве вон спрятан?
И это ведь не цветы,
Комочки бумаги мятой.

— Конечно, малыш, ты прав,
Давай мне твою ладошку,
Но это же лишь игра,
И чудо тут понарошку.

Да, я начала понимать,
Уйдем мы сейчас отсюда:
В три вещи нельзя играть —
В любовь, еще в смерть, и в чудо.

В небе полуночном,
чуть пониже грез,
Где, не знаю точно,
бродит звездный Пёс.
Тишине я внемлю
и закрыл глаза
Слышу, как на землю
падает роса.
Пёс на горизонте
исчезает в падь,
В бархатной ротонде
начало светать.
Но теперь я знаю —
Бела и чиста
Светит мне двойная
Сириус-звезда.

«Ты все пела? Это дело!
Так поди-ка попляши!»

«Благозвучен голос мой, —
Стрекоза так отвечала, —
Накорми меня сначала,
Буду петь тебе зимой.»
Согласился муравей:
«Прокормить тебя смогу я,
А под снегом нам зимуя,
Вместе будет веселей.»
Печку топит муравей,
Стрекоза в тепле согрелась
И на стуле завертелась:
«Ну, корми меня скорей!»
«Так и сама и накрывай!» —
Муравей ответил в злости.
«Погоди, но я же гостья,
Мне работать не давай.»
Стрекоза, себя любя,
Сладко пила, крепко ела,
Было дело, в дýше пела,
Но негромко, про себя.
«Мне погуще мясо в щах,
А то станет тонок волос,
И сломаться может голос,
Коль на постных-то харчах.»
Он покорно согласился,
На хозяйстве закрутился,
И к весне совсем зачах.
Срок пронесся, как во сне,
Снега нету и в помине,
Как на новеньком алтыне
Солнце ярко по весне.
Родилась природа вновь.
Стрекоза, томленье сбросив:
«Я вернусь, как будет осень.
Мяса больше заготовь.»

А мораль сих длинных слов,
Что упали легковесно:
Жалость не всегда уместна —
Прав был дедушка Крылов.

Укрылась до времени где-то
Зима, и чиста и постна,
И взрывом зеленого цвета
Уже оглушила весна.

Ее мне вблизи рассмотреть бы..
Мигнула усмешкой хмельной
И сгинула, с ловкостью ведьмы
Ударившись оземь травой.

Скажите, вы верите в это,
Что в рамках короткого дня
Весна превращается в лето,
По птичьим базарам звеня?

Распушились нынче вербы в белых почках,
И весна обвила душу канителью –
Принимаю каждой новой строчкой
Я дежурство по апрелю.

В светлом небе захлебнулся синевою,
Понимать весенних птиц могу я трели.
Эту должность я себе присвою,
Чтоб дежурить по апрелю.

Пусть осталась где-то песня недопета,
И пусть мысли и фигуры погрузнели,
Но доступно только для поэта –
Быть дежурным по апрелю.

Пусть апрель нам путь далекий освещает,
Не четыре лишь короткие недели —
Я вам это твердо обещаю,
Как дежурный по апрелю.

На столе сидит домашний кот
И задумчиво глядит в окно.
Он большой, пошел уж третий год,
Но гулять ему запрещено.

За окном такой свободный мир,
В свете Солнца и холодных звезд,
Но он может лишь лакать кефир
И вылизывать холеный хвост.

Над котом сейчас я посмеюсь,
Хлопну дверью и на двор пойду —
Он меня в окно увидит пусть,
Но ему не преступить черту.

Ты завидуешь, мохнатый друг,
Что мне мир доступен сразу весь?
Только голос я услышал вдруг,
Он согнал с меня дурную спесь:

— Не дразни же ты, глупец, кота, —
Так сурово голос загудел.
— У тебя свобода, но не та,
Лишь чуть шире у тебя предел.

Рассмеялся я ему в ответ:
— Ерунду ты, братец, говоришь,
Вовсе для меня границ-то нет:
Хоть в Австралию, а хоть в Париж.

Помолчал немного голос тот,
Я решил, что он уже ушел,
И сказал: — Да ты такой же кот,
И свободы, как и он, лишен.

Лишь размером разные дома —
Тут гостинная, а там Довиль,
Ограничена твоя тюрьма
Миллионами квадратных миль.

Ну так что же? — Я повел плечом.
— Есть предел какой-то у всего,
Говорим с тобой мы ни о чем.
Он ответил: — Посмотри в окно.

То ль мне нужен сильный опохмел,
То ли голос тот шутник большой,
Но окно внезапно я узрел,
Только вот не глазом, а душой.

И такое там увидел я,
Что словами описать нельзя…
И с тех пор хочу я в те края,
Лапой грустно по стеклу скользя.

И теперь вдвоем с моим котом
Ожидаем тот заветный час,
Что пробьет однажды, а потом
Дверь откорется, и впустят нас.

Полосой, как «молния», белою,
Ровно надвое небо расколото,
Синеве легковесной сменою
Льется с запада жидкое золото.

Упиваюсь я этим зрелищем —
Как ажурной тесьмой, златоткаными,
На мундир, что к ночи темнеющий,
Облака прилегли аксельбантами

Мне медали на грудь падают,
Отражают ночное свечение —
Обернулась ночь акколадою,
Видно в рыцари то посвящение.

Кризис поджимал. Деньги в кошелке таяли серым сугробом в весенний солнечный день, новых поступлений не ожидалось, и я, отложив все остальные дела, поехал «бомбить». Пока не везло. Мы с «копеечкой» доехали уже до Черной речки, но попутчиков не попадалось. И вдруг я увидел впереди на противоположной стороне улицы вытянутую руку ― потенциальный гость. Я замедлил ход, думая «Только бы никто не перехватил.» Встречные машины не останавливались, образовался просвет, я резким движением рванул руль влево и развернулся точно перед клиентом, радуясь почину. Резкий визг тормозов порвал мою радость. Прямо мне в лоб, против направления движения, с бешенной скоростью летела черная BMW, уткнувшись мордой в асфальт и тормозя с дымом из-под колес. Пальцы, вцепившиеся в руль, побелели, все тело, кроме глаз, следивших за приближающейся массой, парализовало. «Копеечка» тоже сильно дрожала. Страшная черная машина остановилась в метре от нас, оттуда выскочили три амбала в черной коже. Самый здоровый рванул дверцу «Копеечки», одним движением вытащил меня наружу и кинул на бежевый, с пятнами ржавчины, капот.
― Ты …., совсем ….? Ты ваще понимаешь, какого …. ты сейчас ….? Да я тебя …., ― заорал он на меня.
Сопротивляться или возражать было бесполезно ― я был виноват, хотя до сих пор не понимаю, откуда взялась эта BMW, я же в зеркало посмотрел перед разворотом. Я лежал на капоте тихо, не шевелясь. Прочие машины и люди тихонечко огибали нас, стараясь смотреть в сторону. Мы с «копеечкой» были одиноки против этих монстров в гуще большого города. Из-за широченных плечей амбала вынырнул человек нормального размера с более-менее осмысленным взглядом ― их главный, шеф.
― Тебе жить надоело? ― спросил он меня ласково.
Я молчал. Теперь я понял, как смотрит кролик на удава.
― Паспорт есть?
Сглотнув сухую слюну, я отрицательно покачал головой.
― А что есть?
― Права, ― еле выдавил я.
― Давай!
Я аккуратно, стараясь не совершать резких движений, вытащил кошелек и протянул ему. Он брезгливо заглянул внутрь, вытащил права.
― Так, Урмас, поедешь с нами.
― Зачем, может здесь? ― пискнул я.
Он посмотрел на меня, как удав на кролика, и я сник. Один из бугаев протянул шефу мобильный телефон. Тот приложил его к уху, посмотрел на едва различимое над домами небо и негромко сказал:
― Так, срываемся.
Через полминуты не было ни братвы, ни шефа, ни BMW. Я медленно стек с капота на асфальт. Разум замкнулся внутри черепной коробки, пытаясь осмыслить, что сейчас произошло. В голове проносились картины одна страшнее другой.
― Давайте я вам помогу, ― прорвался в мой закукленный мозг незнакомый голос.
Взгляд с трудом вывернулся наружу. Я сидел на асфальте, прислонившись спиной к колесу. «Копейку» трясло крупной дрожью, которая через колесо передавалась мне. В руке я сжимал свой кошелек. А надо мной склонился пожилой, не очень опрятный, но приятный мужчина с тревогой во взгляде. Я вскочил. «Копейка» уже даже не тряслась, а крупно вздрагивала. Я заглянул в кабину ― мотор перегрелся. Я выключил двигатель, и ответил старичку:
― Спасибо, все нормально.
― Вас ограбили, я видел с той стороны. Я могу свидетелем…
― Нет, спасибо, не надо. Никто меня не грабил, я чуть аварию не устроил, а они рассердились…
― Вам успокоиться надо, у вас руки трясутся.
Я кивнул головой, руки у меня действительно тряслись:
― Мне надо кофе выпить. Может вы мне компанию составите?
Он задумался и, после некоторой внутренней борьбы, сказал:
― Я бы с удовольствием, но у меня пенсия, и вообще мне уже пора идти, а то на электричку опоздаю.
Мне не хотелось его отпускать:
― Вон кафе напротив, там кофе по-турецки делают, я знаю, я вас угощаю, а потом отвезу, куда скажете. Пожалуйста.
Он еще пытался сопротивляться:
― Да ну что вы, вы ж наверное тоже не миллионер, да и неудобно, что вы так…
― Удобно, удобно. ― ответил я, уже улыбаясь. ― Нынче так редко в людях участие встретишь, что просто так я вас не отпущу.

Пока мы пили кофе и знакомились, я перестал дрожать, да и «Копеечка» остыла. Мы вышли, и я спросил Виктора (так звали нашего нового знакомого):
― Так куда вас отвезти?
― Вы знаете, я наверное на метро, спасибо, Вы меня и так хорошим кофе угостили. Правда, электричку я уже пропустил, следующая через час.
― А знаете что? Давайте я вас отвезу прямо домой. Работать сегодня все равно не получится, а когда я за рулем за городом, это успокаивает.
После недолгого сопротивления он согласился. «Копеечка» вырвалась из города и понеслась вдоль побережья Финского залива.
Любая машина, даже самая мелкая микролитражка, мечтает о дальней дороге, когда вместо унылого ползанья по давно изученному, а потому скучному лабиринту городских улиц, вылетаешь на бесконечную трассу. Цель поездки становится неважной, а ее приближение, означающее скорый конец дороги, вызывает скорее раздражение, чем радость ― все подчиняется процессу движения. Уплотнившийся от скорости свежий воздух усиленно нагнетает горючую смесь в цилиндры, туго бьет в лобовое стекло и гнет в дугу антенну. За окном проносятся виды, сменяя друг друга, как кадры в телерекламе, без видимой логической последовательности – лес, речка, деревня, поле, бензоколонка, перекресток, грузовик пылит вдали, неопрятный придорожный магазинчик, снова поле… Когда нам удавалось вырваться на свободу, мы менялись ролями – «копейка» безудержно неслась вперед, а я ее сдерживал. Такое случалось нечасто, но сегодня случилось.
Я молча наслаждался движением и единением с моей бежевой подругой. В городе все так хлопотно и суетливо, только на трассе полностью сливаешься с машиной. Виктор же скучал и рассказывал о своей жизни. Живет он в доме, на краю дачной деревни на Карельском перешейке. Раньше жил в городе, но после того, как дети (двое, сын и дочка) разъехались кто куда (сын в Израиле, а дочка в Сибири в военном гарнизоне), они с женой поменяли квартиру на дом в деревне и стали там жить. Им обоим очень нравился такой образ жизни, но жена через год умерла ― инсульт, пока добрался до телефона, пока скорая приехала, уже упустили. Ну вот, он теперь бобылем и живет, но старается себя и хозяйство не запускать ― «есть причины» загадочно подмигнул он. Я подмигнул в ответ, ухмыльнувшись про себя «знаем мы эти причины».
Враскачку, по неровной грунтовке, мы въехали в тупичок на окраине небольшого дачного поселка.
― Вот здесь, ― указал Виктор на слегка покосившиеся, но еще прочные ворота, крашенные шаровой краской.
«Копеечка» остановилась. Напротив, перекрывая вид, высился мрачный кирпичный забор с железными воротами. А над ним торчала вершина замкоподобного трехэтажного сооружения, резавшего глаз своей аляповатостью после потрясающе красивых, но не бросающихся в глаза домов Петроградской стороны. Я сразу вспомнил шефа из того черного BMW ― наверняка у него такое же уродище.
― Соседи не мешают? ― спросил я.
― Не мешают. ― добро улыбнулся Виктор и добавил: ― Кофе, извините, нету, но без чая я вас не отпущу.
Я согласно кивнул головой и, толкнув дверцу, выскочил на свежий воздух, резко пахнущий деревней, свежестью и солнцем. Виктор просунул руку в щель в заборе и открыл изнутри щеколду, потом толкнул калитку и жестом пригласил меня войти. Я похлопал бежевую подругу по теплому боку, запер дверцы, и вошел в калитку. Не слишком ухоженный участок был приятен глазу ― вместо стройных грядок большую часть участка занимал лужок. Газоном назвать его было нельзя в силу нестриженности и кочковатости. Ближе к забору сбились вместе несколько разросшихся корявых деревьев, по-моему яблонь, а чуть подальше шары смородиновых кустов. Все было уютно и практично.
Я посмотрел в другую сторону и вытаращил глаза ― на меня несся грязно-серый ком. Я едва успел отскочить, как мимо просвистел небольшой козел, скорее даже козленок. Он тут же остановился, развернулся, и снова помчался на меня. Виктор перехватил козленка за рога и прижал его голову к земле:
― Извините, это он так играет, молодой еще.
Я пожал плечами.
― Это «Серый», его так зовут, вообще-то он не мой, ― продолжал Виктор.
Я удивленно вздернул брови.
― Ну да, запутал я вас совсем. Пойдемте в дом, я за чаем объясню.
Вскоре на допотопной газовой плите загудел чайник, на столе появились сушки, мед и домашнее варенье. Хозяин был домовитый ― все в доме было прочное, добротное, хотя и не очень аккуратное. Чувствовалось отсутствие женской руки. Он заварил чай ― в воздухе явственно запахло душистыми травами, у меня потекли слюнки ― ужасно захотелось хлебнуть горяченького и зажевать сушкой. В окно что-то стукнуло. Я оглянулся, но увидел только мелькнувшую тень.
― Анюта, ― улыбнулся Виктор и встал.
Дверь открылась, и вошла молодая жещина.
― Здравствуйте, дядя Вить! ― поздоровалась она. ― Серый опять к вам сбежал?
Молодая, ухоженная, со вкусом одетая, она была как из другого мира. Не то чтобы красива броской яркостью городских девиц, она просто радовала глаз доброй улыбкой и правильными формами. Ее присутствие здесь сначала показалось диссонансом, пришествием из другого мира. Но, когда я увидел, как она по-домашнему улыбается хозяину дома, чувство неловкости пропало.
Тут она увидела меня. Улыбка схлопнулась, взгляд насторожился.
― Анюта, это мой гость, ― засуетился Виктор. ― Его бандиты чуть не ограбили, вот я его и позвал чаю поить.
Я встал и представился:
― Здравствуйте, я Урмас, только меня не грабили, я сам чуть аварию не сделал.
На ее лице отразилось удивление.
― Анечка, садись с нами, чаю попьешь, ― пригласил хозяин.
Гостья посмотрела на меня, на секунду задумалась и отказалась:
― Нет, дядь Вить, спасибо, я побегу. Вы Серого потом ко мне загоните, ладно?
― Обязательно! ― согласился Виктор. ― А может все-таки чаю?
― Нет, я побежала, всего! ― она улыбнулась хозяину, холодно кивнула мне, и пропала.
За окном снова мелькнула тень.
Виктор смотрел в окно.
― Так это ее козлик, да? ― спросил я.
Он встрепенулся:
― Серый-то? Да, ее. Анюта подобрала его. Кто-то привязал его к столбу на пустыре и оставил, он там три дня блеял. Она его к себе забрала, усыновила вроде, с мужем поругалась из-за этого, а оставила себе.
Он налил себе еще чая и медленно, обстоятельно, начал рассказывать, аппетитно прихлебывая из большой поллитровой чашки.
― Аня, она вон в том доме живет, напротив (он указал рукой на тот самый аляповатый замок). Она не работает, дома сидит. Ну это летом, конечно, а так-то у них квартира в городе. А это вроде как дача. Когда дом этот сделали, и они сюда приехали, скучно ей было после города. А тут этот козленок. Она его усыновила, а что с ним делать, не знает. Ну, у меня и спросила. Я вообще-то тоже в козах не очень, но разобрались, что к чему. Анюта теперь часто ко мне забегает, на чаек и так поболтать, всякими деликатесами балует, попробовать приносит. Вот эту гусиную печень, как ее, фута га? (Фуа-гра? ― переспросил я). Во-во, она самая. Интересно, но мне не понравилось. Сало, ежели с чесноком, да с прожилочкой, или например груздь соленый, куда как лучше, особенно если под рюмочку.
Мне было уютно и спокойно. Я не перебивал, не спрашивал, даже почти не слушал, пребывая в каком-то взвешенном состоянии. А он продолжал:
― Муж ее сперва косился, даже зашел узнать, куда это его жена бегает. А потом даже и обрадовался, что я такой неказистый, но поболтать люблю. Но Вы не подумайте, муж ее не бандит, как на вас сегодня напали, он бизнес-мен (Виктор аккуратно, по слогам, произнес это сложное слово), и вообще хороший человек, но суетный какой-то, все быстро надо, раз-два, и дальше бежать. Даже чаю тогда не попил. И на жену времени не хватает, все дела разные. Зато придумал проход между заборами сделать, говорит, мол нечего Ане по улице у всех на виду бегать, мало ли, кто что скажет. Вон посмотрите.
Мне пришлось встать с уютного продавленного стула и выглянуть в окно. Скосив взгляд совсем в сторону, следуя за его пальцем, я увидел небольшую деревянную дверцу в глухом заборе.
― Мы эту дверь не запираем. Серый любит ко мне бегать. Боднет с той стороны, и ко мне бежит, зелень щипать. Там-то за забором газон стриженный, да розарий, особо не развернешься, а у меня ешь, не хочу. А назад ему никак ― дверь в эту сторону открывается.
Он подлил себе чаю и продолжил:
― А мне Анюта, как дочка, свою-то я почитай и не вижу годами. А тут такая интересная, образованная, столько мне рассказывает всего. И я ей помогаю, вот Серого вместе растим, как внук он почти. У меня своих-то пока нету.
У меня начали слипаться глаза. Я протер их, тряхнул головой, и сказал:
― Спасибо вам, выручили вы меня.
― Да чем выручил-то? ― всплеснул руками хозяин. ― Это Вы меня подвезли, хотя чай, конечно, у меня хороший, я туда чебрец добавляю, и еще…
― За чай спасибо, но не в чае дело, ― перебил его я. ― Вы мне веру в людей сегодня вернули. Вы сами, и соседка ваша Аня, и даже муж ее, и уж конечно козлик усыновленный.
Я встал и почему-то, неожиданно для себя, поклонился ему, положив руку на грудь. Он недоуменно на меня смотрел, ничего не понимая.
― Какая вера? Вы о чем? ― Виктор смотрел на меня ласково, как на неопасно помешанного.
― Сейчас каждый сам за себя, как в джунглях, в каменных джунглях, ― сбивчиво объяснял я: ― Понимаете, родные, несколько близких друзей, и все, больше ты никого не интересуешь, ну только если в качестве мишени. Эти (я пошевелил пальцами, не желая произносить вслух) утром могли убить меня, и никто бы даже ничего не заметил. А вы подошли, помогли. И у вас тут ― козлик, калитка незапертая между дворами, Аня на чай приходит. Здорово тут у вас. Спасибо вам большое, мне пора ехать.
Я сделал шаг к двери.
― И тебе спасибо, ― Виктор перешел на «ты».
На улице меня поджидал Серый и сразу кинулся в атаку. Я схватил его за небольшие рога ― они удобно ложились в руки, и стал качать его голову влево-вправо. Серый попробовал вырваться, но сил явно не хватало. Тогда он смиренно сдался, позволяя мне качать его головой. Я отпустил козленка, он отбежал назад и тут же, пританцовывая задними ногами, ускакал за дом.
― Уже с Серым подружился, ― улыбаясь, сказал Виктор.
Запыленная «копеечка» ждала меня за воротами. Она не бросалась меня бодать, а только радостно скрипнула, когда я подошел. Виктор, шедший за мной, протянул мне руку. Я пожал ее, получив в ответ крепкое пожатие рабочей мужской ладони.
― До свидания, здорово тут у вас! ― попрощался я.
― А ты заходи, в любое время. ― ответил он. ― Я тебя и с Аней познакомлю, она тебе понравится.
― Обязательно! ― ответил я, думая, что вряд ли сюда вернусь, хотя кто знает?

На въезде в город я заметил голосующего человека, но останавливаться я не стал. «Хватит на сегодня приключений, да?» ― сказал я бежевой подруге. Она согласно кивнула на неровности дороги. «Ну вот и отлично! ― заметил я ― Давай-ка я тебя лучше помою, а то вся запылилась». И мы поехали в гараж.

Однажды, сбежав прогуляться по лесу,
Заблудилась там где-то принцесса.
Семь нянек пасли королевскую дочку,
А она вдруг ушла в одиночку.
Но скоро закончился парк образцовый –
Дальше лес, как с картин Васнецова.
То ль леший кругами наводит заклятье —
Изодрала парчовое платье.
Почти до заката бродила без толку
И попалась голодному волку.
На слово поверьте бродяге-поэту,
Что спасения кажется нету.
Прикидывал волк, подмигнув желтым глазом,
По частям ее съесть или сразу.
Узрел в золотых волосах он корону.
— Ты принцесса? Тебя я не трону.
Ты видишь, что волки не так уж жестоки,
А дворец, он вон там, на востоке.
Устала, принцесса, озябла ты, чую.
На загривок садись – вмиг домчу я!

Немного спустя на опушке далекой
Волк отмел в состраданьи упреки.
Во мне состраданье? Забудьте и бросьте!
Что там есть? – только кожа да кости.
Принцессу отвез я конечно до дома,
Ведь дорога давно мне знакома.
Лазейку в дворцовом заборе я знаю,
Иногда там баранов таскаю.
Задрал и в тот раз я овцу небольшую,
Но зато с королевой дружу я.
Теперь мне, друзья, не опасна двустволка –
Кто ж стрельнет в королевского волка?

Из басни возьмем назиданье простое:
Да не все надо жрать, что живое!