По полу веревочка вьется,
Увенчана криво бантом,
И мальчик задорно смеется,
Играя на кухне с котом.

В прыжке грациозном и ловком
Кот вроде поймал свой успех,
Но дёрнута резко веревка,
Раздался мальчишеский смех.

Тра-та-та, тра-та-та,
На веревочке кота
Мальчики водили,
Бантом наградили!

Вот кот, в возбужденьи дрожащий,
К банту подбирается вновь,
Но мальчик, веревку держащий,
Уж поднял заранее бровь.

Ведется наш кот на уловки,
Что прóсты, увы, череcчур —
Ужель он не видит веревки,
И мальчика хитрый прищур?

Тра-та-та, тра-та-та,
На веревочке кота
Мальчики водили,
Бантом наградили!

Неужто и впрямь полагает
В погоне своей этот кот,
Что мышь от него убегает?
Ужель он такой идиот?

Ха, бантик, да что за забота?
По сути кошачьих кровей
Ему интересней охота,
А вовсе на жалкий трофей.

Тра-та-та, тра-та-та,
На веревочке кота
Мальчики водили,
Бантом наградили!

Как часто меж адом и раем,
Стуча в возбужденьи хвостом,
Мы так же азартно играем
Из старой газеты бантом.

Удача, что держит нам кто-то
Веревку с натягом тугим.
Охота, нужна нам охота,
А бант пусть оставит другим!

Тра-та-та, тра-та-та,
Превращаюсь я в кота
Подавлю икоту,
И начну охоту!

Мы с «копеечкой» часто попадаем в разные истории, а иногда участвуем и в чужих, которые случаются с нашими гостями. Гости разные и истории разные. Но иногда попадаются люди, которые просто притягивают к себе все необычное. Таким человеком была моя подруга Оля, которая уже мелькала на страницах нашего повествования. Она не только сама влипла в эту историю, но и нас туда втянула. Но я на нее не в обиде…
Я ворвался домой, запыхавшись — кто-то пытался впихнуть в лифт шкаф, который мог туда поместиться только в виде горы опилок. Но грузчики попались серьезные, задорно, с матерком пытаясь решить нерешаемую топологическую задачу. Потому на девятый этаж я взбежал по лестнице.
Дома был покой и благодать: дочка рисовала, слава богу, не фломастерами на обоях, а карандашами на бумаге, на кухне гудел чайник, а няня, пожилая Юлия Семеновна, вышла мне навстречу.
— Здравствуйте! — приветствовала она меня. — У нас все в порядке, девочку я покормила.
— Здравствуйте, Юлия Семеновна! Извините, я немного опоздал.
— Ничего страшного. Я могу идти?
— Да-да, спасибо большое!
Юлия Семеновна степенно оделась, поправила перед зеркалом шляпку и сказала:
— Я вам там пирога с капустой принесла, попробуйте.
— Ой, спасибо! — ответил я, уже заползая на кухню, ведомый голодным урчанием в животе.
— Тогда я пойду, до послезавтра, да?
— Да, спасибо, Юлия Семеновна! — отозвался я из кухни, занося нож над квадратным ломтем пирога.
— Да, вам какая-то Оля звонила, просила перезвонить… дело, сказала, важное. До свидания!
Дверь хлопнула. У меня было несколько знакомых Оль, но тут явно чувствовался почерк той самой Оли. Съев половину оставленного пирога, я заглянул к дочке, которая все еще рисовала, снял трубку телефона и набрал номер:
— Привет! Это я.
— Привет! — ответила Оля.
— Визиваль?
— Визиваль-визиваль… приезжай, ты нам нужен.
— Зачем? Что-то случилось?
— Приезжай, узнаешь. Когда сможешь?
— Я с дочкой, жена поздно придет.
— Приезжай с дочкой, — велела трубка.
С Олей спорить трудно, практически невозможно. Я вздохнул и стал собираться.
Через полчаса мы были в гостях. Дочку усадили в гостиной на диван с пряником в руках и телевизором в поле зрения, где шла передача «Спокойной ночи, малыши!». А на кухне засел военный совет.
Оля сразу жестко осадила меня:
— Пока помолчи, я расскажу, в чем проблема.
Совет состоял из четырех участников (пятый, беспородный кот, дрых на подоконнике): Оля с мужем Мишей, ваш верный (но не очень покорный) слуга и Люба. Люба была Олиной подругой, но я знал ее лишь шапочно — встречал пару раз в гостях.
— Ну, значит так… — начала Оля и рассказала свежую историю.
Они с Любой занимались латиноамериканскими танцами: танго, сальса, самба и прочие ча-ча-ча. Занимались любительски, но участвовали в каких-то конкурсах время от времени. Были у них партнеры постоянные: у Оли — стеснительный, но музыкальный Саша; у Любы — Василий Сергеевич, солидный и малоповоротливый мужчина. «Грациозный, как танк», — охарактеризовала его Оля, а Люба хихикнула. Так вот, у Любы с Василием Сергеевичем не очень получалось, она не могла понять его «танковые» движения, переживая из-за этого. А вчера так вышло, что «танк» не пришел, Саша тоже заболел, и у девочек родилась смелая идея: Люба будет в паре с Олей за мужчину, ведущей.
— Чтобы она могла понять, что мужчина в танце чувствует, когда ведет партнершу, — пояснила Оля.
И надо же такому было случиться, что вчера Любу привез на занятия муж и остался там же, подождать. Обычно-то она сама приезжает. Сел Алдар, так мужа зовут, в уголочке, и что же он видит: все в парах танцуют, как люди, мужчина с женщиной, а его жена — со своей подругой, да еще и норовит за мужика в танце сойти! Он косился, косился… потом встал и ушел.
Оля замолкла.
— И что? — не понял я.
— А то! — возмутилась Оля. — Алдар решил, что мы лесбиянки.
— Ну, Оля… — Люба покраснела, — Ты что? Не надо так-то.
— Можешь выйти в комнату и не слушать. Этот гад вообще-то не ревнивый, а тут просто с ума сошел: Любку в спальню не пускает, кричит, что с лесбиянками спать не будет. Он, ты понимаешь, к мужикам ревнует спокойно, даже горделиво: вот, мол, какая у меня жена красавица. А тут у него крышу снесло.
Люба забилась в уголок и не поднимала глаз.
— Так… — задумчиво сказал я. — Ну а я-то тут при чем? Надеюсь, вы не хотите, чтобы я… — начал я осторожно.
— И не надейся! — впечатала меня Оля. — Именно ты и докажешь, что она не лесбиянка.
Я вытаращил глаза:
— Для вашего сведения, уважаемая сводница, я женат… и дочка в соседней комнате ваш телевизор смотрит!
Дочка тут же появилась, вцепившись мне в руку.
— Пряника с чаем хочешь? — спросил ее Оля.
Дочь кивнула головой, но руку мою не выпустила, поднялась на цыпочки и прошептала мне в ухо:
— Я в комнату больше не пойду, там страшно.
Ее усадили за стол, налили теплого чаю с сахаром, дали пряник и шоколадную конфету, и она осоловело смотрела на взрослые лица кругом и думала о чем-то своем. А нам пришлось сдерживать языки.
— Да нет, ты не совсем правильно понял… — начала Оля. — Никаких откровенных сцен не надо.
— Премного благодарен, — откликнулся я. — А что требуется?
— Завтра в клубе будут танцы…
— Завтра праздник у девчат? — подколол я.
Оля сердито зыркнула и продолжила:
— Будет открытый танцевальный вечер. Люба приведет Алдара…
Люба дернулась с места.
— Приведешь! — скомандовала Оля и повернулась ко мне. — А ты пригласишь Любу, будешь с ней танцевать, пока…
— Вот это «пока» мне совсем не нравится. Этот ваш Алдар случайно не бандит? Стрелять не начнет?
— Не начнет, — отрезала Оля. — Надо вызвать в нем ревность к мужчине, а не к женщине, понятно? А потом ты исчезнешь.
— Что-то мне это не нравится… то «пока», то «исчезнешь»… Ты Мишу не хочешь напрячь?
Миша, все время молчавший, встрепенулся:
— Да я бы, конечно…
— Не выйдет! — перебила Оля. — Алдар Мишу знает, я же там тоже буду, заподозрит неладное.
Я помолчал, потом спохватился:
— Я же танцевать не умею!
— Ерунда! Это неважно, я тебе покажу пару движений.
Я предпринял последнюю попытку:
— Так моя жена…
— С ней я договорюсь, не боись, — отбила Оля, и моя участь была решена.
Я подхватил засыпающую дочку и помчался домой, чтобы уложить ее спать. «Копеечка» ехала тихо и плавно, включив инструментальные пьесы по радио, дочка клевала носом на заднем сиденье, а я глазел на проплывающие мимо суматошные огни большого города…
Назавтра мы с «копейкой» ехали по Городу, заливаемому легкой прозрачной темнотой в промежутках между фонарями, и разговаривали.
— Ну вот, никогда еще не доводилось играть… дразнителя ревнивцев, — признался я.
«Копеечка» согласно кивнула, переезжая через трамвайные пути.
— А вдруг он амбал какой, драться полезет, изобьет меня?
Копеечка качнулась с боку на бок на неровности дороги, и я понял: если что, она увезет меня так, что никто не догонит.
— Смотри, все очень просто, — говорила Оля. — Вбок, приставил ногу, вперед, приставил ногу… и так квадратом. Держись к Любе ближе, но не лапай.
— Ага, — прошептал я.
— Все, вон они идут, — Оля отскочила от меня и встала неподалеку.
Вошла Люба вместе со здоровым мужиком, чьи монгольские выпирающие скулы и раскосые глаза мне сильно не понравились.
— Он что, китаец? — шепнул я Оле.
— Бурят, — ответила она и отодвинулась.
Алдар оставил Любу в стороне и направился к нам. Буряты, это которые на медведя с ножом ходят, вспомнил я, начиная отодвигаться в сторону. Берят не обратил на меня ни малейшего внимания, направившись прямиком к Оле.
— Ольга, можно тебя пригласить? — услышал я его неожиданно высокий голос.
Не дожидаясь ответа, он сграбастал Олю и потащил ее на середину зала. Из-за его плеча сверкнули изумленные Олины глаза, а потом их заслонили.
Договор есть договор, и я подошел к Любе, стоявшей около двери. Она положила мне руку на плечо, я ей на талию, и мы отошли от стены, считая все эти «шаг-приставить».
— А что это он Олю пригласил? — спросила Люба.
— Ну как… убедиться, что она не лесбиянка, — объяснил я очевидное и понял, что сделал это зря: Люба остановилась, почти с ненавистью глядя на меня, и я чуть не наступил ей на ногу.
— Простите, я не то хотел сказать… он просто хочет разбить вашу пару, — поправился я. — Давайте танцевать.
Мы снова пошли в танце. Скоро втянулись в ритм.
— Говорите же что-нибудь, — шепнула она. — Вы как бревно танцуете, молча и неуклюже.
После такой мотивации говорить не очень хотелось.
— Ну я не знаю… — протянул я. — А о чем говорить-то?
— Хоть о чем-нибудь.
Я замолчал. Музыка тоже. Люба меня не отпускала, мы так и стояли молча, держась друг за друга — за плечо и талию. Начался следующий танец, мы снова двинулись. И тут меня осенило:
— Знаете что… Давайте… я буду стихи читать, а вы подсказывать, если знаете?
— Давайте попробуем… — сказала она с сомнением.
— Черный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем белом свете!

— начал я, сбиваясь с такта.
— Что это за фигня? — поморщилась она. — Сами сочинили?
— Это Блок, — сказал я. — Мне такое не сочинить.
— А что-нибудь другое знаете?
— К нам на утренний рассол
Прибыл аглицкий посол,
А у нас в дому закуски —
Полгорбушки и мосол,

— закрыв глаза и шагая-приставляя, нараспев читал я гремевшую тогда «Сказку по Федота-стрельца, удалого молодца» Леонида Филатова. Этот вариант вроде попал в точку: партнерша раскраснелась, разулыбалась, даже толкала меня рукой в грудь, давясь от смеха. Я тоже улыбнулся.
Вдруг в глазах Любы мелькнул испуг… и следом на мое плечо легла тяжелая рука. Я оглянулся. Рядом стоял бурят, тяжелый взгляд метался между Любой и мной. Из-за спины бурята выглядывала Оля.
— Вы позволите… — обратился он ко мне.
Это был не вопрос, а утверждение. Я отошел в сторону. Алдар взял Любу за руку и потащил ее к выходу. Я оглянулся: Оля пожала плечами.
По дороге домой я рассказал «копеечке» о сегодняшнем приключении:
— Ты знаешь, стихи — великая вещь! Интересно, а автомобильные стихи бывают?
«Копейка» согласно кивала и сочувственно поскрипывала.
Поздно вечером в затихшей уже квартире затрещал приглушенный телефонный звонок.
— Да, — сказал я сонно в трубку.
— Урмас! — ворвался Олин голос. — Спасибо тебе, все отлично!
— Что отлично?
— Люба! Она помирилась с Алдаром! Все хорошо, но…
— Что «но»?
— Она больше не будет ходить на танцы.

Золотом покрыты,
но не светлы храмы,
Миром правит сила,
а не благодать,
Не стучат копыта,
затянулись шрамы,
На душе грузилом
то, что нам терять.

Между притихших елок
Мертвая гладь пруда.
Путь мой ухабист, долог.
Так, а ведет куда?

Что-то в тумане зыбком
Ждет там, в конце пути.
Просто держа улыбку,
Буду вперед идти,

Вечно стирая ноги,
Землю крутить назад.
Много на той дороге
Будет мне ям, засад.

Небо разверзлось хлябью,
Ветер поднялся крут,
Дернулся мелкой рябью,
Заспанный ожил пруд.

Цéнна сама дорога,
Цель вдалеке — ничто,
Будь частокол острога,
Или зубцы шато.

Лишку не говори ты,
Молча иду в тиши…
С прошлой зимы не бриты
Редкие камыши…

Дальний парус белой прозой.
В мерном шелесте волны
Все мне слышатся с угрозой
Неизвестные псалмы.

Им душевную коросту
Незаметно размочить —
Пустяки! Я буду просто
Те псалмы навек учить.

Дразнит ноздри воздух бражный,
И стихами я стал нов.
Был ли парус — уж неважно
В дымке таящей псалмов.

«Ты все пела? Это дело!
Так поди-ка попляши!»

«Благозвучен голос мой, —
Стрекоза так отвечала, —
Накорми меня сначала,
Буду петь тебе зимой.»
Согласился муравей:
«Прокормить тебя смогу я,
А под снегом нам зимуя,
Вместе будет веселей.»
Печку топит муравей,
Стрекоза в тепле согрелась
И на стуле завертелась:
«Ну, корми меня скорей!»
«Так и сама и накрывай!» —
Муравей ответил в злости.
«Погоди, но я же гостья,
Мне работать не давай.»
Стрекоза, себя любя,
Сладко пила, крепко ела,
Было дело, в дýше пела,
Но негромко, про себя.
«Мне погуще мясо в щах,
А то станет тонок волос,
И сломаться может голос,
Коль на постных-то харчах.»
Он покорно согласился,
На хозяйстве закрутился,
И к весне совсем зачах.
Срок пронесся, как во сне,
Снега нету и в помине,
Как на новеньком алтыне
Солнце ярко по весне.
Родилась природа вновь.
Стрекоза, томленье сбросив:
«Я вернусь, как будет осень.
Мяса больше заготовь.»

А мораль сих длинных слов,
Что упали легковесно:
Жалость не всегда уместна —
Прав был дедушка Крылов.

Полосой, как «молния», белою,
Ровно надвое небо расколото,
Синеве легковесной сменою
Льется с запада жидкое золото.

Упиваюсь я этим зрелищем —
Как ажурной тесьмой, златоткаными,
На мундир, что к ночи темнеющий,
Облака прилегли аксельбантами

Мне медали на грудь падают,
Отражают ночное свечение —
Обернулась ночь акколадою,
Видно в рыцари то посвящение.

Кризис поджимал. Деньги в кошелке таяли серым сугробом в весенний солнечный день, новых поступлений не ожидалось, и я, отложив все остальные дела, поехал «бомбить». Пока не везло. Мы с «копеечкой» доехали уже до Черной речки, но попутчиков не попадалось. И вдруг я увидел впереди на противоположной стороне улицы вытянутую руку ― потенциальный гость. Я замедлил ход, думая «Только бы никто не перехватил.» Встречные машины не останавливались, образовался просвет, я резким движением рванул руль влево и развернулся точно перед клиентом, радуясь почину. Резкий визг тормозов порвал мою радость. Прямо мне в лоб, против направления движения, с бешенной скоростью летела черная BMW, уткнувшись мордой в асфальт и тормозя с дымом из-под колес. Пальцы, вцепившиеся в руль, побелели, все тело, кроме глаз, следивших за приближающейся массой, парализовало. «Копеечка» тоже сильно дрожала. Страшная черная машина остановилась в метре от нас, оттуда выскочили три амбала в черной коже. Самый здоровый рванул дверцу «Копеечки», одним движением вытащил меня наружу и кинул на бежевый, с пятнами ржавчины, капот.
― Ты …., совсем ….? Ты ваще понимаешь, какого …. ты сейчас ….? Да я тебя …., ― заорал он на меня.
Сопротивляться или возражать было бесполезно ― я был виноват, хотя до сих пор не понимаю, откуда взялась эта BMW, я же в зеркало посмотрел перед разворотом. Я лежал на капоте тихо, не шевелясь. Прочие машины и люди тихонечко огибали нас, стараясь смотреть в сторону. Мы с «копеечкой» были одиноки против этих монстров в гуще большого города. Из-за широченных плечей амбала вынырнул человек нормального размера с более-менее осмысленным взглядом ― их главный, шеф.
― Тебе жить надоело? ― спросил он меня ласково.
Я молчал. Теперь я понял, как смотрит кролик на удава.
― Паспорт есть?
Сглотнув сухую слюну, я отрицательно покачал головой.
― А что есть?
― Права, ― еле выдавил я.
― Давай!
Я аккуратно, стараясь не совершать резких движений, вытащил кошелек и протянул ему. Он брезгливо заглянул внутрь, вытащил права.
― Так, Урмас, поедешь с нами.
― Зачем, может здесь? ― пискнул я.
Он посмотрел на меня, как удав на кролика, и я сник. Один из бугаев протянул шефу мобильный телефон. Тот приложил его к уху, посмотрел на едва различимое над домами небо и негромко сказал:
― Так, срываемся.
Через полминуты не было ни братвы, ни шефа, ни BMW. Я медленно стек с капота на асфальт. Разум замкнулся внутри черепной коробки, пытаясь осмыслить, что сейчас произошло. В голове проносились картины одна страшнее другой.
― Давайте я вам помогу, ― прорвался в мой закукленный мозг незнакомый голос.
Взгляд с трудом вывернулся наружу. Я сидел на асфальте, прислонившись спиной к колесу. «Копейку» трясло крупной дрожью, которая через колесо передавалась мне. В руке я сжимал свой кошелек. А надо мной склонился пожилой, не очень опрятный, но приятный мужчина с тревогой во взгляде. Я вскочил. «Копейка» уже даже не тряслась, а крупно вздрагивала. Я заглянул в кабину ― мотор перегрелся. Я выключил двигатель, и ответил старичку:
― Спасибо, все нормально.
― Вас ограбили, я видел с той стороны. Я могу свидетелем…
― Нет, спасибо, не надо. Никто меня не грабил, я чуть аварию не устроил, а они рассердились…
― Вам успокоиться надо, у вас руки трясутся.
Я кивнул головой, руки у меня действительно тряслись:
― Мне надо кофе выпить. Может вы мне компанию составите?
Он задумался и, после некоторой внутренней борьбы, сказал:
― Я бы с удовольствием, но у меня пенсия, и вообще мне уже пора идти, а то на электричку опоздаю.
Мне не хотелось его отпускать:
― Вон кафе напротив, там кофе по-турецки делают, я знаю, я вас угощаю, а потом отвезу, куда скажете. Пожалуйста.
Он еще пытался сопротивляться:
― Да ну что вы, вы ж наверное тоже не миллионер, да и неудобно, что вы так…
― Удобно, удобно. ― ответил я, уже улыбаясь. ― Нынче так редко в людях участие встретишь, что просто так я вас не отпущу.

Пока мы пили кофе и знакомились, я перестал дрожать, да и «Копеечка» остыла. Мы вышли, и я спросил Виктора (так звали нашего нового знакомого):
― Так куда вас отвезти?
― Вы знаете, я наверное на метро, спасибо, Вы меня и так хорошим кофе угостили. Правда, электричку я уже пропустил, следующая через час.
― А знаете что? Давайте я вас отвезу прямо домой. Работать сегодня все равно не получится, а когда я за рулем за городом, это успокаивает.
После недолгого сопротивления он согласился. «Копеечка» вырвалась из города и понеслась вдоль побережья Финского залива.
Любая машина, даже самая мелкая микролитражка, мечтает о дальней дороге, когда вместо унылого ползанья по давно изученному, а потому скучному лабиринту городских улиц, вылетаешь на бесконечную трассу. Цель поездки становится неважной, а ее приближение, означающее скорый конец дороги, вызывает скорее раздражение, чем радость ― все подчиняется процессу движения. Уплотнившийся от скорости свежий воздух усиленно нагнетает горючую смесь в цилиндры, туго бьет в лобовое стекло и гнет в дугу антенну. За окном проносятся виды, сменяя друг друга, как кадры в телерекламе, без видимой логической последовательности – лес, речка, деревня, поле, бензоколонка, перекресток, грузовик пылит вдали, неопрятный придорожный магазинчик, снова поле… Когда нам удавалось вырваться на свободу, мы менялись ролями – «копейка» безудержно неслась вперед, а я ее сдерживал. Такое случалось нечасто, но сегодня случилось.
Я молча наслаждался движением и единением с моей бежевой подругой. В городе все так хлопотно и суетливо, только на трассе полностью сливаешься с машиной. Виктор же скучал и рассказывал о своей жизни. Живет он в доме, на краю дачной деревни на Карельском перешейке. Раньше жил в городе, но после того, как дети (двое, сын и дочка) разъехались кто куда (сын в Израиле, а дочка в Сибири в военном гарнизоне), они с женой поменяли квартиру на дом в деревне и стали там жить. Им обоим очень нравился такой образ жизни, но жена через год умерла ― инсульт, пока добрался до телефона, пока скорая приехала, уже упустили. Ну вот, он теперь бобылем и живет, но старается себя и хозяйство не запускать ― «есть причины» загадочно подмигнул он. Я подмигнул в ответ, ухмыльнувшись про себя «знаем мы эти причины».
Враскачку, по неровной грунтовке, мы въехали в тупичок на окраине небольшого дачного поселка.
― Вот здесь, ― указал Виктор на слегка покосившиеся, но еще прочные ворота, крашенные шаровой краской.
«Копеечка» остановилась. Напротив, перекрывая вид, высился мрачный кирпичный забор с железными воротами. А над ним торчала вершина замкоподобного трехэтажного сооружения, резавшего глаз своей аляповатостью после потрясающе красивых, но не бросающихся в глаза домов Петроградской стороны. Я сразу вспомнил шефа из того черного BMW ― наверняка у него такое же уродище.
― Соседи не мешают? ― спросил я.
― Не мешают. ― добро улыбнулся Виктор и добавил: ― Кофе, извините, нету, но без чая я вас не отпущу.
Я согласно кивнул головой и, толкнув дверцу, выскочил на свежий воздух, резко пахнущий деревней, свежестью и солнцем. Виктор просунул руку в щель в заборе и открыл изнутри щеколду, потом толкнул калитку и жестом пригласил меня войти. Я похлопал бежевую подругу по теплому боку, запер дверцы, и вошел в калитку. Не слишком ухоженный участок был приятен глазу ― вместо стройных грядок большую часть участка занимал лужок. Газоном назвать его было нельзя в силу нестриженности и кочковатости. Ближе к забору сбились вместе несколько разросшихся корявых деревьев, по-моему яблонь, а чуть подальше шары смородиновых кустов. Все было уютно и практично.
Я посмотрел в другую сторону и вытаращил глаза ― на меня несся грязно-серый ком. Я едва успел отскочить, как мимо просвистел небольшой козел, скорее даже козленок. Он тут же остановился, развернулся, и снова помчался на меня. Виктор перехватил козленка за рога и прижал его голову к земле:
― Извините, это он так играет, молодой еще.
Я пожал плечами.
― Это «Серый», его так зовут, вообще-то он не мой, ― продолжал Виктор.
Я удивленно вздернул брови.
― Ну да, запутал я вас совсем. Пойдемте в дом, я за чаем объясню.
Вскоре на допотопной газовой плите загудел чайник, на столе появились сушки, мед и домашнее варенье. Хозяин был домовитый ― все в доме было прочное, добротное, хотя и не очень аккуратное. Чувствовалось отсутствие женской руки. Он заварил чай ― в воздухе явственно запахло душистыми травами, у меня потекли слюнки ― ужасно захотелось хлебнуть горяченького и зажевать сушкой. В окно что-то стукнуло. Я оглянулся, но увидел только мелькнувшую тень.
― Анюта, ― улыбнулся Виктор и встал.
Дверь открылась, и вошла молодая жещина.
― Здравствуйте, дядя Вить! ― поздоровалась она. ― Серый опять к вам сбежал?
Молодая, ухоженная, со вкусом одетая, она была как из другого мира. Не то чтобы красива броской яркостью городских девиц, она просто радовала глаз доброй улыбкой и правильными формами. Ее присутствие здесь сначала показалось диссонансом, пришествием из другого мира. Но, когда я увидел, как она по-домашнему улыбается хозяину дома, чувство неловкости пропало.
Тут она увидела меня. Улыбка схлопнулась, взгляд насторожился.
― Анюта, это мой гость, ― засуетился Виктор. ― Его бандиты чуть не ограбили, вот я его и позвал чаю поить.
Я встал и представился:
― Здравствуйте, я Урмас, только меня не грабили, я сам чуть аварию не сделал.
На ее лице отразилось удивление.
― Анечка, садись с нами, чаю попьешь, ― пригласил хозяин.
Гостья посмотрела на меня, на секунду задумалась и отказалась:
― Нет, дядь Вить, спасибо, я побегу. Вы Серого потом ко мне загоните, ладно?
― Обязательно! ― согласился Виктор. ― А может все-таки чаю?
― Нет, я побежала, всего! ― она улыбнулась хозяину, холодно кивнула мне, и пропала.
За окном снова мелькнула тень.
Виктор смотрел в окно.
― Так это ее козлик, да? ― спросил я.
Он встрепенулся:
― Серый-то? Да, ее. Анюта подобрала его. Кто-то привязал его к столбу на пустыре и оставил, он там три дня блеял. Она его к себе забрала, усыновила вроде, с мужем поругалась из-за этого, а оставила себе.
Он налил себе еще чая и медленно, обстоятельно, начал рассказывать, аппетитно прихлебывая из большой поллитровой чашки.
― Аня, она вон в том доме живет, напротив (он указал рукой на тот самый аляповатый замок). Она не работает, дома сидит. Ну это летом, конечно, а так-то у них квартира в городе. А это вроде как дача. Когда дом этот сделали, и они сюда приехали, скучно ей было после города. А тут этот козленок. Она его усыновила, а что с ним делать, не знает. Ну, у меня и спросила. Я вообще-то тоже в козах не очень, но разобрались, что к чему. Анюта теперь часто ко мне забегает, на чаек и так поболтать, всякими деликатесами балует, попробовать приносит. Вот эту гусиную печень, как ее, фута га? (Фуа-гра? ― переспросил я). Во-во, она самая. Интересно, но мне не понравилось. Сало, ежели с чесноком, да с прожилочкой, или например груздь соленый, куда как лучше, особенно если под рюмочку.
Мне было уютно и спокойно. Я не перебивал, не спрашивал, даже почти не слушал, пребывая в каком-то взвешенном состоянии. А он продолжал:
― Муж ее сперва косился, даже зашел узнать, куда это его жена бегает. А потом даже и обрадовался, что я такой неказистый, но поболтать люблю. Но Вы не подумайте, муж ее не бандит, как на вас сегодня напали, он бизнес-мен (Виктор аккуратно, по слогам, произнес это сложное слово), и вообще хороший человек, но суетный какой-то, все быстро надо, раз-два, и дальше бежать. Даже чаю тогда не попил. И на жену времени не хватает, все дела разные. Зато придумал проход между заборами сделать, говорит, мол нечего Ане по улице у всех на виду бегать, мало ли, кто что скажет. Вон посмотрите.
Мне пришлось встать с уютного продавленного стула и выглянуть в окно. Скосив взгляд совсем в сторону, следуя за его пальцем, я увидел небольшую деревянную дверцу в глухом заборе.
― Мы эту дверь не запираем. Серый любит ко мне бегать. Боднет с той стороны, и ко мне бежит, зелень щипать. Там-то за забором газон стриженный, да розарий, особо не развернешься, а у меня ешь, не хочу. А назад ему никак ― дверь в эту сторону открывается.
Он подлил себе чаю и продолжил:
― А мне Анюта, как дочка, свою-то я почитай и не вижу годами. А тут такая интересная, образованная, столько мне рассказывает всего. И я ей помогаю, вот Серого вместе растим, как внук он почти. У меня своих-то пока нету.
У меня начали слипаться глаза. Я протер их, тряхнул головой, и сказал:
― Спасибо вам, выручили вы меня.
― Да чем выручил-то? ― всплеснул руками хозяин. ― Это Вы меня подвезли, хотя чай, конечно, у меня хороший, я туда чебрец добавляю, и еще…
― За чай спасибо, но не в чае дело, ― перебил его я. ― Вы мне веру в людей сегодня вернули. Вы сами, и соседка ваша Аня, и даже муж ее, и уж конечно козлик усыновленный.
Я встал и почему-то, неожиданно для себя, поклонился ему, положив руку на грудь. Он недоуменно на меня смотрел, ничего не понимая.
― Какая вера? Вы о чем? ― Виктор смотрел на меня ласково, как на неопасно помешанного.
― Сейчас каждый сам за себя, как в джунглях, в каменных джунглях, ― сбивчиво объяснял я: ― Понимаете, родные, несколько близких друзей, и все, больше ты никого не интересуешь, ну только если в качестве мишени. Эти (я пошевелил пальцами, не желая произносить вслух) утром могли убить меня, и никто бы даже ничего не заметил. А вы подошли, помогли. И у вас тут ― козлик, калитка незапертая между дворами, Аня на чай приходит. Здорово тут у вас. Спасибо вам большое, мне пора ехать.
Я сделал шаг к двери.
― И тебе спасибо, ― Виктор перешел на «ты».
На улице меня поджидал Серый и сразу кинулся в атаку. Я схватил его за небольшие рога ― они удобно ложились в руки, и стал качать его голову влево-вправо. Серый попробовал вырваться, но сил явно не хватало. Тогда он смиренно сдался, позволяя мне качать его головой. Я отпустил козленка, он отбежал назад и тут же, пританцовывая задними ногами, ускакал за дом.
― Уже с Серым подружился, ― улыбаясь, сказал Виктор.
Запыленная «копеечка» ждала меня за воротами. Она не бросалась меня бодать, а только радостно скрипнула, когда я подошел. Виктор, шедший за мной, протянул мне руку. Я пожал ее, получив в ответ крепкое пожатие рабочей мужской ладони.
― До свидания, здорово тут у вас! ― попрощался я.
― А ты заходи, в любое время. ― ответил он. ― Я тебя и с Аней познакомлю, она тебе понравится.
― Обязательно! ― ответил я, думая, что вряд ли сюда вернусь, хотя кто знает?

На въезде в город я заметил голосующего человека, но останавливаться я не стал. «Хватит на сегодня приключений, да?» ― сказал я бежевой подруге. Она согласно кивнула на неровности дороги. «Ну вот и отлично! ― заметил я ― Давай-ка я тебя лучше помою, а то вся запылилась». И мы поехали в гараж.

Стрелки утром на нуле
сплошь,
Руки снова на руле —
дрожь.
То заводится мотор
вновь
Разогнать до самых пор
кровь.
Без народа я босой
вождь,
Мне в лицо стучит косой
дождь.
Смоет прошлые грехи,
стыд.
Дар Пандоры, где стихи,
вскрыт.

Ночь, темно, луна нова,
И озноб по коже,
Испарились все слова,
Да и мысли тоже.

Распростертый я лежу,
Тьме раскрыв объятья,
За мерцанием слежу
Солнца дальних братьев.

Созерцаю вечный круг
Тихо, без движенья.
Мир ли вижу я вокруг
Или отраженье?

Но бездвижию назло,
Не понять откуда,
Извиваясь, припозло
Вдруг живое чудо.

Темной вечности момент
Сгинул, будто не был —
Белый в иззелень серпент
Вмиг оплел все небо.

Не слыхали ничего
О серпенте? Бросьте!
Ветром солнечным его
Занесло к нам в гости.

Весь сияет, очень рад,
Весело играет,
Но смотрите — этот гад
Звезды пожирает.

Путеводный ориентир
Не ищи напрасно —
Где вчера был Альтаир,
Нынче сполох красный.

Ветра солнечного вмиг
Снизилось давленье,
И серпент тот час же сник,
Сгинуло явленье.

И пришли к нам, уж поверь,
Неплохие вести,
В норку спрятался тот зверь,
Звезды все на месте.