Обычно я заканчиваю работу ближе к пяти часам и двигаюсь к дому. Так повелось еще с тех времен, когда надо было забирать дочку из детского садика, который формально работал до шести, но сотрудницы обижались, если детей забирали поздно. А кто же хочет, чтобы его ребенок оставался потом с обиженной воспитательницей? Правда, прибытие домой вовсе не означает окончание рабочего дня – затяжные посиделки с бумагами на кухне вовсе не редкость. И уж совсем редко случается, что я сижу допоздна в институте. Это был как раз такой редкий случай.

Был у меня тогда студент-дипломник Дима. Вроде бы, толковый парень, но с небольшими закидонами – а кто ж без них? Его дипломная работа получалась интересной и нужной, а тут как раз объявили институтский конкурс студентческих раубот, где в качестве приза первой десятке предлагалось участие в Международной летней школе по физике – отличный старт для научной карьеры. Шансы на попадание Диминой работы в финал были неплохие, и мы решили поучаствовать в конкурсе. В последний день Дима принес мне текст заявки на пяти страницах и испарился, а я уселся на продавленный перекошенный диван в кабинете и начал читать, но сразу же понял, что посылать такую заявку нельзя. Это была какая-то невнятная бредятина, из которой даже я ничего не понял, что же говорить о комиссии – эх, не всем дано умение связно излагать мысли. Но и упускать шанс было бы неразумно. Я предупредил родных, что задержусь, и начал переписывать все заново. Через десять минут после полуночи я заслал эту чертову заявку и, пошатываясь, вышел из института. Хотелось есть, спать и ругаться. Одинокая «копеечка» притулилась в заднем углу паровки, тускло отсвечивая под желтоватым фонарем. Радостно пискнув сигнализацией, она скрипнула и ожила. «Домой!» – уверенно сказал я, и она перевалилась через невысокий поребрик и, ускоряясь, покатила по скудно освещенной улице.

Сидеть в подпрыгивающей на разбитом асфальте машине было уютно. «Копеечка» преданно и доверчиво смотрела прямо на меня неярко подсвеченной приборной панелью и в то же время уверенно и даже немного нагло освещала поблескивавшую мокрым асфальтом дорогу впереди. Путь домой проходил по широкой, пустынной в ночи улице, разделявшей шевелящийся тьмой лесопарк с левой стороны и редко освещенную промышленную зону, в недрах которой пряталась овощебаза, с правой. Где-то впереди маячили красные фонари двух машин, сзади же, судя по темноте в зеркале, никого не было. Машина впереди вильнула влево, такой же маневр совершила вторая – видимо, объезжали какое-то препятствие. «Копеечка» чуть сбросила скорость и стала забирать левее. Сперва в отраженном от луж, а потом и в прямом свете фар прорисовались четыре мужские фигуры, тяжело шагающие вдоль поребрика. Самая левая из них вытянула в сторону руку с поднятым вверх большим пальцем – голосовала, но вяло, даже не замедляя ход и не оборачиваясь. И немудрено – кто ж посадит ночью четырех мужиков в столь подозрительном? Когда фары были уже совсем рядом, они все-таки обернулись – молодые, неброско одетые ребята, один с рыжей бородой, другой со спортивной сумкой через плечо. Лица у всех усталые и безразличные. Освещенный участок дороги ускакал вперед, и четверка пропала в темноте.

*******
Уже час, как совсем стемнело, а эта чертова картошка не кончалась, вагон так и оставался почти полным. Я не помню, кто менно это придумал, по-моему, все-таки Шура, но идея была блестящей: легко срубить честных денег. Как-то вдруг стало известно, что на овощебазе за разгруженный вагон картошки платят пятьдесят рублей. Деньги хорошие, но и вагон не маленький – 63 тонны картошки навалом. Прикинув, мы, четыре выпускника-школьника, решили, что вместе это вполне потянем – ребята здоровые, спортивные, Димон, вон, вообще к.м.с. по борьбе, да и остальные разрядами не обделены. А что – работа не пыльная, а двенадцать с полтиной рублей на нос тоже на дороге не под каждым фонарем валяются. И мы решили поробовать. В шесть вечера мы робко вошли в контору, Шура выписал наряд под свой паспорт, после чего подошел бригадир и критически нас обозрел.
– Инструмент свой? – спросил он Шуру.
– Нет, – неуверенно ответил тот. – А вы разве не даете?
– Даем-даем, – солгасился бригадир. – В первый раз?
– М-м-м-да.
– Хорошо, пойдемте.
Бригадир, не оборачиваясь, вышел на улицу, мы засеменили за ним. Получив на складе инструменты (нечто среднее между совковой лопатой и вилами, с колесиками на конце) в количестве четырех штук, один совсем убитый, три приличных, и две тачки, мы прошли к стоящим за бараком вагонам.
– Вот этот, – бригадир махнул в сторону ближайшего. – Шестьдесят одна тонна. Грузить в эти ящики, погрузчик будет увозить полные и подвозить пустые. Закончите, приходите в контору закрыть наряд.
И ушел. Мы переглянулись – пятнадцать тонн на нос, и приступили. Сперва шло вяло, но потом наладилось: один стоял на ящиках, закидывая туда картошку из тачкии разравнивая ее, а затем расставляя новый ящик, трое заполняли тачки в вагоне. Время от времени приезжала мрачная тетка на погрузчике и увозила по два полных ящика, после чего мы по кругу менялись ролями. Работалось легко и споро, в удовольствие. Стемнело. Димон предложил устроить перекур, остальные с радостью согласились. Было полдевятого вечера, а в вагоне около ворот образовалось свободное от картошки пространство, куда уже могли войти два человека.
После десятиминутного перерыва мы снова взялись за работу. Лопаты потяжелели, узкий плацдарм, отбитый в вагоне у картошки, никак не желал увеличиваться. Тетка на погрузчике увозила уже часто по одному ящику, из чего мы сделали вывод, что наша скорость разгрузки вагона упала вполовину, если считать, что период ее обращения не поменялся. Время, казалось, застыло в желе и едва шевелилось
– Перерыв? – спросил Шура после того, как погрузчик увез очередной полный ящик.
– Не стоит, – буркнул Димон. – Потом не втянемся.
– Давайте прервемся, – оперся о лопату тощий Славик.
Все посмотрели на меня, а мне было уже все равно – я вошел в крейсерский ритм и загребал-кидал равномерно медленно. Я пожал плечами.
– Хрен с вами, – кивнул Димон и уселся на край вагона, покачивая свешенными ногами. – Но я предупреждал. Не дольше десяти минут.
На часах было почти одиннадцать. В четверть двенадцатого мы поняли, что Димон предупреждал не зря. При попытке встать и взяться за лопату руки и ноги симулировали пароксизм боли, подгибались и отказывались подчиняться приказам. Невероятным усилием мозгу удалось подавить бунт и сдвинуть тело в нужном направлении, но следующего перерыва мы бы уже не пережили. Далее работали молча – медленно, но упрямо. Когда тетка на погрузчике обнаружила, что ящик не заполнен даже наполовину, она хмуро спросила:
– Ну что, скисли?
Никто не ответил, только Шура безнадежно махнул рукой. Погрузчик развернулся и уехал, а мы продолжили вяло, как зомби, гребок лопатой – шаг – бросок – шаг назад, и так по кругу.
– Эй, братва, устали? – рядом появился некрупный, но крепкий мужичок в сером ватнике и яловых офицерских сапогах.
– Да не, норм работаем, – ответил за всех Шура, стоящий «на ящиках». – А что?
Мы все подтянулись и встали полукольцом у ящика.
– А то! – весело сказал мужичок. – Сейчас второй час ночи, а вагон не разгружен. Вы так к утру не управитесь.
Я вытащил из кармана часы, снятые с запястья, чтобы не порвать ремешок – действительно, было почти полвторого.
– И-и-и? – вопросительно протянул Славик.
– И давайте так: я выдаю вам двадцатник, и вы идете домой спатеньки.
– А картошка? – поинтересовался я.
– Вагон я разгружу, – пояснил он.
– Вы один?
– Один-один. Так как?
– А что, разумно, – кивнул Димон. – Я согласен.
Я еще раз посмотрел на часы, потом на громадный вагон и сказал:
– И я.
– А наряд-то как? Он же на мое имя оформлен, – взволновался Шура.
– Спокухин, я закрою, – заверил мужичок и достал из кармана два красных червонца.
Червонцы перекочевали в карман Шуры, мужичок откуда-то вытащил свою лопату, большую и блестящую, а мы побрели к выходу. В конце концов, и пятера на нос на кусте не растет. И тут я заметил, что вагон-то почти пуст.

*********************

– Ну что, возьмем? – спросил я бежевую подругу.
«Копеечка» согласно кивнула на ухабе и остановилась, потом включила фонарь заднего хода и медленно сдала назад. Из темноты высунулась широкобородая рожа и застенчиво промычала в приоткрытое окно:
– Э-э-э-э, не подбросите?
– Куда? – уточнил я.
– Да куда угодно вперед. Ну, хоть до «Светланы»?
– Хорошо, давайте.
Рожа замялась:
– Но я не один, нас…
– Видел, четверо вас, залезайте.
«Копеечка» глубоко просела и вздохнула, а затем стала осторожно набирать ход.
– С овощебазы? – спросил я заговорщицки.
– Нет, – удивился бородач, сидевший рядом со мной. – А почему вы так подумали?
– Тут овощебаза рядом, вот и подумал…
– Овощебаза раньще была, – сказал кто-то с заднего сиденья, – а сейчас там склады. А мы из спортзала.
– Тренировки так поздно?
– Не совсем, – ответил уже другой голос сзади. – Мы там… Ну, в общем, накосячили, и тренер заставил новые снаряды собирать, они давно там лежали.
– Справились? – поинтерсовался я. – Никто не помогал?
– А кто ж тут поможет? – забасил бородач справа. – Сами. Ну вот, оно и затянулось.
От денег я отказался – там ехать-то было пять минут прямо. Четверка долго благодарила и растворилась в темноте, а мы, клюя носом, поехали к дому.
– Вот видишь, – обратился я к уставшей бежевой подруге, – может же кто-то делать все сам, без мужичка в сером ватнике.
«Копеечка» кивнула, ткнулась на свободное место у куста сирени и погасила фары. Она чем-то побулькивала внутри и, видимо, уже засыпала, а я пошел к дому, тоже засыпая на ходу.

(cenote – подземное озеро в Мексике)

Казалось бы, ну что могло удивить меня после четырехчасового заседалова у начальства, бессмысленного и беспощадного к рабочему времени, и последующего трехчасового шараханья по городу вместе с «копеечкой» в поисках клиентов. Правда, между этими двумя затяжными занятиями был заход с коллегами в казенный кафеюшник, но это в расчет можно было не принимать. Клиенты входили и выходили, «копейка» хаотично носилась по городу, развозя их, я следил за показаниями приборов, мрачно слушал радио, стараясь не вступать в разговоры, и отсчитывал сдачу. Второй раз ошибившись в сдаче, я понял, что пора закругляться, тем более, что и навар был уже солидным. Копеечка повеселела и взяла курс на северо-восток, к дому.
В наплывающих сумерках показался мужской силуэт, стоящий слишком близко к проезжей части – наверняка потенциальный гость. И точно, при нашем приближении он изогнулся и стал качать кулаком с оттопыренным большим пальцем, указывая себе за правое плечо. Обычно клиенты вытягивают вперед руку и машут ладонью, а этот вел себя точь-в-точь, как в голливудских фильмах. Я кивнул головой, и «копеечка», мягко скрипнув, остановилась прямо перед молодым, высоким и не совсем обычно одетым мужчиной с аккуратной рыжей бородкой. Он заглянул в приоткрытое по случаю теплой погоды окно и спросил прятным грассирующим баритоном:
– Мы поехаль на Озерки?
Фраза была составлена не совсем по-русски, да и акцент резал слух. Я кивнул – от Озерков до моего дома было минут пять езды, а сам думал про акцент. Не эстонский или финский, это понятно – эти акценты я знал хорошо. Не немецкий – слишком мягкий, но и не латиноязычный – плавное повышение интонации им не свойственно. Оставлася английский. Гость заглянул в заднее окно – нет ли там кого, и, успокоившись, уселся рядом со мной, улыбаясь рекламной белой улыбкой. На шее поверх тонкой водолазки виднелся тонкий кожанный шнурок. «Американец» – решил я.
– Хорлошш погода, – сказал он, повернувшись ко мне, и мне показалось, что окончание прилагательного он зажевал сознательно, чтобы не ошибиться.
– Да, согласился я и добавил: – You can speak English. I understand.
– Wonderful! – он улыбнулся, широко раскрыв рот, но желтоватые глаза смотрели серьезно. – Но мне… Я хочу говорить русский, когда я в России.

Дальше все влилось в ровный бурый поток дел и событий, но я вспомнил этого американца в другое время и в другом месте.

*******************************************
Резко, как бывет только на юге, навалилась темнота, но жара и не думала отступать – тепло осязаемо выползало из горячих камней мостовых и стен домов и лениво клубилось вдоль узких улиц. Ни звука, ни отблеска не угадывалось за наглухо закрытыми ставнями. Я вышел на широкую, скудно освещенную центральную площадь небольшого, по мексиканским масштабам, городка и широко вздохнул – от сквера с фонтаном веяло прохладой, играла музыка и шумел яркий народ. Я повренул направо, где прямо напротив аляповатого и пятнисто освещенного портала церкви располагался узкая, только дверь и одностворчатое окно, контора под желтой вывеской Sixt. Туда я и вошел и попал в голливудский вестерн. Сидя в кресле и водрузив ноги на стол, а широкополую шляпу на лицо, спал крепкий мужчина. Нижней части его тела не было видно, но там должны были болтаться два длинноствольных револьвера. На скрип двери он вскочил, стукнув сапогами о пол и уронив шляпу на стол, и осмотрел меня, потом удовлетворенно кивнул – видимо, мой туристский вид в шортах и футболке с надписью «полярный круг» не вызвал у него подозрений. Револьверов у него на поясе не было, но могучая челюсть, жующая жвачку, вызывала уважение.
– Здравствуйте! – сказал я по-английски. – Я хотел бы взять напрокат машину.
Он как-то несуразно для голливудского шерифа засуетился и, отводя глаза, начал сыпать:
– Вам какую? Кабриолет? Форд-мустанг спортивный? Или вот есть люкс-СУВ.
– Нет, мне бы попроще что, я на сеноты хочу съездить.
Видимо, что-то не складывалось в его голове:
– Гринго всегда берут кабриолеты!
– Я не гринго, – ответил я обиженно.
Он снова внимательно меня осмотрел и, похоже, не поверил:
– А кто?
– Я русский. Руссо туристо.
– Ах, руссо… – он поскучнел и пододвинул мне каталог автомобилей.
И там я увидел фольксваген-жук – точно, их же до сих пор собирали в Мексике! Я ткнул в него пальцем, заполнил формуляр и вышел, ожидая назавтра увлекательное приключение.

Дело было в Мексике, в городе Мерида, куда меня занесло на научную конференцию. В программе образовался день, который можно было пропустить без угрызений совести и потратить на себя. Идея была поехать посмотреть знаменитую Чичен-Ицу. Я подбил еще двух русских коллег, чтобы поехать вместе – с меня прокат машины, с них бензин и компания.
– Слышь, Урмас, а может мы … того? – спросил Сергей из Якутстка, когда мы потягивали «Корону» на террасе гостиницы. – Не в Чичен-Ицу?
– Кого того? – изумился я. – А куда? Это же Чичен-Ица, развалины города майя, наследие ЮНЕСКО. Ты что, в отказ?
– В сеноты, – невозмутимый великан-сибиряк оживился и опасно для пластиковой мебели замахал руками. – Я тут посмотрел, в ста километрах есть национальный парк, а там шесть сенотов, три больших, три маленьких. Купаться можно. А развалины… Ну, они развалины и есть. Открытки купи тут в сувенироной лавке, вот тебе и Чичен-Ица.
Я было открыл рот, чтобы сопоставить культурные слои с купанием в подземных озерах, но Оля, выбравшаяся сюда из Алма-Аты, уверенно ввязалась:
– Ой, точно, хочу в сеноты! Что я, развалин не видела, что ли?
Сергея можно было бы переубедить, но с Олей задача становилась неразрешимой. Я обреченно кивнул и сказал:
– Хорошо. Сергей, ты штурманишь. Стартуем в девять.
Я затяжным глотком допил выдохшуюся теплую «корону» и пошел в номер.

«Жук» оказался симпатичной, но ужасно некомфортной машиной персикового цвета, почти беж. Сергей, как истинный джентельмен, убедил Ольгу сесть вперед, а сам наискосок раскорячился на несуразном заднем сиденьи. Отсутствие кондиционера поутру вполне компенсировалось дырой в крыше, но могло стать проблемой к середине дня. Хиленький моторчик совершенно отказывался тянуть, пейзаж, медленно протягивающийся за окном, был скучен, и я погрузился в ностальгические воспоминания о моей верной «копейке».
– Ага, так… – подал голос Сергей. – Сейчас должен быть поворот направо на [он назвал какое-то немыслимое сочетание звуков], смотрим внимательно на указатели.
От асфальтового шоссе, по которому мы ехали, то и дело ответвлялись грунтовые дорожки и пропадали в густых пыльно-зеленых зарослях, но указателей не было. Вообще никаких. Впрочем, на одном из ответвлений мелькнул фанерный щит с корявой стрелкой и надписью Xcunya.
– Тут только Ксуня, – сказал я.
– Стоп! – закричал Сергей так, что я резко нажал на тормоз и съехал на обочину, подняв облако желтой пыли.
– Есть Ксуня, – он тыкал узловатым пальцем с рабочим ногтем в карту. – Вот! Мы немного проехали. Если верить этой карте, надо вернуться назад, и во второй съезд…
Ехать по пыльной грунтовке было поначалу весело – «жучок» скакал по неровностям, с обеих сторон на расстоянии вытянутой руки стояла плотная зеленая стена – дорога пересекала кукурузное поле. Но вскоре мы уперлись в развилку: основная дорога уходила круто влево, а прямо продолжалась проростающая мелкой зеленью колея. Я остановил машину:
– Ну, и куда теперь?
– Хрен его знает, – задумался Сергей, глядя в карту. – Развилки, вроде, быть не должно, но влево нам забирать точно не нужно. Думаю, что прямо.
– Но смотри, туда ж никто не ездит, а влево накатано.
– Ой, а вон там кто-то есть, может спросим? – Оля указала в сторону.
Там под небольшим деревом на краю поля виднелась человеческая фигура. Я испепеляющим взглядом посмотрел на Сергея, но он даже не почесался, и пошел к фигуре. Десять шагов, и я снова очутился в голливудском фильме: под корявым деревом полусидел-полулежал долговязый мужчина в красной рубахе, коричневых портках и кожанных сапогах, а на лицо было надвинуто широкополое облезлое сомбреро.
– Сэр, – позвал я тихонько.
Ничего. Я позвал погромче. Ноль эффекта. Я пригнулся и заглянул под сомбреро – были видны пышные усы и щетинистый подбородок, по которому ползла крупная муха. Я прислушался – тишина. А жив ли он вообще? Я сдал назад, стараясь не шуметь, и тут он резко сел, указательным пальцем приподняв шляпу, и с интересом уставился на меня.
– Здравствуйте, – затараторил я по-английски. – Не подскажете, как проехать…
Не дослушав, он разразился явно ругательной тирадой, из которой я уловил только «гринго», снова прикрылся шляпой-сомбреро, откинулся назад и обездвижел. Я вернулся, сел в машину и резко поехал по левой дороге.
– Ну что? – спросила Оля.
– Ничего, – ответил я. – Там такой мачо роскошный спал, я будить не стал.
– А почему так уверенно налево поехал? – с сомнением спросил Сергей.
– Тут дорога наезженная, куда-нибудь приедем, а там спросим.
Минут через десять неспешной тряской езды персиковый «жучок» втянулся в деревеньку – киношную декорацию: центральная пыльная площадь, впритык по периметру огороженная двухэтажными глинобитными домиками, над которыми торчал уродливый шпиль церкви, была засажена редкими ветвистыми деревьями. Под одним деревом спал, прикрывшись шляпой, мужичок, правда, не тощий, как у развилки дороге, а плотный, а под другим сидели на стульях еще несколько усатых мужчин и во что-то играли на раскладном столике. На ближайшем к нам угловом доме висела вывеска с логотипом кока-колы – наверняка, местный бар. Оставив машину под присмотром Сергея и Ольги, я вошел в бар, где недовыбритый бармен протирал стаканы, не удостоив меня даже мимолетным взглядом. Подойдя к стойке, я сказал «Хелло!», но запнулся, вспомним тираду про «гринго» того тощего с развилки.
– Буэнос диез! – неожиданно вырвалось из меня.
Бармен повернулся ко мне и сказал что-то дружелюбное. Больше я ничего по-испански не знал, но однажды меня занесло в Италию, где я даже пытался учить итальянский, впрочем без особого успеха. Итальянский, конечно, не испанский, но довольно близок, как русский, скажем, к польскому. И я продолжил уже на ломанном итальянском:
– Как проехать к сенотам? – спросил я, назвав на итальянский манер сеноты «ченотами».
– Гринго? – спросил в ответ бармен, уже не столь дружелюбно.
– Но-но, руссо! Я не говорю по-испански, но говорю по-итальянски.
– О, италиано! – воскликнул бармен и что-то быстро сказал, глядя за меня.
Я обернулся – за моей спиной стояла дюжина разнокалиберных мужчин, которые с интересом за нами наблюдали. За ними я поймал тяжелый взгляд Сергея, готового ринуться в бой, если мне будет урожать опасность. Опасности пока не было, о чем я и кивнул Сергею, и снова спросил бармена по-итальянски:
– Где ченоты?
Из толпы ко мне подошел дородный дядька, с виду типичный бандит – трехдневная щетина, сросшиеся брови, сумасшедший взгляд и кривой шрам на скуле. Он что-то мне сказал, из чего я уловил слово «текила» – видимо, он рассказывал не про дорогу, а предлагал выпить. И точно, бармен взял в руки полуторалитровую бутыль и выжидательно уставился на меня. Отказывать в такой ситуации не стоило, и я выдавил квази-итальянскую фразу о том, что его я угощаю, но сам пить не могу, так как за рулем, и полиция… На «полицию» бандит ощербился редкозубой улыбкой и вытащил из нагрудного кармана бляху – он и был тут полицией. Он последовательно ткнул сосисочным пальцем в бутылку, в меня, в свою бляху, и показал большой палец. Я почти было согласился, но вспомнил мексиканское коварство в голливудских боевиках, которые, как оказалось, тут совершенно реалистичны, и отрицательно покачал головой. Ага, я выпью, а его напарник меня на выезде из деревни и повяжет.
– Кофе для меня, и текилу для сеньора, – сказал я бармену и поспешно добавил: – пар фавор!
Вы думаете, мексиканцы текилу пьют, слизывая соль с ладони и заедая лимоном? Может и так, но полицейский-бандит залпом вылил содержимое маленького стаканчика себе в усы, по-нашенски крякнул и утерся волосатым запястьем. Он выжидающе смотрел на меня, зрители тихо перешептывались. Я тоже залпом влил в себя не очень крепкий, но очень горький кофе, утерся и спросил:
– Ченоты?
– Сеноты, – поправил он и стал что-то рассказывать, изображая руками движение змеи. Понять это было невозможно. Он оглянулся на зрителей и позвал:
– Хосе!
К нам подошел молодой, безусый и аккуратно подстриженный юноша. Бандит ему коротко что-то приказал, тот повернулся и вышел. Затем ткнул мясистым пальцем в направлении моей груди и не допускающим возражений тоном приказал, как я понял, сдедовать за Хосе. Я кивнул и спросил у бармена «Куанто?», показывая на пустые чашку и стаканчик. Пятьсот, понял я из его ответа и хрюкнул – похоже, меня тут развели, и не возразишь. Прикрываясь локтем, я вытащил из бумажника синеватую тысячепесовую купюру и протянул бармену. Он отрицательно покачал головой и показал на мой бумажник, мол, давай-ка. Полиция стояла рядом, недобро ухмыляясь. Я покорно протянул бумажник – как-никак, кошелек – не голова, можно и лишиться. Бармен вытащил оттуда одну бумажку, вроде бы красную, стопесовую, и шлепнул передо мной сдачу – сиреневую купюру в пятьдесят песо. «Пятьдесят! – сказал он громко. – Пятьдесят, не пятьсот!» Зрители весело заржали, а один коротышка согнулся, уткнувшись лбом в стол, и громко хрюкал. В проеме двери снова мелькнуло встревоженное лицо Сергея. Я улыбнулся и пододвинул пятидесятипесовую купюру назад бармену, пробормотав «Грацие, сеньор!», но тот снова покачал головой и шепнул «Десять». Нужная монетка в кармане нашлась, и я сквозь расступившуюся толпу вышел на улицу. Сбоку подскочил Сергей и, прижавшись плечом, шепотом спросил:
– Что это было?
– Все нормально! – так же шепотом ответил я и горомогласно объявил: – Мучас грасиес, сеньори!
Зрители, высыпавшие на площадь, одобрительно загудели.
Около машины, где внутри сидела испуганная Ольга, уже стоял Хосе с небольшим мотоциклом. Он махнул рукой, мол, поезжайте за мной, и крутнул ручку газа – агрегат разразился громкими звуками, вызывающими ассоциации скорее с несварением желудка, чем с ревом мотора. Мы расселись по свои местам в «жучке», и он неспешно, вздрагивая на каждой неровности, пополз за рванувшим вперед проводником. Небольшая, но плотная толпа на площади махала нам шляпами. Я был уверен, что они будут стрелять в воздух, но, кроме неприличного треска мотоциклетки впереди, других резких звуков не было слышно – видимо, в этом голливудские режиссеры перестарались.

До места назначения оказалось минут пятнадцать небыстрой езды по пыльным дорожкам, петляющим через кукурузные поля и заросли колючих кустарников. Мы вынырнули на неожиданно асфальтированную площадку, где под покосившимся щитом с выцветшей фотографией большой пещеры стоял столик, за которым сидел еще один усач, которому и передал нас Хосе. Затем наш проводник с достоинством принял у меня купюру в пятьдесят песо и, огласив окрестности неудобоваримыми звуками, скрылся в подступившей со всех сторон зелени. Усач, не показывая верхней части своего лица, скрытой сомбреро, взял с нас по двадцать песо за билеты, чиркнул в какой-то бумажке загогулину, ткнул в запястье, где обычно носят часы, показал два пальца и сказал «Dos horas» (два часа). Мы растерянно переглянулись. Он удовлетворенно хмыкнул, снова ткнул себя в запястье, потом рубанул воздух – без ограничений, и зловеще прошептал «Пятьдесят». После нескольких секунд обоюдного молчания Сергей первый понял, что к чему, и шлепнул на стол пятидесятипесовую бумажку, которая тут же скрылась пол пухлой волосатой ладонью. Затем эта же ладонь широким взмахом указала за щит, куда вела протоптаная дорожка.

А сеноты? Чем читать про них, лучше самому увидеть. Не пожалеете, как мы тогда не пожалели.

Пришлось признать, что кошелек пропал. Ладно бы еще украли, было бы на кого валить, а то ведь сам же и потерял. Он, коричневый и тощий, с обвисшей потрепанной кожей, всегда лежал во внутреннем кармане куртки. Там он и должен был находиться, когда я полез за деньгами на бензозаправке. Но его не было.
Я осмотрел весь салон моей «копеечки», нашел пару мелких монет и один окурок, но бумажника не обнаружил. Конечно, оставался еще шанс, что он забыт дома, на полочке перед зеркалом в прихожей, хотя я точно помнил, что сунул его в этот самый внутренний карман с утра, выходя из дома. И я поехал домой, мысленно представляя кошелек на полочке, словно он должен был там материализоваться. Мы пробирались по тихим улицам и дворовым проездам, чтобы не попасться ненароком гаишникам: езда без прав в случае поимки означала штрафстоянку для бежевой подруги и существенные расходы для меня. Возможен был вариант и без этапирования на штрафстоянку, но тогда расходы возрастали. Один раз мне почудилась мигалка впереди, «копейка» тут же нырнула в ближайший двор и замерла, а я выскочил и трусливо сделал вид, что не имею к ней ни малейшего отношения. Но тревога оказалась ложной, и мы стали пробираться дальше.
Несмотря на все мои усилия, кошелек не материализовался под зеркалом, и с утратой пришлось смириться окончательно. И невелика была бы потеря — двести рублей да пара старых визиток, если бы не лежали там в отделении для мелочи, застегнутом на молнию, потертые водительские права категории «Б». В один момент я стал безлошадным, а боевая подруга встала на прикол на неопределенный срок.
Проблему надо было решать оперативно, и я, не теряя времени, позвонил другу Ване, который знал обо всем, связанном с машинами. Видимо, свою норму неприятностей я уже израсходовал, и мне повезло: Ваня оказался дома и ответил на звонок. Выслушав мой сбивчивый рассказ и причитания, он хмыкнул:
— Фигня! Сделаем быстро, не впервой. Первое дело — медосмотр. Как получишь справку, рви в райотдел, они завтра с утра работают. Там подашь заявление, штраф оплати в сберкассе и жди, дня за три сделают.
— А где эта медкомиссия? В поликлинику надо идти? — пискнул я, ошеломленный информационным превосходством друга.
— Можешь, конечно, и в поликлинику, посидишь там в очереди с бабушками, но я бы в платную дернулся, на Шверника есть. Заплатишь — и через полчаса выходишь со справкой.
— Шверника? Ага, это на трамвае с пересадкой.
— Какой трамвай? А у тебя что, тачка не на ходу?
— На ходу, но я же говорю — права потерял, нельзя за руль.
Ваня хмыкнул:
— Че, страшно?
— Ну да, я же не умею… как ты.
Ваню в прошлом году лишали прав по пьянке, и он полгода ездил нелегально.
— Ага, — согласился он, — если боишься, точно остановят, у них нюх. Хочешь, я тебя отвезу?
— Не, спасибо, я сам.
— Как знаешь. Да, еще забыл сказать: на комиссию надо приносить справки из дурки и от нариков.
— Чего? — не понял я.
— Из психо- и нарко-диспансеров по месту жительства, что на учете не состоишь.

* * *
Со справкой из дурки проблем не было — городская психиатрическая больница имени Скворцова-Степанова, называемая в народе «скворечником», располагалась в пятнадцати минутах ходьбы, которой я и наслаждался, бодро шагая короткой дорогой наискосок через заросшие черемухой и сиренью дворы сталинских пятиэтажек. Размяк я со своей бежевой подругой, а так здорово ноги размять! Калейдоскоп запахов проносился мимо: едва уловимые ароматы клейкой листвы и свежевскопанной земли сметались кислым помоечным смрадом, чтобы смениться на густые пары соляры от компрессора отбойного молока, затем амбре городского проспекта — и опять почти деревенский дух зеленого двора.
Справку мне выдали без проблем в регистратуре, убедившись, что учетной карточки на мою редкую фамилию у них нет. Наркологический диспансер тоже был вполне доступен, и вскоре я уже являлся обладателем двух четвертушек бумаги с синими печатями и подписями, одной несуразной закорючкой и другой округлой размашистой циклоидой, доказывающих, что ни на каких предосудительных учетах я не состою. Похоже, дело удастся прокрутить за полдня. Я вышел на проспект, раздумывая, не поймать ли мне тачку и не побыть ли в кои-то веки пассажиром, но увидел подходящий троллейбус и воспользовался общественным транспортом.
Медицинская комиссия располагалась во флигеле обшарпанной районной поликлиники, с отдельным входом через нештатную дверь, прорубленную в стене на месте торцевого коридорного окна. Дверной блок покоился на грубо сваренном железном крыльце. Внутри убитое помещение было халтурно подкрашено умиротворяющей болотной зеленью поверх осыпавшейся местами штукатурки. Пол являл собой густо покрытую коричневой краской поверхность, под которой смутно угадывались стыки досок. А вот до бледно-серого в рыжих наплывах потолка валик горе-маляров, похоже, не дотянулся.
Сунув в регистратуру паспорт и заветные справки, я получил взамен лист-«бегунок», где мое неучетное прошлое уже было отмечено треугольными печатями, еще несколько разделов были пусты и один зачеркнут. В зачеркнутой графе я с изумлением прочитал: «Гинеколог».
— Простите, а зачем гинеколог на водительские права?
— Вам не надо… видите же — зачеркнуто! — ответил невидимый в окошке регистратуры женский голос. — Пройдите всех остальных в любом порядке, но терапевт последний, потом принесите «бегунок» снова ко мне.
Начал я с окулиста. Помятый седой мужчина с обвисшим лицом сидел задом наперед на большом стуле. Он протянул руку, взяв у меня бумажку, и кивнул в угол, где стоял еще один стул, обычный канцелярский.
— Садитесь, — сказал он. — Знаете, как зрение проверять?
— Знаю.
— Какое у вас зрение?
— Один и один, — отрапортовал я и посмотрел на висевшую на стене таблицу.
— Закрываем левый глаз и читаем подчеркнутую строчку.
Я закрыл глаз ладонью и начал читать:
— Эн… ка… бэ…
— Вторая буква справа? — спросил он.
— Ы! — гордо ответил я, выпятив челюсть.
— Угу. Теперь правый.
После этой проверки он пригладил лысеющую макушку и спросил:
— Дальтоник?
— Нет!
— Что написано вон на том плакате? — он махнул рукой вправо.
— Двадцать четыре, — сказал я, глядя на четкие цифры, составленные из разноцветных кружков и точек разного размера.
За все время врач так на меня и не посмотрел. Подписав бумагу, он протянул ее мне, не вставая и даже не поворачиваясь.
— Спасибо, до свидания! — вежливо попрощался я.
— Угу, — он все-таки чуть отклонился, и я увидел в ящике стола стопку распечаток, похожих на самиздат.
Проверка слуха тоже не вызвала никаких затруднений: я легко распознал «тридцать восемь» и «двести шестнадцать», нашептанные краснощеким богатырем в грязноватом халате.
Далее была дверь, помеченная криво повешенным листом бумаги с жирными буквами «ЭКГ». Постучав, я приоткрыл дверь и начал просовывать в щель голову, но услышал какую-то возню, и женский голос повелел:
— Занято! Подождите в коридоре.
Я уперся руками в массивный белый подоконник и посмотрел в зарешеченное окно. Там не нашлось ничего интересного: зажатый со всех сторон асфальтовый дворик с кирпичной полуобрушенной стеной помойки справа и мешковатой мамой с коляской в левом углу. Оба объекта были одинаково монументальны. И все это было жирно перечеркнуто скрещенными стальными прутьями решетки. Даже неба не было видно из этого окна.
Позади раздался шум, я обернулся: молодая женщина вышла из «ЭКГ», сердито посмотрела на меня и зацокала налево по коридору. Я снова постучал и вошел. Дама в белом халате лет тридцати пяти с миловидным лицом и оплывшей фигурой взяла у меня «бегунок» и указала на кушетку:
— Снимайте верх и ложитесь.
Я стащил с себя джемпер и рубаху и подошел к кушетке, застеленной оранжевой медицинской клеенкой, не очень свежей на вид, и замешкался.
— Ложитесь! — велела врач.
Я передернул плечами и лег, стараясь не касаться холодной поверхности спиной и опираясь лопатками и углами плеч. Хозяйка кабинета подошла, всколыхивая при движениях тугой халат, налепила мне на грудь электроды и чем-то щелкнула.
— Можете одеваться, — сказала она и вытащила из аппарата, стоящего рядом, ленту кардиограммы.
Я надел рубашку, нырнул в свитер и вдруг услышал:
— У вас проблемы с сердцем. Врожденный порок?
Я резко развел в стороны поднятые руки так, что свитер разом натянулся, высвободив голову, и повернулся к ней:
— Нет… Никогда не было проблем.
— Да? Неважная кардиограмма. Я вам, конечно, разрешение дам, но без права работы по найму.
— Что? — я пытался переварить информацию.
— Вы же водителем профессионально не работаете по найму?
— Нет.
— Ну и хорошо. Я вам пишу «без права работы».
— А что с сердцем?
— ЭКГ неровная. Вам бы надо к специалисту сходить.
Я не помнил, как завершил все осмотры, получил финальную бумажку и выскочил на улицу. То ли погода испортилась, то ли в глазах потемнело, но город стал мрачным и недобрым. Этого только не хватало… На здоровье я никогда не жаловался, но возраст уже приближался к тому, когда молодой здоровый мужчина может внезапно умереть, и все только разведут руками: «Сердце…»
Был у меня школьный друг, Толя, который после школы пошел в мед, сейчас трудясь в Военно-медицинской академии. Не виделись мы с ним года три, но его телефон у меня сохранился. На удивление, первый же мой звонок достиг цели.
— Привет, Толя, это я!
— Привет, Урмас! Я сейчас убегаю. Что-то срочное?
Я на секунду замялся, а потом, совершенно неожиданно для самого себя, выпалил:
— Срочно!
— Тогда давай, только быстро, мне действительно уходить надо.
— Слушай, тут такое дело… мне сейчас кардиограмму делали и сказали, что нехорошая, надо срочно врачу показаться.
«Срочность» я придумал сам, для важности, и похоже, это подействовало.
— Что сказали?
— Что нехорошая ЭКГ.
— А что именно?
— Не знаю.
— Кто делал?
— Медсестра, на медосмотре.
— Понятно… — он помолчал и спросил уже довольно встревожено: — Как себя чувствуешь? Слабость, боль в груди, одышка?
— Нет, все нормально.
— У тебя та ЭКГ на руках есть?
— Нет, они ее забрали.
— Хм-м… Сможешь через час ко мне в клинику подъехать? Обследуем тебя.
— Хорошо. Куда подъезжать? С какой стороны?
— С какой стороны чего?
— Академии медицинской. Ты же там работаешь?
— Сколько мы с тобой не виделись? Я там уже не работаю. «Клиника здоровья» на Пушкарской. «Пушкарь» знаешь?
— Кто ж не знает «Пушкарь»…
Любой человек, бывший студентом в Ленинграде, знал «Пушкарь» — громадный и темный пивной бар, занимающий полуподвал метров семьдесят длиной. Это было место, где собирались студенты со всего города. Потом, когда Ленинград стал Санкт-Петербургом, единство пропало, и «Пушкарь» потерял свое объединительное значение.
— Практически напротив, — пояснил Толя. — Там вывеска яркая, не ошибешься. В регистратуре скажи, что ко мне.
— Ага, понял, спасибо!
— Не за что пока. Ну, давай! А то смотри, если что — сразу в «скорую» звони!

За бронированной, цвета «под дерево», тяжелой дверью располагалась небольшая чистенькая прихожая. Прямо напротив входа за столом сидел тяжеловесный охранник в темно-синем камуфляже.
— Записаны? — спросил он.
— Да, к Анатолию Белову.
— Куртку повесьте вот туда, ценности не оставляйте, мы ответственности не несем, наденьте бахилы… и наверх, кабинет девять, — он уткнулся в газету «Аргументы и факты».
Едва я постучал в дверь с нужным номером, Толя тут же вышел, пожал мне руку, внимательно меня оглядев, и потащил за собой по изломанному коридору, в торце которого была белая дверь. Он стукнул по обивке и, не дожидаясь ответа, вошел.
— Арсенич, добрый день! — воскликнул он в кабинете. — Тут надо срочно ЭКГ снять и посмотреть, что не так.
Коренастый и кривоногий, с аккуратной бородкой, веселый то ли кавказец, то ли еврей средних лет посмотрел на меня и спросил у Толи:
— Этот? А он как?..
— Это мой, — ответил Толя, — в зачет.
— Проходите, — чуть пришепетывающим тенором приветствовал врач меня. — Так что не так?
— Я не знаю… был на медосмотре, там сняли кардиограмму, сказали, что нехорошая, и велели срочно обратиться к врачу…
— Снимайте верх!
Я снова стащил свитер и рубашку и обреченно встал у кушетки, мысленно умоляя кого-то там наверху: сделай так, чтобы это была какая-нибудь ерунда, которая лечится!
Арсенич повернулся ко мне и вдруг с большим изумлением стал рассматривать.
— Когда вам ЭКГ делали? — с подозрением спросил он.
— Два часа назад, — ответил я.
— А куда электроды крепили?
— Вот сюда и сюда, — я ткнул себя в грудь.
— Та-а-ак… — протянул он, — кажется, я знаю, что там было не так…
— Что? — заинтересованно спросил стоявший рядом Толя.
— Обрати внимание на его грудь, — сказал Арсенич.
— А что? — удивился Толя. — Грудь, как грудь… с жирком, волосатая… Сто-о-оп… ты хочешь сказать…
— Точно! — радостно воскликнул Арсенич и потянулся ко мне с какой-то пластиковой штучкой в руках.
— Так что это за медкомиссия была? — поинтересовался у меня Толя.
— На права, платная. А что?
— А то, — со смехом пояснил кардиолог, — что если тело волосатое, вот как у меня, — он оттянул ворот халата, продемонстрировав могучую растительность, — места под электроды надо выбривать, а иначе контакт плохой, и показания будут… ерунда, в общем, получится. Наверняка они одноразовыми электродами пользовались. Хоть раствором-то смачивали?
Я отрицательно кивнул. Он сунул мне под нос ту пластиковую штучку, которая оказалась одноразовой бритвой, и радостно объявил:
— А мы побреем! Ложитесь!
Поверх кушетки лежала одноразовая бумажная простынка, в которую я и вжался спиной. Доктор несколько раз взмахнул рукой, налепил электроды, щелкнул тумблером.
Через пару минут мне разрешили встать, а два специалиста склонились над бумажной лентой. В груди у меня опасливо заныло, затылок налился тяжестью.
— Ну… как там? — обреченно пискнул я.
— Отлично! — Арсенич повернулся ко мне и хохотнул: — Гарантию даю лет на двадцать, если, конечно, не будете сознательно гробить себя.
Я безвольно сел на кушетке:
— Так что, все нормально, что ли?
— Все совершенно нормально, даже лучше! Это вас эти … — он буркнул что-то похожее на «чудаки», — напугали.
— Ага, спасибо! Что я вам за это?..
— Вон с ним разбирайся, — Арсенич махнул в сторону Толи.

— Так что с меня? В кассу или так? — спросил я у Толи, когда мы вышли в коридор.
— Брось! — махнул он рукой. — У нас есть своя квота, так что норм. Давай лучше пива попьем, потреплемся за жизть.
— Конечно!
— Завтра можешь? Хотя нет, завтра никак. Давай… на той неделе?
— Хорошо, а когда?
— Я позвоню, ладно? А сейчас у меня прием. Ну все, пока!
— Пока, спасибо!
Мы пожали друг другу руки и разбежались.

— Ну что, дорогая, — обратился я к своей «копеечке», протирая ветошью масляный щуп, — у меня обошлось. А давай-ка мы и тебе диагностику проведем профессиональную! Боюсь, что пора тебе прокладку блока цилиндров менять.

Бабье лето ― уютный сезон. Уже не жарко, но еще и не холодно, температурный баланс регулируется застежкой-молнией на легкой куртке. Стало чуть потеплее, можно расстегнуть, посвежело ― вжикнуть вверх. И цвет! Природа большую часть времени монохромна: серая поздней осенью, черно-белая зимой и зеленая летом. Но бабье лето раскрашивает ее в броские осенние цвета: красный и желтый, уже начинающий буреть, плюс остатки зелени и натекающая серость. Если учесть, что знаменитые затяжные питерские дожди начинаются чуть позже, то читатель, надеюсь, согласиться, что времени лучшего, чем короткий промежуток между летом и осенью, быть не может.

Бежевая, чуть заляпанная грязью по порогам и крыльям, но сверкающая бликами на стеклах, «копеечка» неспешно катилась вдоль пустой улицы, с удовольствием шелестя новыми шинами по свежему черному асфальту. Я сидел, сомкнув обе руки на верхней части руля, и напевал себе под нос «Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…». Окна были открыты, радио выключено. Двигались мы в сторону института, где все сотрудники лаборатории обязаны были присутствовать на ежегодном инструктаже по технике безопасности и оказанию первой помощи и, самое главное, расписаться там в журнале, что инструктаж пройден. Это было чуть ли не единственное, за чем администрация института следила тщательно, бросив все остальное на самотек и анархию.
Из подворотни, прикрытой тревожными красно-коричневыми кустами черноплодки, выбежал крупный и крепкий мужчина лет шестядесяти, в темно-синем спортивном костюме и с небольшой сумкой рванул нам наперерез, размахивая рукой. Пассажиров я брать не собирался, но тут, похоже, требовалась техническая помощь коллеге-автолюбителю. «Копеечка» аккуратно остановилась прямо перед мужчиной. Он наклонился и крикнул прямо в открытое окно:
― Выручите, пожалуйста!
― Прикурить или дернуть? ― спросил я, прикидывая в уме: трос в багажнике есть, а вот плюс-клемма проводов для «прикуривания» начинала рассыпаться и искрила. ― Мой прикуриватель искрит, но дернуть могу без проблем.
Его лицо перекосилось ужасом и брезгливостью, он отпрянул, потом снова нагнулся, заглянул в машину, принюхался и, видимо, не почувствовав того, что искал, осторожно спросил:
― Извините, что вы сказали?
― Ну, вам же надо помочь машину завести? Я могу дернуть, у меня есть трос, ― я руками изобразил перетягивание каната.
― А-а-а-а, ― облегченно сказал он, ― нет, дергать не надо. Я опаздываю, вы не могли бы меня подкинуть? Я заплачу, сколько надо.
Время было в запасе, но не много.
― А куда? ― спросил я.
― Бассейн СКА. Знаете?

******
Еще бы мне не знать бассейна СКА! Лет семнадцать назад я там почти профессионально занимался плаванием. Три раза в неделю, едва залетев домой после школы, я кидал что-то в голодно бурчащий желудок, хватал сумку и мчался на трамвайную остановку. Там в напряженном темпе отмахивал пятнадцать минут «сухой» тренировки и потом еще час «воды», и после этого, купив в буфете традиционную глазированую полоску, плелся на трамвай ехать домой. Когда руки и ноги молотят по воде, сердце мощно толкает кровь по сосудам, а легкие ритмично обагащают ее кислородом ― выдох-вдох на каждый третий гребок, голова остается не у дел, и в ней зарождаются и расцветают фантазии. К окончанию тренировки они иногда оказываются такими развитыми и ветвистыми, что их жалко бросать. Поэтому зачастую я так и брел на «автопилоте», погруженный в фантазии, до трамвая, где шумная и плотная действительность окончательно вышибала их из головы, несмотря на все мои попытки удержать их. Неприятным последствием фантазий было то, что время от времени я забывал в бассейне, на крючке в душевой, плавки ― почему-то «автопилот», хоть и вел тело в нужном направлении, не желал следить за вещами. После третьих плавок, купленных за месяц, отец предупредил «Еще раз потеряешь, получишь ремнем по заднице!», я согласно кивнул. Держался я долго, но потом особо буйная фантазия родилась во мне во время безостановочного заплыва кроллем на 1800 метров, и я оставил на крючке не только плавки, но и полотенце ― видимо, одевался мокрым, не вытираясь. Отец слово держал всегда, и в руке у него появился ремень. Коричневый узкий брючный ремень, сложенный петлей. Взмазнул он несильно, но я в попытке увернуться дернулся, и коричневая петля хлестнула не по заднице, как было обещанно, а по плечу, вполне чувствительно.
― Сам же знаешь, что за дело… ― немного виновато сказал отец.
― Еще как задело! ― невольно скаламбурил я, едва сдерживая слезы, не боли, но обиды.
Сдерживаться дальше не получалось, а рыдать пацану от легкого шлепка было уж совсем западло, и я стал молча натягивать кеды.
― Ты куда? ― спросил отец.
Я, не поворачиваясь, махнул рукой.
― Только не вздумай утопиться в нашем пруду! ― почти строго сказал он.
Мысль о том, что я, почти профессиональный пловец, могу утопиться в вонючей луже за соседним домом, показалась мне настолько смешной, что я всхлипнул, теперь уже от смеха. Конечно же, ни в каком пруду я топиться не стал, и через час вернулся, чавкая мокрыми кедами ― на улице шел дождь, крепко-накрепко велел себе вырасти, завести собственных детей, незаслуженно их выпороть, а когда те побегут жаловаться дедушке, так надменно ответить «А вот помнишь, ты сам меня тогда наказал?». Интересно, что, планируя такое для своих будущих детей, сам я даже и не подумал побежать жаловаться дедушке или бабушке.

****
Я кивнул и сказал:
― Садитесь!
Он чуть замешкался, но все-таки сел рядом со мной.
― Вы знаете, ― сильно смущаясь, выпалил он, ― я уж решил вы про наркотики говорите. «Курнуть», «дернуть»…
Я криво усмехнулся и вжал газ. «Копеечка» вздрогнула, прыгнула вперед и влево и, проседая на заднюю ось, резко ускорилась.
― Пристегнитесь, ― сказал я.
Он послушно и неумело потащил ремень левой рукой из-за правого плеча. Я помог защелкнуть замок и вдруг заметил, что его сильные узловатые руки испачканы машинным маслом.
― Так вы с машиной возитесь? ― я указал на его руки, теперь смирно лежащие на коленях. ― А обычных терминов, таких как «прикурить», не знаете. Это же все знают, у кого машина.
Он непонимающе и даже подозрительно посмотрел на меня, а потом на свои руки. Увидел грязь и обадовался:
― А-а-а, так это ж не машина. Это велосипед! Понимаете, у меня тренировка сейчас, ― он посмотрел на часы, ― через четыре минуты начинается.
Перехватив мой удивленный взгляд ― на активного спортсмена он не тянул, гость пояснил:
― Да я тренер, среднюю группу тренирую, опаздывать нельзя!
Ехать до бассейна было недалеко, минут пять―семь, но на Лесном мы увязли в пробке ― впереди была какая-то авария, желтый скособоченный Икарус-гармошка наискось перегородил проспект.
― Вот ведь не везет!.. ― тренер негромко и незлобно, но отчетливо выругался. ― Давайте, я пешком добегу.
Он схватился за ручку двери и открыл ее, но забыл отстегнуть ремень безопасности.
― Подождите! ― сказал я. ― Тут нельзя.
Он послушно захлопнул дверь. Мы стояли в крайнем левом ряду, левее были неасфальтрированные трамвайные пути. Я вырулил влево, и «копеечка» осторожно вползла на рельсы. Вы знали, что колея «жигулей» точно соответствует железнодорожной колее? Небыстро и необычно гладко она побежала по рельсам. Небыстро, чтобы в случае съезда с рельсов не вынести всю подвеску. Так мы объехали пробку, на следующем перекрестке съехали с путей, и дальше понеслись по пустому проспекту. В зеркало я увидел еще одного рискового, на красном «москвиче», тоже выползающего на рельсы, но не успел разглядеть, сумел ли и он добраться до следующего перекрестка. Через минуту «копеечка», качнувшись, застыла перед стеклянным полукруглым фасадом бассейна СКА.
― Сколько с меня? ― спросил тренер, пытаясь отстегнуть ремень.
― Ерунда, ничего не надо, ― сказал я. ― Я же тут тоже занимался плаваньем.
Он всмотрелся в меня:
― У меня? Не узнаю.
― Нет, у Евгения Михайловича. Пятнадцать лет назад.
― А-а-а. А Женя… Евгений Михайлович ушел.
― Ох, черт! ― спохватился он и выскочил из машины. ― Уже опоздал! Спасибо!
И бодро, вприскочку, побежал ко входу.
― А не послать ли мне технику безопасности, и не поплавать ли? ― спросил я бежевую подругу. ― Не, ну а что? ― убеждал я ее. ― Безопасность потом со спектроскопистами сдам, плавки и шапочку напрокат возьму. А?
«Копеечка» вздохнула, зарулила на парковку и затихла, недовольно побулькивая чем-то под капотом. А я пошел к стеклянной двери с твердым желанием проплыть не менее километра.

В багажнике моей «копеечки» валялся бабушкин ридикюль — черная блестящая дамская сумочка из лакированного кожезаменителя. Нет, это был не облезающий через сутки кожезаменитель современных сумок и дешевой обуви, а настоящая броня: тяжелые, толщиной в несколько миллиметров стенки и дно сумки были девственно черные и блестящие. Лак нигде не потерся, что можно было бы, пожалуй, объяснить его толщиной, но удивительное дело, он нигде и не потрескался. Замок и прочая фурнитура из потемневшей пятнами бронзы давно сломались, ридикюль с трудом закрывался и косо висел на одной ручке, но глянец сверкал. Откуда он взялся, и сколько ему лет, никто уже не знает. Он достался в наследство от бабушки. Когда у меня появилась «копеечка», отец дал мне кое-какой инструмент (какой же автолюбитель без своих иснтрументов?): пара отверток, ножницы, плоскогубцы, несколько головок ходовых размеров для гаечного ключа — малый джентельменский набор. Когда отец покидал эти видавшие виды, но надежные инструменты в кучку на верстаке, приткнувшемся вдоль стенки гаража, он осмотрелся в поисках сумки или мешка, куда бы это все сложить. Он было начал освобождать холщовый замасленный мешок от гидравлического домкрата, но мой взгляд упал на эту лакированную сумкочку, и я ее резко вытащил с дальней полки. Внутри оказались нечистые кружева, пара бус блестящего стекляруса и какая-то еще ненужная ерунда. Отец удивленно пожал плечами, а я вытряхнул содержимое сумочки в мусор, и загрузил туда инструмент. Сумочка оказалась невероятно вместительной для своих скромных размеров — туда влез даже большой разводной ключ. Тогда мое подозрение, что внутри правильно сделанных дамских сумочек существуют дополнительные измерения пространства, окрепло и затвердело уверенностью. Та сумочка была сделана правильно.
— Хочешь этот ридикюль? — спросил отец. — Это бабушкин, я его с детства помню, она с ним в театр ходила.

Позже я посмотрел в словаре. Вообще-то, такой тип жесткой сумочки с устойчивой формой (в точности, как у старухи-Шапокляк из мультфильма про Чебурашку, та сумочка, откуда крыска Лариска выскакивает) не называется «ридикюль». Настоящий ридикюль имеет форму мягкого мешочка, висящего на запястье, но что нам до филологических тонкостей! С тех пор ридикюль валялся в багажнике, погромыхивая железом с хром-ванадиевыми добавками. Он окончательно потерял ручки и половину замка, так что больше не закрывался, но уверенный глянец поверхности оставался благородным и немеркнущим. Когда бы ни появился на свет из багажника «копеечки», он всегда вызывал добродушные улыбки окружающих и пробуждал воспоминания детства — ассоциации со старухой Шапокляк были прочнее хром-ванадиевой стали.

Это была самая обычная осень, когда то ли третий день, то ли вторую неделю моросит мелкий дождь, да даже и не дождь, а тяжелое влажное облако вздохнуло и прилегло на землю, да так и уснуло. Я люблю такую сыроватую, но не мокрую погоду, а вот «копеечка» не очень — она быстро покрывается грязными потеками, слишком заметными на бежевых боках и облупленной мордочке, и мне приходится протирать ей по крайней мере фары и стёкла. И электропроводка начинает барахлить, пытаясь поймать убегающий через сырые контакты ток. Мы осторожно, по избитой дороге выбирались из постапокалиптических промышленно-гаражных дебрей на окраине города. В нашей автотусовке прошел слух, что какая-то конторка распродает по дешевке электроинструмент, а мне как раз нужна была приличная дрель. Конторку-то я нашел, но дверь была заперта без каких-либо объяснений и объявлений, на стук никто не отзывался, да и вообще, место было нехорошее какое-то, бездушное. Даже обрадовавшись такому повороту, я сел в мою верную боевую подругу, она лихо развернулась по кругу на неровной площадке и понесла меня к людям и цивилизации. Темно-серый мокрый асфальт под колесами не шуршал, а шелестел, в открытую форточку бил свежий, пропитанный влагой воздух, настроение, несмотря на неудачу с дрелью, было боевое. Возле исковерканной ямами дороге притулилась бетонная автобусная остановка. Я бы ее и не заметил, но там стояла девчушка, щупленькая, с небольшой сумкой, довольно неряшливо одетая. Интересно, тут бывают автобусы? Проезжая мимо, я подтормозил, чтобы не окатить ее из лужи по краю дороги. И тут «копеечка» встала прямо перед остановкой. Вроде бы я тормоз не нажимал, значит она сама так захотела. Девчушка смотрела на меня с интересом, но не подходила. Я приоткрыл окно с правой стороны и спросил:
— Подкинуть?
Она кивнула.
— Тебе куда? — спросил я.
— Куда-нибудь. Все равно, — ответила она тонким детским голосом.
— А куда надо-то?
Она махнула рукой в сторону города.
— Садись, до метро подкину, — сказал я.
Она подошла, наклонилась к окну и сказала:
— Только у меня денег нет.
— Ничего, поехали.
Она внимательно посмотрела на меня. Глаза ее были грубо накрашены — черные слипшиеся ресницы хлопали под жирно подведенными бровями и затененными веками. Тонкие бледные губы были не накрашены, и тяжелые глаза определяли лицо.
— И восемнадцати мне нет, — добавила она, берясь за ручку двери.
Я кивнул. Она уселась, выставив вверх острые колени в черных потертых джинсах. «Копеечка» вперевалку поползла вперед. Вроде бы пассажирка ей понравилась. Меня сильно качало на перевалах между ямами, а пассажирка сидела себе ровно, как на диване, и смотрела вперед.
— Пристегнись! — сказал я, покосившись на нее.
Она махнула рукой, я пожал плечами.
— Тебя как зовут, — спросила она.
— Урмас.
— Правда, что ли? Прикольно.
— А тебя?
— ЛюсИ.
— Люся?
— Нет, Люси.
— А полное имя как?
Она махнула рукой.
Постепенно мы разговорились. Я не очень понял, почему, но жила она в чужой семье, откуда время от времени сбегала, а потом черем детскую комнату милиции ее возвращали назад, чему она не сильно сопротивлялась. И сейчас она опять сбежала и собиралась пошляться где-нибудь, а потом идти к своим друзьям, чтобы там потусоваться, пока ее не найдут.
— Учишься? — спросил я.
— Учусь. — кивнула она. — Интересно. Но только литература и рисование. Матеша — жуть.
— А потом?
— Суп с котом! Работать пойду, или замуж выйду. Чего пристал?
Я сделал вид, что обиделся.
— А у тебя пожрать что-нибудь есть? — спросила она, поглаживая торпедо.
— Нет, пожрать нет. Ты голодная?
— Ага.
Мы уже давно выбрались из промзоны и ехали по вполне приличным улицам.
— Купить тебе что-нибудь поесть? — спросил я.
Она снова пожала плечами. Потом помолчала и спросила:
— А мороженое можно?
Я кивнул. Впереди показался сгусток цивилизации — станция метро, обросшая разнокалиберными ларьками. Мы подрулили к краю дороги, «копеечка» приткнулась между коричневой «волгой» и прогнившим насквозь зеленым фургончиком «мерседес» с остатками надписей на немецком, и замерла.
— Посиди, я быстро! — я выскочил из машины, шлепнув потертыми кроссовками в мелкую лужицу, и быстро пошел туда, где толпились люди. Среди хаоса ларьков я нашел один, где, вместе с шоколадными батончиками и пивом, продавалось мороженое. Сунув деньги и вопрос в безликую темную бойницу, я в обмен получил вафельный рожок, морозно похрустывающий в яркой упаковке. Я было повернул назад, к гостье, но спохватился, заскочил еще в одну торговую точку, прихватив банку фанты и какое-то пирожное в целлофане, и с полными руками направился к «копеечке». Еще на подходе я заметил что-то странное — багажник был открыт. Короткая пробежка, и стало понятно, что гостьи на сиденьи не было. Я бросился к багажнику — там было пусто. Запаска была на месте, а ридикюль пропал. Я оглянулся по сторонам — Люси нигде не было, темные влажные люди шли мимо во всех направлениях, смотря себе под ноги и ничего не видя. С силой захлопнув багажник, я сел на свое место и скинул покупки на пустое пассажирское сиденье. И тут взгляд зацепился за пустоту — пропал радиоприемник, и в торпеде зияла прямоугольная дыра. Я откинулся на сиденьи, вскрыл упаковку, и вгрызся в твердый конус мороженого. Зубы противно взвизгнули и скользнули по ледяному мрамору так, что я чуть не прикусил язык.
— Ну вот как так можно? — спросил я у «копеечки».
Она обиженно молчала, осуждая меня, что бросил ее с не вызывающей доверия девицей. Я повернул ключ, она недовольно хрюкнула и крупно задрожала.
— Все понимаю, радио ладно, продать можно, но ридикюль-то зачем? — снова поинтересовался я.
«Копеечка» пожала плечами, и потащила меня внутрь спящего на городе облака.

По всем признакам, включая прогноз погоды по радио, день должен был быть жарким. Еще только десять часов утра, а воздух уже парил легкой, пахнущей березовым веником дымкой, раскаленная добела сковородка в небе прожаривала все, до чего могла дотянуться, но в тени было вполне терпимо.

Мы с мамой собирались на дачу. Вернее, собиралась она, а мы с «копеечкой» должны были доставить ее вместе с важным объемным грузом. По поводу такой оказии коридор был забит большими сумками и маленькими кулечками, а проход перегораживал неподъемный рюкзак.

— По дороге еще в магазин заедем продуктов купить, ладно? — спросила мама, записывая аккуратным почерком что-то в длинный список на тетрадном клетчатом листке.

— Конечно, — сказал я.

— Лучше бы в городе зайти, там и выбор лучше, и подешевле, а то в киоске у станции все дорого.

— Хорошо, давай в наш универсам заедем, а потом уже сразу рванем.

— Знаешь, мороженое бы еще купить для Тёмы и Сёмы, которые в зеленом доме, они любят мороженое. Только ведь не довезем, растает. А у станции не продают мороженое, у них холодильник барахлит… Жалко.

— Спокойно, купим мороженое, не растает.

Мама немного удивленно на меня посмотрела, а я, ни слова больше не говоря, нырнул прямо сквозь завесу из курток, пальто и даже одной шубы в крошечную темную кладовку, прячущуюся сзади, и на ощупь стал шарить на средней полке справа. Ага, вот и он…

— Да вот он, нашел! — закричал Миг, поднимая с земли небольшой нож, типа финки, только тупой и без канавки для стока крови.

Мы учились метать нож, выбрав в качестве мишени толстую сосну над небольшим песчаным обрывом. Миг умудрился не то что не воткнуть (это называлось у нас «вторнуть») нож, но даже не попасть в дерево, и теперь мы лазали под обрывом, выискивая наше метательное оружие. Мы — это великолепная у-дачная четверка: Миг, Санька, ваш верный слуга по прозвищу Ил и Светка, которая сама нож не кидала, но лучше всех знала, как именно это надо делать. Всем нам по 9—10 лет, мы обитаем каждое лето на соседних дачных участках, вполне самодостаточны и больше ни с кем не дружим.

Тут надо пояснить наши прозвища. В первый год, когда мы только приехали на эту дачу, я отправился обнюхивать окрестности и наткнулся на худенького смуглого мальчика, который немедленно вступил со мной в перепалку на правах старожила. Перепалка быстро переросла в тесный физический контакт. Я был крупным и миролюбивым мальчиком, драться не любил и со сверстниками обычно разбирался быстро, сжимая в объятьях, как удав, пока те не просили пощады. Этого шустрого противника я никак не мог ухватить, он носился вокруг меня и норовил дать подсечку и завалить, но я на такие простые приемы не велся. Беготня скоро затихла сама собой, и мы встали напротив друг друга.

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Игорь, я из того дома. — и он указал пальцем за мою спину.

Смотреть на его дом я не стал — тоже мне, дурачка нашел: я обернусь, а он подсечку сделает.

— Да ты не Игорь, а прям Миг какой-то, шустрый, никак не ухватить.

Сравнение с истребителем Игорю явно понравилось, он расслабился и сказал:

— А ты… ты… Ты тогда Ил!

— Почему?

— Здоровый, сильный, никак не свалить!

Поскольку Ил-2, легендарный штурмовик Великой Отечественной войны, был моим любимым самолетом, я согласно кивнул и улыбнулся. Так мы и стали Мигом и Илом. Санька и Светка появились в нашей компании позже и прозвищ уже не получили.

Следующим кидал я. Вытянуть вперед левую руку, как бы обозначая цель, правая, держа нож за лезвие, отводится назад. Бросок! Нож звонко ударяется рукояткой в сосну и отскакивает.

— Перекрутил, — комментирует Светка. — Надо, чтобы он острием вперед летел, а не крутился. Вот у Мига правильно летел.

— Зато он в дерево не попал, — буркнул я, и тут мне пришла в голову идея: — А если нож с двумя лезвиями сделать, с разных сторон, у меня как раз сейчас вторнулся бы.

— Ага, — подхватил Санька, — а если со всех сторон сделать, то звездочка получится, как у ниндзя. Она всегда втыкается.

— А к нам дядя Слава приезжает, — вдруг выдал Миг. — Он военный летчик.

Мы сразу забыли про ножи.

— Он на Миге летает? — спросил я.

Светка хихикнула.

— Нет, — честно признался Игорь, — вообще-то он сам не летает, он там на аэродроме самолеты чинит.

— А говоришь — летчик… — обиделся Санька.

— Да летчик он, капитан ВВС, у него и петлицы с крылышками! И летать он умеет, — в свою очередь обиделся Миг.

— А когда он приезжает? — уточнил я.

— Сегодня, на 18:10 или 19:05…

Вскоре мы разбежались по домам обедать, а в половине шестого вновь собрались на вытоптанной лужайке напротив калитки Мига.

— Пойдем встречать твоего летчика? — спросил Санька.

— Его мама будет встречать, — ответил Миг.

И точно: из калитки вышла его мама, довольно крупная и очень добрая женщина.

— Тетя Нина, — выступил я вперед, — вы на станцию?

— Да.

— А можно мы с вами?

— Все, что ли?

— Да, можно? — встряла Светка, испугавшись, что вдруг ее не возьмут.

Тетя Нина посмотрела на нас, подумала, улыбнулась своим мыслям и предложила:

— Так, может, тогда я не пойду? Как раз салат доделаю. Вы же справитесь? Игорек, ты помнишь дядю Славу?

— Помню… — недовольно ответил Миг, и тут лицо его просияло: он понял, что будет главным встречающим, а мы уже окажемся при нем. — Да, помню! — уже твердо сказал он. — Айда со мной, а то опоздаем!

И мы побежали на станцию.

На пустом перроне мы в восемь глаз смотрели на горизонт — кто первый увидит одинокий прожектор электрички. Один раз Светка закричала: «Едет!» — но ее быстро приструнили, потому что ничего там, конечно же, не ехало. Зато когда вдали действительно появился свет из-за поворота железной дороги, никто не закричал. Мы сбились в кучку в начале платформы и молча ждали. Электричка остановилась, открыла двери, закрыла, резко свистнула и тронулась. Помощник машиниста появился в открытой двери, помахал нам рукой, но мы на него не смотрели, разглядывая людей на платформе. Старушка в расчет не шла, равно как и молодой парень, который, спрыгнув с платформы, исчез в кустах с противоположной стороны. К нам шли два оставшихся кандидата — невысокий, полноватый улыбающийся дядька в вытертом костюме со спортивной сумкой и высокий седой мужчина в брезентовой куртке и с рюкзаком. Высокий еще сошел бы для военного, но он был слишком стар для летчика. Да и оба были в гражданской одежде. Получается, не приехал…

Мы с Санькой было повернулись и пошли к станции, как услышали сзади высокий и громкий голос:

— Ба, да это же Игорь! Ну ты и вырос! Я же тебя уже два года не видел!

Мы обернулись. Коротышка хлопал нашего Мига по плечам, а шустрая Светка уже вертелась рядом. Да-да, именно этот разговорчивый толстячок и был тем самым военным летчиком.

— Это все твои друзья?.. Как вас зовут?.. Здорово!.. Вы же тут все лето, да?.. А тут хорошо!.. Ну давайте, ведите меня… — трещал он не переставая.

Не так мы себе представляли летчика-аса.

— Дядя Слава, а ты летчик? — осмелился спросить Миг.

— Конечно! Я же рассказывал.

— А он сказал, что вы не летаете, а самолеты чините, — встряла Светка.

— Да, чиню, — согласился мужчина. — Но и летаю иногда, чтобы квалификацию не потерять.

— А на чем летаете? — не выдержал я. — На Мигах?

— Нет… — засмеялся он. — Не всем же на Мигах летать, я на «аннушках» летаю.

Мы загрустили.

— Слушайте, ребята, — закричал летчик, — а давайте я вам всем мороженое куплю! Где тут магазин?

Мы переглянулись.

— Тут нет магазина, — на правах главного озвучил горькую правду Миг. — Мороженое не купить.

Дядя заметно огорчился, но сказал:

— Я вам обещал, будет вам мороженое, честное слово!

Мы согласно покивали головами: взрослые часто обещают…

На следующий день мы после завтрака собрались на любимой черемухе, рассевшись, как воробьи по веткам. Саньки еще не было, и мы со Светкой нападали на Мига, вызнавая, что ему дядя рассказывал про полеты. Миг отбивался, что вчера он ничего не рассказывал, только про то, что далеко зашлют, а сегодня его вообще с утра не было, уехал куда-то.

Тут подошел Санька и первым делом спросил:

— Ну и что дядя про самолеты рассказывал?

Мы все засмеялись, но тут Миг, который сидел выше всех, закричал:

— Дядя Слава идет!

И точно, тот шел быстрым шагом, явно со станции, с сумкой через плечо. Увидев нас, он помахал рукой и скрылся за калиткой.

Через несколько минут выбежала Игорева мама и строго сказала нам:

— Слезайте с дерева и давайте все к нам на веранду.

— Зачем? — спросил Миг, спрыгивая со своей ветки.

— Надо! — ответила мама и, уперши руки в боки, взглядом загнала нас на веранду.

Там в вазочках лежало вкусно подтаявшее мороженое и стояли стаканы с ревеневым компотом. Мы замерли на входе: после месяца «воздержания» вдруг увидеть перед собой такое лакомство… это надо было прочувствовать, излиться слюной, несколько раз сожрать это великолепие глазами и только потом прикасаться. Во главе стола сидел дядя-летчик и радостно нам улыбался.

У меня в голове что-то щелкнуло, я сопоставил два события и спросил:

— Дядя Слава, это вы мороженое принесли?

Он кивнул.

— Но оно же здесь не продается.

Он снова кивнул.

— Давайте-ка садитесь, — подтолкнула нас тетя Нина.

Не заставив себя упрашивать, мы свиристелью на куст рябины налетели на стол и в мгновение ока выели и вылизали вазочки.

— Дядя Слава, так откуда мороженое? — спросил Миг.

Тот только подмигнул и отшутился:

— Военная тайна. Понравилось?

Мы хором закивали головами. Еще бы не понравиться: чуть подтаявшая масса, где явно смешались черносмородиновый, лимонный и едва уловимый ванильный вкусы, да в обещающий быть жарким летний день на даче.

— Спасибо! — первой сообразила Светка, наши негромкие благодарности подтянулись следом.

— Ну и отлично! — согласился дядя. — Завтра будет еще, приходите.

Весь день мы обсуждали, как он привез мороженое. Версии сыпались непрерывным потоком. Было понятно, что он ездит за лакомством на электричке. Но куда? Мы проверили расписание — он приехал утром на электричке из Города. Но ехать туда больше часа, все купленное растает. В Зеленогорске наверняка можно купить мороженое, но это все равно полчаса езды. Мы пытались выяснить у Мига, когда дядя уехал, но тот не знал — спал. Из Зеленогорска тоже не привезти, решили мы: полчаса ехать да еще десять минут идти — мороженое растает. Может, на соседней станции магазин открылся, а мы не знаем? На том и сошлись.

На следующее утро штаб снова заседал на черемухе. Миг доложил, что объект ушел из дома в восемь утра. Мы даже сбегали на станцию посмотреть расписание: наверняка он уехал электричкой на 08:13, но до сих пор почему-то не вернулся, сейчас было уже десять.

— А давайте подождем электричку через пять минут? Посмотрим, приедет он или нет, — предложил я.

Все согласились.

После отхода поезда на платформе остался один человек — дядя Слава, опять с сумкой.

— Ну что, мелюзга, — добродушно приветствовал он. — Мороженое дома получите, пойдем.

— Дядя Слава, — Миг на ходу пытался заглянуть в сумку, — а оно не растает?

— Спок! Не растает.

— Там у тебя лед в сумке? — допытывался Миг.

— Лед? — засмеялся дядя и открыл сумку.

Там лежал термос.

— Термос? — удивился Санька. — Он же для горячего, чтоб не остыло.

— И для холодного, чтоб не растаяло, — продолжил летчик, его и без того широкое лицо расплылось еще шире. — Вы что, не знаете, что термос не греет, только сохраняет тепло или холод? И шуба, кстати, тоже.

В этот день мороженое было сливочным, с изюмом, и крем-брюле, а назавтра — ореховое и снова черносмородиновое.

А через три дня дядя Слава уехал, и мы снова остались без мороженого в термосе.

Я вынырнул из кладовки, держа в руках литровый «суповой» термос с широким горлышком, который мы часто брали с собой раньше, а сейчас он стоял забытый.

— А ведь и правда! — воскликнула мама. — А ты помнишь, на даче папа Игоря так мороженое возил?

— Не папа, а дядя, — поправил я и начал вытаскивать мешочки и кулечки на лестничную площадку.

Погода была мерзопакостная. Мелкий холодный дождь висел в воздухе, то сгущаясь, то разряжаясь порывами ветра, который гнул уже полностью обнаженные деревья и гудел в фонарных столбах. Даже в полдень было ощущение вечера, усугубляемое спазматическими припадками сонливости. Мы ехали к дому, делать ничего не хотелось. «Копеечка» дворниками размазывала по лобовому стеклу то ли слезы, то ли сопли, монотонно шлепая лысоватыми шинами по мелким лужицам. Из глубоких же луж она вздымала фонтаны грязной воды, забрызгивая не только окрестности, но и собственное стекло. Еще два поворота, и мы на привычной стоянке, где бежевая подруга останется мокнуть под открытым, хоть и охраняемым небом, а мне… Я с содроганием представил себе дорогу от стоянки до дома, которую преодолею бегом — под горку, между домами, потом по узкой тропинке напрямик между кустами, нырнуть в парадное… и все равно буду мокрый как цуцик. В багажнике под ковриком лежит драный зонтик, но в такую погоду он не поможет. А дома придется первым делом содрать мокрые куртку и джинсы и поставить чайник.

Едва различимое в серой пелене размытое красное пятно светофора позеленело, и «копеечка», покряхтывая, тронулась, поворачивая направо на предпоследнем перекрестке. Впереди замаячило несколько темных фигур с размытыми очертаниями. Я убрал ногу с газа, чтобы не обдать никого грязным фонтаном, «копейка» послушно сбросила скорость. Одна из фигур вдруг шагнула на проезжую часть, заступая дорогу. Мы остановились. Человек подошел совсем близко и открыл бежевую дверцу с правой стороны. Только сейчас я смог разглядеть крупного мужчину средних лет, невыспавшегося, в бронежилете и с автоматом в руках.

— Слышь, друг, выручи, а? — неуверенно попросил он, и робость его просьбы настолько противоречила брутальному облику, что я, несмотря на неадекватность ситуации, улыбнулся.

Он воспринял улыбку как одобрение и, крикнув прочим «поехали!», широко распахнул дверцу, грузно усевшись на сиденье рядом со мной. Я присмотрелся: устало сжатые губы, трехдневная щетина, но не модная холеная, а просто запущенная, и насмешливые глаза, продолжающиеся морщинками улыбки. В бронежилете поверх пятнистой камуфляжной куртки, он занял все пространство справа от меня, поставил автомат с коротким прикладом и без магазина между ног, где уже собралась небольшая лужица. Задние дверцы одновременно хлопнули, и бежевая подруга прижалась к мокрому асфальту, натужно крякнув просевшими пружинами. В зеркало я увидел еще двоих парней, тоже в латах и с оружием, совсем молодых, лет двадцати двух. У одного по скуле стекала грязная струйка, лица другого не было видно, только глаза и зубы белели в сумерках.

— Куда? — спросил я.

— Вперед пока, тут недалеко, я покажу, — сказал старший и обернулся убедиться, что его подопечные в порядке.

«Копеечка» тяжело стронулась с места и, наращивая скорость и высоту фонтанов брызг, побежала вперед, раздвигая морось.

— Побыстрее можно? — спросил старший.

Я пожал плечами и немного прибавил.

— Ты извини, друг, — опять же робко начал главный, — мы тут тебе машину запачкали, видишь, погода какая…

Я махнул рукой — мол, ерунда.

— Мы на вызов срочный, тревожная кнопка сработала, — продолжал он. — А наша машина накрылась. Михалыч говорит, до вечера провозится. А тут кнопка тревожная.

Я кивнул: ну да, мол, понятно, дело привычное — возить автоматчиков на срочный вызов.

Он неловко полез в нагрудный карман, под бронежилет, и вытащил красную корочку, раскрыл и сунул мне под нос. Я скосил глаза — ни звания, ни фамилии, ни даже принадлежности гостя не рассмотрел, только слова «быстрого реагирования» и остались в памяти.

— Стольника хватит? — спросил он. — Я лучше сейчас заплачу, потом некогда будет.

Я отмахнулся, буркнув что-то нечленораздельное — мол, какие тут деньги, на службе же люди. Он удовлетворенно кивнул: похоже, и не ждал другого ответа.

Когда-то бежевая, а нынче мокрая и серая, подруга летела по сливающимся друг с другом лужам. Вдруг под ровной поверхностью одной из луж оказалась яма, «копеечка» просела передним правым колесом, раздался глухой удар (пробило амортизатор, понял я), и тут же машина снова выскочила на асфальт и побежала дальше, чуть прихрамывая. Я тихо матюгнулся, закусил губу и погладил подругу по оплетке руля.

— Здесь направо, вот сюда, — сказал старший.

— Так тут же «кирпич»… — возразил я.

— Так короче, давай! — теперь уже резким и не допускающим возражения голосом велел гость.

— А если там гайцы? У меня же права отнимут.

Тут трое бойцов заржали, заполнив громким заразительным смехом тесный салон.

— Не боись, не отнимут! — заверил старший.

— Не дадим! — подтвердил сзади звонкий голос.

Я резко повернул направо, под запрещающий знак, включив на всякий случай фары.

— Приготовились! — скомандовал старший. — Серега у дверей, ты со мной!

Почти одновременно щелкнули вставляемые магазины и лязгнули передергиваемые затворы.

— Вон у того магазина мы выскочим, а ты уезжай… мало ли что. Спасибо! — он уже был собран и нацелен на битву, рыцарь в современных доспехах.

Перед уродливой голубой, с потеками ржавчины, железной дверью, увенчанной косоватой вывеской «Магазин», мы остановились, «копейка» облегченно распрямилась — все трое в одну секунду выскочили в мокрую серость и с автоматами наготове полукругом побежали к магазину, теряя четкость и снова превращаясь в размытые фигуры. Одна фигура осталась у входа, две другие исчезли за полуприкрытой дверью.

Поскольку двери «копеечки» остались открытыми, я не последовал совету командира, вышел под дождь закрыть их. Затем вывернул руль до упора вправо и стал осматривать переднюю правую стойку, где на яме пробило амортизатор. Вроде бы никаких видимых повреждений не было. Загнал машину правым бортом на высокий поребрик и снова осмотрел стойку — вроде живы, но надо будет потом еще на эстакаду заползти, как следует посмотреть, а то и на развал-схождение проверить. Тут я обернулся и увидел, что мои последние гости, все трое, стоят на крыльце магазина и о чем-то беседуют с толстой теткой, то ли продавщицей, то ли хозяйкой заведения. Вернее, даже не беседуют, а, шаг за шагом отступая, пытаются сдержать натиск этой тетки.

Когда они наконец от нее отделались, я подошел поближе:

— Ну что, все тихо?

— Да, ложное срабатывание, — признался старший.

— Назад отвезти?

— Да мы… — начал он, оглянулся, посмотрел на молодежь и закончил: — Не откажемся!

И снова перегруженная вооруженными людьми «копеечка» тронулась по лужам, но теперь уже тихо и осторожно переваливаясь по неровностям.

— Останови вот тут, — попросил старший.

Мы остановились напротив дешевого кафе-забегаловки.

— Забежим перекусим, — сказал он, откинув голову, обращаясь к сидящим сзади. — Под это дело, раз быстро закончили.

Они вышли, снова поблагодарили и, погромыхивая автоматами, растворились в мокрой пелене. А мы поехали в гаражный кооператив в Сосновке, где можно было просочиться на эстакаду, чтобы внимательно осмотреть поврежденную правую переднюю лапку моей бежевой помощницы.

В Городе была напряженка с бензином. Не то что бы совсем не было, но его надо было ловить, загонять в угол и там уже, придерживая, чтоб не убежал, заполнять все возможные емкости. У меня в багажнике постоянно валялась небольшая канистра с НЗ для моей «копеечки». В большинстве гаражей стояли канистры или бочки с бензином про запас, ибо не было никакой гарантии, что завтра сумеешь залить бак. У моей бежевой подруги своего дома-гаража не было, но в гараже отца, в дальнем правом углу, на деревянных подпорках стояла черная и замасленная 200-литровая бочка с запасами машинного питания. Мне было разрешено использовать ее в качестве буфера — брать бензина сколько надо, но потом вновь заполнять, по мере возможности.
Потому, когда Ваня, мой друг и коллега по ремеслу, позвонил и сказал, что на одну удаленную заправку скоро подвезут бензин, и надо ехать занимать очередь, я не стал уточнять, откуда у него такие сведения, а вскочил с рабочего места, выбежал на улицу, погладил бежевую подругу по не очень чистому дырявому крылу, заклеенному липкой лентой, и сказал:
— Ну, поехали тебя кормить, проголодалась, небось.
И мы помчались в гараж, взять три пустые канистры, а потом отправились по указанному адресу. Бензозаправку, о которой по секрету сообщил Ваня, я знал — она находилась на выезде из Города, неподалеку от поста ГАИ. Маленькая неприметная заправочка вдруг стала меккой для местных автомобилистов: очередь была уже метров на сто пятьдесят. Видать, сегодняшний секрет был не таким уж и секретным, но шансы залиться были вполне реальными. Время в очереди пролетело быстро, и вскоре «копеечка» с полным, по самое горлышко, залитым брюшком и тремя канистрами в багажнике вывернула на шоссе и радостно поскакала в сторону Города. Я, хоть и расстался с изрядной долей содержимого потертого коричневого бумажника, тоже был рад за нас обоих. Далее по дороге был небольшой поселок, и мы законопослушно снизили скорость. На автобусной остановке, где бетонный навес был когда-то кем-то раскрашен непонятным орнаментом из разноразмерных прямоугольников, стоял приличный, явно городской мужчина и напрашивался в гости к проезжающим машинам. Мой почти пустой бумажник, тихо лежавший в левом нагрудном кармане, тут же толкнул меня прямо в сердце: «Надо брать, деньги нужны». Я послушно нажал на тормоз, «копеечка» аккуратно остановилась передней дверью прямо под руку гостю.
— Здравствуйте! До метро не подбросите? — спросил он.
— Добрый день, садитесь, — ответил я, кивая головой.
— Вперед можно сесть?
— Да-да, конечно.
Он плотно уселся, пристегнул ремень безопасности и принюхался.
— Извините, — признался я, — бензин. Только заправились. Сейчас выветрится.
Он кивнул, бежевая подруга стартовала с места и легко побежала на восток.
— Автобус пропустил, а может, его и вовсе не было, — сказал попутчик.
Я кивнул: бывает, мол.
Впереди показался пост ГАИ на въезде в Город. Там стояли два автоматчика, напоминавшие кукол-неваляшек из-за пухлых бронежилетов, одетых поверх курток, круглых касок и не менее круглых добродушных лиц. Мы снизили скорость и проползли мимо неваляшек на цыпочках, стараясь не дышать. Те скользнули дулами прищуренных глаз по бежевому борту и своей неподвижностью милостиво разрешили продолжать движение. Только метров через сто мы вздохнули и набрали свой привычный темп.
— Вот времена нынче пошли, — сказал я, — без оружия уже никак.
— Всегда можно без оружия! — ответил он довольно агрессивно.
— Ну как же! — загорячился я. — Сейчас бандитов всяких полно, сплошные разборки кругом, Вы «600 секунд» смотрите?
Он брезгливо поморщился, словно увидел дохлую крысу, и спросил в ответ:
— У вас есть оружие?
Я напрягся: выглядит-то он прилично, а кто на самом деле?
— Нет, — ответил, подумав. — Но… — я вытащил из-под сиденья монтировку. — Если что, не с голыми руками.
Он кивнул задумчиво и продолжил допрос:
— А применить вы ее сможете?
— Ну, если придется… — я был не очень уверен, но хорохорился.
Мы молчали, «копеечка» бодро бежала по шоссе навстречу Городу, в приоткрытой форточке посвистывал ветер.
— А у меня ведь было оружие, — неожиданно выдавил гость.
Я удивленно посмотрел на него.
— Мы как-то с Димой, это друг мой, а я — Игорь… впрочем, неважно… у него на участке копали грядки… и откопали нечто. Ржавый ком. Там много всякого попадается, линия Маннергейма проходила в Зимнюю войну… — начал гость.
Он говорил, «копейка» ровно везла нас в уплотняющемся потоке машин в сторону вспучивающих горизонт высоток Города, а я почти видел то, что происходило на Диминой даче…

— Глянь-ка, — сказал Дима, — железяка какая-то, с войны, небось.
— Да выкинь! — Игорь брезгливо покрутил ком в руках. — Там же все насквозь прогнило.
Он положил предмет на крыльцо и несильно стукнул лопатой. Кусок проржавевшей земли отвалился… и показалось нечто, похожее на пистолетную рукоятку. Еще один тычок, теперь уже черенком, и все стало ясно: это пистолет. Очень старый, заросший ржой, пистолет времен войны, а может, и старше.
— Ого! — воскликнул Дима. — Круто! «Парабеллум», что ли, немецкий?
— Какой, в ногу, парабеллум?! — возмутился Игорь. — Начитался «12 стульев», про «дам вам парабеллум». Это или ТТ, или беретта. Так не разобрать.
Он взял обнаруженное и пошел в дом.
— А не боишься? — бросил ему в спину Дима. — Нельзя же.
— Так это же ржавая железяка, нерабочая, насквозь прогнила. Да и кто узнает? Ты же не стукнешь.
Дима яростно затряс головой: мол, ни в коем случае.
Через день Игорь задержался на работе, в институте, чуть подольше и заглянул в слесарную мастерскую. Механик Володя что-то точил на станке. Все знали, что он по вечерам работал на казенном оборудовании налево, но поскольку слесарем он был от бога, на это закрывали глаза. А еще Володя был знатоком оружия. Поговаривали, что в надежном месте у него хранится целый арсенал времен аж первой еще мировой войны.
— Привет, дядя Вова! — гость подошел поближе, пряча что-то за спиной.
— А, привет! — Володя обернулся и внимательно посмотрел на собеседника. — Что?
— Посмотри, а? Совет нужен.
Игорь выложил на рабочий стол тряпичный пакет и осторожно развернул его.
— Давай завтра, — дядя Вова был недоволен, что его отвлекли.
— А ты глянь сейчас, — настаивал гость, звякнув об столешницу бутылочкой с бесцветной жидкостью.
Спирт — универсальная валюта. На звон стекла дядя Вова обернулся и с неохотой подошел к столу.
— Твою мать! — фигурно выразился он, беря предмет в руки. — Это же ТТ, наградной. Откуда?
Гость пожал плечами.
— Это надо почистить, перебрать, и устаканить, — подвел дядя Вова итог после осмотра.
— Ну, устаканить — это мы организуем, — заверил Игорь.
— Через недельку загляни, — закончил разговор дядя Вова, накрывая бутылочку волосатой лапой.
— А ТТ? — не понял гость.
— Оставь, через неделю заберешь.
На следующей неделе дядя Вова встретил давешнего посетителя в коридоре и бросил:
— Загляни вечерком.
Вечером «копатель» снова зашел в мастерскую, пряча за пазухой остатки казенного спирта. Дядя Вова закрыл дверь на замок, вытащил из какого-то загашника сверток и торжественно развернул. Там лежал пистолет, источенный въевшейся ржавчиной, но грозного вида.
— ТТ, родной, довоенный, — рапортовал дядя Вова, — именной, но табличка сгнила совсем. Думаю, в рабочем состоянии, без магазина.
— Спасибо… — медленно выдавил гость. — Как это — в рабочем?
— А почему нет? Боек исправен, там ржавчина на механизме, но если в керосине вымочить подольше и смазать как следует, будет порядок. Магазин тебе достать?
— Нет-нет, нафиг, — гость выставил на стол спирт, завернул пистолет в тряпку и убрал за пазуху.
— Ну, смотри, — усмехнулся дядя Вова. — Если что, патрон можно прямо в патронник вогнать, если постараться, тогда на один выстрел хватит. Патрон 7,62 на 25 миллиметров.
Обладатель ствола вымочил-смазал, прикупив у того же дяди Вовы несколько подходящих патронов, и отправился к Диме, по телефону предварительно предупредив о своем визите. Еще с порога он первым делом спросил:
— Один?
— Один, — удивленно ответил Дима.
Удовлетворенно кивнув головой, гость, не раздеваясь, прошел на кухню и водрузил на стол бутылку водки.
— Ого! Повод есть?
— Обмывать будем!
— Что?
Гость молча снял куртку и повернулся к Диме спиной. Тот присвистнул — из-за пояса торчала устрашающая рукоятка пистолета.
— В бандиты подался? — удивленно спросил Дима.
— Ну зачем же сразу в бандиты? Мужиком решил стать! — гость с лязгом грохнул пистолет на стол. — Помнишь, ТТ откопали?
— Ни фига себе! Я думал… там вообще ничего не разобрать будет.
— Давай закусь, обмоем, а завтра поедем опробовать.
— Так он стреляет?
— Пока не знаю, но должен.
Когда решивший «стать мужиком» старательной походкой вышел из подъезда, над Городом властвовал темный вечер, переходящий в ночь. Мир, ограниченный желтым световым куполом уличного фонаря, покачивался и сбивал с равновесия. Поясницу натирала рукоятка заряженного пистолета, в кармане куртки лежали два патрона. Он шагнул за пределы этого желтого мирка и очутился в другом, громадном мире, с Большой Медведицей над головой, мириадами жилых огней вдали и маленьким фонарным мирком позади. Он встал, широко расставив ноги, и глубоко, шумно вдохнул прохладный, пахнущий сыростью воздух. Его накрыло пронзительной любовью ко всему сущему, в глазах защипало.
— Стоять, Атос! — раздался сзади женский окрик.
Игорь обернулся. По желтому фонарному мирку неслось что-то коричневое и лохматое. Оно ворвалось в его ночной мир и злобно залаяло — нестриженный, в колтунах, королевский пудель. Мужчина протянул к пуделю руку, но нетвердые ноги подвели, и он позорно качнулся вперед. Пудель испуганно замолчал, присев на задние ноги, потом подпрыгнул, цапнул нетрезвого доброхота за запястье и тут же отскочил назад, снова залившись лаем. Игорь посмотрел на руку — там появилось черное пятно, оно разрасталось и наливалось болью. Пистолет на пояснице налился тяжестью и требовал, чтобы его вытащили. Правая ладонь вспотела и легла на рукоятку, ожидая команды. Глаза сфокусировались на открытой лающей пасти с неопрятными потеками слюны. С такого расстояния можно и не целиться, пуля разнесет эту лающую голову в мелкие брызги…
— Мужчина, он вас укусил? Да вы же пьяны! Атос не любит пьяных. Сами виноваты, испугали мне собаку! Атосик, иди сюда…
Молодая женщина могла бы показаться красивой, если бы не была так уродлива в крике. Второй патрон заткнет ей глотку. Его, правда, надо будет зарядить, но она все равно ничего не успеет сообразить.
Левая рука в кармане куртки нащупала патрон и тоже замерла… Но вместо всего нафантазированного он развернулся, задрал голову к небу и медленно пошел прочь от злобного фонарного мира, который лаял и кричал позади. Проходя мимо пруда, Игорь, не глядя, достал из кармана и швырнул в воду что-то тяжелое, с задорным плеском пошедшее ко дну, изморщинив блестящую черную поверхность, и пропал в темноте…

— Вот тут можно остановить? — голос попутчика вернул меня к действительности.
Сквозь хаос из машин и пешеходов мы медленно подрулили к тротуару около входа в метро.
— Спасибо! Сколько с меня?
— Триста. Впрочем, можно и двести. Скажите, а как же тот ТТ?
— Поверьте, лучше без него, — сказал он, протягивая мне три сотенных купюры.
Через десять секунд его уже не было.

С глухим разбойничьим присвистом порыв ветра ворвался в приоткрытую форточку, вздыбил легкую занавеску и сгинул, сдобрив привычные кухонные запахи едва уловимым ароматом прелых листьев. Форточка, слегка звякнув болтающимся стеклом, возмущенно хлопнула. Одним движением я вскочил коленом на подоконник, закрыл ее на задвижку и снова опустился на обшарпанную табуретку. На столе стоял легкий завтрак, и на плите остывал только что сваренный кофе. День обещал быть спокойным ― я собирался прогулять основную, практически не оплачиваемую работу, а вместо этого забежать на денежную халтуру. Вот уже почти год я подхалтуривал системным администратором в одной среднеразмерной коммерческой фирмочке, занимающейся чем-то, чего мне лучше было не знать. Я и не знал. Зато обеспечивал работу дорогих по тем временам компьютеров и принтеров с установленными пиратскими программами, купленными на толкучке. Сегодня был четверг ― день для визита к золотому тельцу. Я налил себе кофе и даже сделал первый вдох бодрящих паров, как в прихожей надтреснуто заверещал телефон.
― Да? ― хрипловатым с утра голосом выразил я сомнение в телефонной трубку красной пластмассы.
― Алё, это Урмас? ― поинтересовался кажущийся знакомым, но неотождествляемый женский голос.
― Да! ― подтвердил я.
― Доброе утро, Урмас, это Галина Степановна.
Это была секретарша шефа на основной работе. Утренний звонок не сулил ничего хорошего.
― Доброе утро, Галина Степановна!
― Урмас, шеф просит вас срочно зайти.
― Что-то серьезное?
― Не знаю. ― она замолчала. ― Нет, наверное, он сегодня добрый.
― Скоро буду! ― отрапортовал я и повесил трубку.
Через десять минут, сдирая языком клочья кожи с впопыхах обоженного горячим кофе нёба, я подбежал к «Копейке», быстро обежал ее вокруг, убедившись, что внешне с ней все в порядке, и сел за руль. Вышел, снял с лобового стекла два прилипших коричневых листа, и вставил ключ в замок.
― Ну, дорогая, опять нам бежать, ― безмолвно сказал я ей, ― сперва в Институт, а там видно будет.
Она вздрогнула и приветствовала меня ровной дрожью и уверенным урчанием матерого кота. Я похлопал ее по рычагу переключения передач, затем включил первую, и она резво понесла меня, лавируя между лужами, на север.

Из кабинета шефа я вышел вполне довольный ― он мне обещал золотые горы и карьеру в Швеции, а взамен предложил всего-навсего приготовить ему 10-минутный доклад на конференцию в этой самой Швеции. Секретраша Галя, сидевшая у окна и постукивавшая одним пальцем по пишущей машинке, поинтересовалась:
― Ну как? Не очень трепал?
― Да что нам сделается?
На столе перед Галей стояла поллитровая баночка с водой.
― Галина Степановна, это у вас кипяченая вода? ― спросил я. ― Можно хлебнуть, а то в горле пересохло?
Она вдруг схватила эту баночку и испуганно прижала ее к груди:
― Вы что! Нельзя, — шепотом выдавила она.
― Спирт? ― тоже шепотом, с лихим подмигиванием, спросил я.
― Скажешь тоже! ― она поставила баночку на стол и недовольно, поверх очков, смотрела на меня. ― Это заряженная вода, ее нельзя пить, вредно.
― Чем заряженная? ― не совсем врубился я.
― Энергией! На прошлой неделе Чумак, экстрасенс, ― тут я согласно кивнул головой, мол, да-да, конечно знаю, ― по телевизору выступал, воду заряжал прямо телику, руками вот так делал и говорил, что надо ее рядом с собой держать, она энергию отдает постепенно, на две недели зарядки хватает. А пить нельзя ― сердце не выдержать может.
― И как, ― поинтересовался я, ― помогает?
― Да, очень даже помогает. ― она закивала головой. ― Я вот, например, меньше уставать стала на этой неделе, сплю лучше, и это.. ― она оглянулась и шепотом продолжила, ― и стул лучше, регулярнее. Я одну баночку тут держу, а другая дома.
― Ну тогда конечно, ― согласился я, ― стул, это наше все.
Галина Степановна безнадежно махнула в мою сторону рукой, мол, все, иди, и демонстративно углубилась в какие-то бумаги.

«Копеечка» терпеливо ждала на улице, думая о чем-то своем, иногда негромко потрескивая. Я, как обычно, похлопал ее по крылу, сел за руль, открыл окно и повернул ключ зажигания. Стартер с натугой провернул двигатель раз, другой. Наконец тот завелся и радостно затрещал уже сам по себе.
― Аккумулятор бы тебе зарядить, а не воду эту дурацкую, ― сказал я вслух, ― а лучше бы вообще новый купить. Ну, побежали?

И мы побежали, хоть и с опозданием, на мою халтуру.

Не успел я объяснить молоденькой помощнице бухгалтера, почему вот этот документик из этой папочки никак не желает печататься на бумажке в принтере (к счастью, уменьшительно-ласкательный суффикс к слову «принтер» не применяется), как меня вызвали к боссу. «Вот денек, ― подумал я, ― всем от меня что-то надо.» и поплеся в неуютный, заваленный разнокалиберными коробками, кабинет, где босс почти никогда и не бывал, но сегодня сидел за компьютером и раскладывал пасьянс-косынку.
― Здравствуйте, ― робко приветствовал я с порога, ― вызывали? Я задержался, там надо было посмотреть…
― Прывэт, Юрмас! ― махнул он рукой, не оборачиваясь.
Я почтительно молчал. К его смачному южному акценту я давно привык и не обращал на него внимания. Пасьянс на экране не сошелся, он обиженно засопел и повернулся ко мне:
― Тэк, мне нужен гороскоп!
― Это не ко мне? Я гороскопы не составляю и на картах не гадаю.
― Э-э-э! ― он воздел руки с растопыренными пальцами. ― В газете гороскопы глупость, да? Зачем в газетке настоящий гороскоп печатать, за просто так?
Я согласно закивал, искренне радуясь разумности босса. А он продолжал:
― Тут программа одна есть, гороскоп на компьютере составляет. Настоящие астрологи запрограммировали. Надо ее нам включить, чтобы работала как следует.
― Млхас Михалыч! ― удивился я, ― Это же… Не может программа гороскоп составлять. Неужели вы этому верите?
― Э-э-э-э, слюшай, верю, не верю… ― протянул он. ― Мне человек один про эту программу сказал, у него такая есть. А он верит. Понял? Мне же нужно знать, во что он верит, и чего ждет.
И он мне весело подмигнул, изогнув густую бровь. Я стоял с каменным лицом.
― Вай, студент, не тому вас учат физики эти! — его толстый палец взлетел вверх. ― Это мой партнер, так?
Я кивнул.
― Он с утра гороскоп посмотрел, а там «сегодня все сделки Барана будут особенно удачны», а тут я ему и говорю, а купи у меня… неважно, что. Он и купит.
― Не Барана, а Овна, наверное. Это одно и то же, но правильно «Овна».
― Слюшай, что за слово такой «овна»? Баран ― это вещь! Зачем барана овном называть? Ты плов из овна хочешь кушать?
― Нет, ― опешил я.
― И я нет. Вот, так что будет Барана. И этот баран все купит у меня, как баран, ― босс содрогнулся в приступе то ли кашля, то ли хохота.
― А-а-а-а, понял! ― дошла до меня задумка хитрого босса.
― По глазам вижу, что не понял, вежливый просто. А другой день гороскоп говорит «Сегодня неискренность принесет Баранам пользу», и он мне звонит, говорит, Млхас, дельце хорошее есть, а я говорю, нет, дарагой, спасибо..
― Да я правда понял, Млхас Михалыч, Вы будете знать, какая у него в каждый конкретный момент поведенческая мотивация.
Босс с состраданием взглянул на меня:
― Глюпый ты, Юрмас, хоть и студент. Словам учишься, а жизни не знаешь.
Я со стойки «вольно» перешел на стойку «смирно», втянув живот и глядя остекленевшими глазами прямо перед собой.
― Ну вот, поедешь сюда, возьмешь там программу и установишь на мой компьютер. Там уже все оплачено Понял?
Он протянул мне бумажку с коряво написанным адресом и ниже печатными буквами «ДЕЛФИ». Я взял бумажку:
― Дельфин? ― спросил я.
― Сам ты дельфин. ― босс ткнул в моем направлении толстым волосатым пальцем. ― Дэлфы, это храм такой старинный.
Я понимающе кивнул и попятился к выходу.
― Эй, погоди! ― вспомнил босс, ― Программа называется Оракул 1-б, проверь, чтобы было именно 1-б. Понял?
Я кивнул и выскочил из кабинета.

Судя по адресу, Дельфы находились вовсе не в Греции, как многие наивно полагают, а всего лишь в пятнадцати минутах езды, которые мы, правда, преодолели за двадцать минут, вляпавшись в небольшую пробку из-за сломавшегося троллейбуса. Попетляв еще минут пять по внутридворовым проездам и опросив трех пенсионерок, дававших противоречивые указания, мы наконец нашли дом 15 корпус 7. «Копеечка» приткнулась на уютной асфальтовой площадке под громадным тополем, а я пошел вдоль пятиэтажки из серого кирпича. Цокольный этаж дома был отдан под нежилые помещения, и, как раз между булочной и парикмахерской, находилась коричневая железная дверь вровень с землей, без крыльца. Рядом с ней темнела небольшая вывеска «Дельфы. Центр Высшей Истины». На «высшую истину» я хмыкнул, но дверь дернул и вошел в полумрак. И тут же чуть не споткнулся о ступеньки, ведущие вверх. Толкнув еще одну дверь, я оказался в скудно освещенном коридоре с несколькими дверями, где крашенные бетонные стены были увешаны какими-то круговыми диаграмамми и психоделическими картинками. В воздухе улавливались веяния восточных курений. И стояла почти полная тишина, если не считать какого-то подозрительного потрескивания.
Я робко кашлянул. Тихо. Кашлянул погромче. Одна из дверей бесшумно отворилась, и в коридор выплыла невысокая черноволосая женщина в джинсах и свитере не по размеру. С виду она была молода, но морщины и мешки вокруг глазами сводили это впечатление на нет.
― Чем могу вам помочь? ― спросила она глуховатым голосом.
― Здравствуйте, ― кивнул я, ― мне надо программу-гороскоп Оракул 1-б, у нас договор.
― Это вам надо немного подождать. Сергей сейчас вышел, скоро вернется. Давайте я вам пока гороскоп составлю.
― Спасибо, у меня программа будет, я тогда и сам смогу.
Тень легкой печаль скользнула по ее помятому лицу:
― Программа это же так, коммерческий продукт. Настоящий гороскоп нельзя программой составить. Я вам покажу. Да вы не переживайте, это вам ничего не будет стоить.
Я неуверенно кивнул. Она показала рукой на дверь, откуда только что вышла. Вопреки моим ожиданиям, там не было ни свечей, ни черепов, ни тяжелых портьер, хотя все равно было мрачновато. Она показала на низкое кресло, приглашая садиться, и спросила:
― Кофе будете?
От кофе я никогда не отказываюсь, но тут отрицательно качнул головой. Опоят еще чем-нибудь, ну их подальше, место подозрительное. Она села за обычный канцелярский стол и внимательно посмотрела на меня. Я отвел взгляд и принялся расматривать календарь на стене.
― Видите ли, ― начала она, ― мало составить космограмму, надо увидеть, для конкретного человека, какие вязи важны, а какие нет.
― Как увидеть?
― Трудно рассказать. Просто некоторы линии и узлы как бы подсвечиваются.
Я кивнул.
― Вы знаете дату своего зачатия? ― неожиданно спросила она.
― Простите, что?
― Вы знаете время, когда вас зачали?
― Извините, как-то не удосужился спросить у мамы.
― Не обижайтесь, если это знать, то натальный гороскоп получится точнее, хотя ваши родители, скорее всего не вели записи.
― Вы знаете, я лучше пока погуляю, минут через пятнадцать снова зайду.
― Подождите. А время рождения вы знаете?
― Пять часов утра.
― Хорошо. А дата?
― Послушайте, не теряйте времени и сил. Я не верю в гороскопы. А даже если бы и верил, предпочел бы жить без них. Не хочу знать будущее, ибо, если я его могу изменить, то предсказание окажется неверным, а если не могу, то… лучше думать, что я могу изменить.
Она с интересом взглянула на меня.
― Гороскоп не предсказывает, он указывает тенденции, склонности, возможности. Подсказывает вам, где ваш путь. А прошлое вас интересует?
― Давайте попробуем прошлое. Это по крайней мере проверяемо.
Она усмехнулась:
― Я вам скажу, кем вы были в прошлой жизни.
― В прошлой жизни?
― Вы же знаете, что жизни не кончаются, переходят одна в другую.
― Допустим.
Она усмотреле немигающим невидящим взглядом:
― В прошлой жизни вы были гетерой, а вот до того почти не видно, что-то военное.
― Кем? Гетерой?
― Да, вы знаете, гетера это…
― Я знаю, кто такие гетеры, ― перебил я, ― но это же женщины.
― Это неважно, душа, она не имеет пола, пол имеет тело.
― Классно! И попробуй проверь, главное. Гетерой… А в следующей жизни кем мне быть?
― Не знаю, это еще не определено, зависит от вас.
― А чего так? Все равно же не проверить, сказали бы что-нибудь, типа, зеброй в зоопарке или американским президентом, главное не баобабом.
Она печально, немного раскачиваясь взад-вперед, ответила:
― Если очень захотите стать президентом, то станете. А зеброй в зоопарке… Вряд ли, вы светлый.

В коридоре хлопнула дверь, и, рассыпаясь мелким эхом, раздался веселый мужской голос:
― Алла, вылезай, чайку дерябнем!
― Сергей, тут к тебе клиент, ― женщина вышла из транса.
В дверь заглянул громадный молодой мужик с аккуратной широкой бородой, напоминающий киношного туриста.
― Привет! Я Сергей. ― сказал он.
Я встал и протянул ему руку:
― Урмас. Я за Оракулом-1б.
― Да-да, пойдемте, ― он пожал мою руку и, не выпуская, потащил из комнаты.
― Вот смотрите, ― он запустил программу на компьютере, ― вот тут вы выбираете, какой тип гороскопа вам нужен…
Мое внимание привлекла надпись Оракул-2 в верхнем правом углу.
― Это какая версия? ― спросил я.
― Вторая, только вчера релиз был.
― Мне нужна один-бэ.
― Да ты что? Бери вторую, там опций добавлено дофига, а цена та же.
― Надо один-бэ.
― Ну, как знаешь, ― и он полез в стол и вытащил мне дискету, ― но захочешь апгрейдить, придется уже платить.
Я кивнул, взял дискету и бумажку сописанием и расписался в каком-то блокноте. Потом он пожал мне руку:
― Слышь, Алла-то охмуряла? ― спросил он тихо.
― Не очень, про прошлые жизни рассказывала. Говорит, гетерой я был.
― Гетерой? ― он заржал и ткнул меня в плечо. ― Ну и как оно с той стороны?
― А вы кем были? ― спросил я, отодвигаясь.
― Я-то? Котом уличным. Разве не видно? ― опять заржал он.
― А я, видать, котом пока не заслужил. Ладно, счастливо!
― Пока!

Установка программы заняла не более получаса, после чего босс погрузился в изучение бизнес-гороскопов, время от времени разражаясь восклицаниями и цокая языком, а я, неся в нагрудном кармане не самое скромное вознаграждение, вышел на улицу. Моя «Копеечка» ждала одним колесом в луже. Я открыл дверь, достал из-под сиденья чистую тряпочку и протер ей все глаза-фонари.
― Гетерой.. ― протянул я. ― А ты-то наверняка мустангом была, да чем-то проштрафилась, видать.

В жаркий летний день самое стоящее — это вырваться из каменного мешка Города и очутиться загородом, на даче. И пусть крохотные участки, напичканные грядками или сорняками, спрессованы до состояния, когда можно переговариваться, не повышая голос, а с соседями соседей, а береза, растущая на у кого-то, покрывает своей тенью еще пару участков. Тогда можно лениво делать мелкие несложные дела, типа подправить щеколду на калитке, всегда непонятно откуда возникающие на даче в одном и том же количестве – за день не сделать, независимо от того, делаешь ты что-то или нет. Такое ленивое занятие часто приостанавливается перерывами на чай с сушкой или клубнику/малину/смороду со сливками, в зависимости от сезона. А можно сидеть с какой-нибудь давно знакомой, зачитанной до дыр, книжкой или журналом «Наука и Жизнь» 30-летней давности, или просто задремать на затененной веранде на продавленном, неудобном, но ужасно уютном диванчике, и видеть легкие странные невещие сны, как те, что отображены на картинах Дали.

Но всему когда-то приходит конец, мое пребывание на даче закончилось, и мы с «копеечкой» аккуратно выпозли на дорогу, ведущую сперва к центру поселка, а потом, перейдя в асфальт, вливающуюся в шоссе на Город. Сперва мы с кряхтением и скоростью, сделавшими бы честь престарелой черепахе, переваливались из ямы в яму на внутренней улице, называемой почкму-то линией, пока не выбрались на нечто, напоминающее дорогу. Здесь не так давно прошел грейдер, и дорога была покрыта вместо ям мелкой гребенкой. По такой гребенке невозможно ехать со средней скоростью – трясет неимоверно, надо или ползти медленно, плавно перекатываясь между грунтовыми волнами, или нестись быстро, по самым гребням этих волн. Разумеется, мы выбрали второй вариант, и неслись, едва касаясь колесами земли. Амортизаторы работали напряженно, но кузов плыл над грунтовой гребенкой ровно и плавно. Сзади поднималось облако пыли в форме дракона – уже давно не было дождя. Мы от него убегали, но бесформенный серый с изжелтом дракон не отставал, растянувшись на добрый километр. Мы проезжали вдоль бывшего карьера, заполненного водой, использовавшегося местными мальчишками в качестве озера – там и купались, и пытались ловить рыбу, и даже испытывали самодельные бомбочки. Сразу за карьером грунтовка переходила в асфальт, и там уж мы бы оторвались от пыльного дракона.

Вдруг я увидел, что нам наперерез бежит мальчик лет 10-11 и что-то держит в руке. Я напрягся – у нас уже был опыт, когда подростки кидались камнями в мою бежевую подругу, а потом убегали. Но этот мальчишка подбежал уже слишком близко для хулиганских выходок, и в руке у него – я от изумления даже присвистнул – был одинокий ботинок. Он что-то кричал, но я не слышал слов – похоже, надо было остановиться и разобраться, в чем дело. Я подтормозил, и нас тут же накрыл серо-желтый дракон, давно поджидавший такую возможность – на зубах заскрипел песок, в горле запершило, глаза стали моргать гораздо чаще.

— Дяденька, дяденька, помогите! – неразборчиво затараторил мальчишка и чихнул.

— Спокухин! – сказал я, — Давай спокойно расскажи, что случилось.

— Там Витька! У него из ноги! Кровь идет! Он весь белый! Помогите! – каждую фразу мальчишка выкрикивал отдельно.

— Пойдем, посмотрим на твоего Витьку, — сказал я спокойно, хотя помощь, похоже, действительно требовалось. Пыль начала оседать, и я увидел, что на берегу карьера около воды в странной скрюченной позе сидит другой мальчишка в одних трусах, и его выпяченные крылья-лопатки равномерно дергаются. Я ускорил шаг и подошел к нему вплотную, но он меня не замечал – он сидел, обняв обеими руками, как ребенка, свою правую ногу и, склонившись над ней, разглядывал ступню, равномерно раскачиваясь взад и вперед. Мне пришлось его обойти со стороны воды, где было причалено какое-то несуразное подобие плота. На подошве ступни была довольно глубокая рана, откуда медленно сочилась густая кровь. Вроде непосредственной опасности для жизни не было, но что-то меня беспокоило.

— Так, быстро рассказывай, как тебя так угораздило! – скомандовал я, но парнишка молчал и продолжал раскачиваться, разглядывая свою рану. Он явно был в шоке. В глазах, кроме ужаса ничего не было. Я повернулся к тому, что бежал мне наперерез:

— Тебя как зовут?

— Гоша, — отозвался тот и тут же уточнил, — Игорь.

— Давай Гоша-Игорь, рассказывай, как Володя ногу пропорол.

— Не Володя, а Витька, — поправил Гоша.

— Хорошо, пусть Витька.

— Мы плавали на плоту… – начал тот. Я внимательно посмотрел на плот – дощатый щит от забора, на нем кривая палка полтора метра длиной, да разбитый стакан с землей. Так… стакан с отбитым верхом…

— Он на стакан наступил? – спросил я Гошу. Тот кивнул и опять начал быстро-быстро бормотать:

— Вы ему жгут наложите, и еще таблетку какую-нибудь дайте, чтоб не больно было. Он не умрет? Если надо, я ему свою кровь дам.

— Вот угораздило-то, — пробормотал я про себя, а вслух громко и сердито произнес:

— Жгут не нужен, он не умрет, помоги-ка мне.

Я взял Витьку на руки и осторожно понес к машине. Мальчик был худенький и почти ничего не весил. Он немножко отвлекся, в глазах появилось что-то живое. Он посмотрел на меня с подозрением, попытался отодвинуться, так, что я его чуть не уронил.

— Отпустите меня, мне домой надо, мама зеленкой намажет, и все пройдет.

— Ты где живешь?

— Мы за родником живем, — пояснил Гоша, — я на третьей линии, а Витька на четвертой, второй дом от дороги, желтый такой.

Это пара километров по колдобинам, подумал я, а смысл? Только время потеряем. Я вытащил из бежевого багажника аптечку и неумело перевязал раненную ступню.

— Значит так, — сказал я, — Тебе надо в больницу, там сделают укол от столбняка, а только потом домой.

Слово «укол» подействовало успокоительно, Витька согласился на больницу. Когда рана скрылась за белой повязкой, он уже мог реагировать на слова.

— А ты, Гоша, помоги мне одеть Витю, не в трусах же ехать, и дуй к нему домой, скажи, что я повез его в районную больницу. Пусть подъезжают туда.

— Нет! – твердо ответил Гоша, — Я с ним поеду! Вдруг ему кровь понадобится, я дам.

— Хорошо, — согласился я.

Мы поехали. До больницы было минут сорок спокойной езды, но Гоша нервничал и все время просил:

— А побыстрее можно? Витька, ты только не остолбеней!

Мы поддали. «Копеечка» лихо крутила колесами, я сосредоточенно глядел на дорогу, высматривая ямы, Витя начал снова впадать в ступор, и Гоша его постоянно тряс, опасаясь, что тот остолбенеет. Я увидел в зеркало заднего вида, что Гоша даже гладит Витю по голове и еле сдерживает слезы, а тот с удивленным видом от него отстраняется – такие сантименты не приняты среди мальчишек. Атмосфера стала напряженной. Чтобы хоть как-то разрядить загустевшую тишину, я сказал:

— А теперь расскажите, как вас занесло на этот чертов плот с разбитым стаканом.

— Мы рыбу ловили, — объяснил Гоша.

— Рыбу? – изумился я, — В этой луже? Да ее там и не было никогда.

— Есть, — вмешался раненный, — Я сам мальков видел.

— Ага, — я наконец-то понял, что та кривая палка на плоту была удочкой, — Ну и ловили бы себе с берега.

— С берега не клевало, — грустно сказал Витька, — А вот он сказал, что надо, чтоб глубоко.

— Ничего я такого не говорил, — закричал Гоша, — Ты сам сказал, что с лодки лучше.

— Да? А кто предложил плот сделать? – Витя от возмущения даже про ногу забыл.

— Эй, друзья, не ссорьтесь! – я попробовал их утихомирить, — Вы сделали плот, а стакан-то вам зачем?

— Для шитиков, – хором ответили рыболовы.

— Для кого?

— Для шитиков! Это такие гусеницы, под водой живут, в домиках.

— А-а, ну это понятно, — ничего не понял я, — А рыбу вы куда собирались складывать?

Они переглянулись, было ясно, что об этом они не подумали. Ладно, замнем для ясности. Я спросил, почему они были босиком. Оказалось, что под их тяжестью плот почти полностью уходил под воду, и чтобы не замочить обувь, они ее сняли и оставили на берегу. Нашли где-то разбитый стакан, накидали туда земли и стали с плота искать в воде шитиков. Плот качнулся, и Витя наступил на стакан. Все просто.

Бежевая подруга не подвела – примчала быстро и шикарно остановилась прямо на пандусе у приемного покоя. Нас приняли сразу. Витю увели, Гоша ринулся было за ним, но похожая на белый шар медсестра оттеснила его в угол и спросила:

— Друг?

— Друг! – подтвердил тот.

— Ну и сиди спокойно. Теперь все с твоим другом будет хорошо – доктор все, что надо, сделает.

— А ему кровь нужно будет переливать? Я дам! – Гоша снова вскочил.

— Ух ты, друг, — шарообразная сестра улыбнулась и погладила его по давно не стриженным волосам, — Если понадобится кровь, мы тебя позовем в первую очередь.

— Хороший друг у Вашего сына, — обратилась она ко мне.

— Он не его сын, — вскочил возмущенный Гоша, решив, что я сейчас присвою Витьку себе, — Он мимо проезжал!

— Сознаюсь, — улыбнулся я, — Я просто проезжал мимо и решил подвезти мальчишек до больницы.

— Ну тогда ты, друг, помогай анкету заполнять, — обратилась сестра к Гоше, — Как зовут больного?

— Витька! – с гордостью, что ему доверили столь важное дело, отчеканил тот.

— Виктор, — записала сестра, — А фамилия?

— А я не знаю… – прошептал Гоша в ужасе, что теперь Витьку не станут лечить.

— Ну вот, — огорчилась сестра, — Друг, а фамилию не знаешь. А родился он когда?

— Зимой… – Гоша был совсем убит собственной ничтожностью.

— И где он живет, тоже не знаешь?

— Четвертая линия, второй дом, желтый, — Гоша радостно начал, но сразу понял, что это не то, что нужно, и печально закончил, — Тоже не знаю…

— А вы его теперь лечить не будете? – Он почти плакал от досады.

— Без фамилии-то? – засмеялась сестра, но посмотрев на Гошу, прешла на серьезный тон, — Лечить мы его будем обязательно, не переживай, но и форму заполнить надо.

— Пусть приедет кого-нибудь из взрослых родственников, — она уже обращалась ко мне тоном, не допускающим возражений, — Постарайтесь побыстрее, чтобы до окончания моей смены.

— Ну что, друг Гоша, поехали назад, — я пошел к выходу.

— Я останусь! – уперся он, — Она же сказала, что позовет меня, когда кровь будет нужна.

— Переливать кровь не понадобится, — уверенно сказал я.

— Вы не знаете, Вы не доктор! – Гоша не сдавался.

— Дядя правильно сказал, — вмешалась сестра, — Поезжай домой.

— И Вы не доктор! – Гоша был непреклонен, — Вы медсестра и не знаете.

Сестра тяжело вздохнула и сказав

— Ну ладно, пойду спрошу у доктора, — скрылась за дверью с забеленными стеклами. Вернулась она через минуту и с сердитым лицом объявила:

— Доктор сказал, что кровь не понадобится.

Доверчивый мальчик смирился и уныло поплелся к выходу, теребя в руках Витин ботинок. Вдруг он ринулся назад, подбежал к сестре и, заглядывая ей в глаза, заканючил:

— А можно с ним попрощаться? Ну пожааалуйста…

— Ишь чего удумал, прощаться, — сестра рассердилась, — Ну-ка, давай домой по-быстрому! Прощаться… Нельзя туда, дружку твоему сейчас укол делают.

— Чтоб не остолбенел? – выказал эрудицию Гоша.

— Чего? – остолбенела сестра, — А-а, ну да, от столбняка. Забирайте его отсюда, мне работать надо!

Назад ехали долго. Сколько я не пытался разговорить попутчика, он молчал и упрямо глядел в окно. После карьера мы ехали медленно, чтобы не будить пыльного дракона. У родника я остановился:

— Куда дальше?

— Дальше я сам, — сказал Гоша и начал вылезать из машины.

— Погоди, — сказал я, — Давай я с тобой, надо же все объяснить, отвезти Витиных родителей в больницу.

— Спасибо, — твердым голосом ответил он, — Я сам. Машина у них своя, получше Вашей будет. А Витьке мама запрещает разговаривать с незнакомыми, ему попадет за Вас.

Меня такая логика удивила, но спорить не хотелось.

— Давай так, Гоша, — предложил я, — я подъеду поближе и буду ждать в машине. Если будет нужно, ты меня позовешь. Идет?

— Идет, — согласился Гоша, снова залезая в машину, — Cейчас вот туда, и осторожно, там яма глубокая.

Мы подъехали к четвертой линии. Я остался в машине, Гоша, все с тем же одиноким ботинком в руке помчался к желтому дому. Я включил радио, но ничего стоящего не ловилось. Конечно, полдня пропало, я сегодня собирался поработать, но видно не судьба. Я вышел из машины и решил пройтись по полю, начинающееся сразу за дорогой. Красота – трава по пояс, ромашки! Но тут же споткнулся о кочку, принялся отбиваться от мух, а когда к ним на подмогу примчалась пара слепней, позорно ретировался к «копеечке». Тогда я стал думать о сегодняшнем происшествии. Само по себе ничего особенного. Почему-то я совершенно выбросил из головы пострадавшего – рана нестрашная, с ним все будет нормально. Героем дня сегодня стал Гоша – о таком друге можно только мечтать… А вот и он, легок на помине!

— Ну как? – спросил я, — Все в порядке?

— Да, — ответил Гоша, по-моему он уже держал меня за своего, — Хорошо, что Витькин папа дома, а то его мама чуть от страха не умерла.

— Что ты ей такого сказал?

— Я ничего не сказал, — начал оправдываться Гоша, — Просто, когда я вошел с Витькиным ботинком, она чуть не упала. Хорошо, Витькин папа там на веранде сидел.

— Дааа, — посочувствовал я, — Так помочь чем-нибудь надо?

И сам же понял, что не надо – с четвертой линии с ревом и пробуксовкой вылетела красная машина, и помчалась в сторону выезда из поселка. Разбуженный серо-желтый дракон встал в полный рост, но быстро стал снова засыпать.

— Ну ладно, Гоша, а тебе что-нибудь нужно? Хочешь мороженого?

— А мне тоже нельзя с незнакомыми разговаривать, — парировал он, — Особенно, если они конфетку или мороженное предлагают.

— Молодец, верно, — согласился я, — Тогда я сам поеду мороженое есть. Ну, пока, Вите привет!

— А Вы здесь живете? – мальчишеское любопытство брало свое.

— Здесь мои родители живут летом, а я к ним в гости приезжаю, — ответил я, — Так что может еще увидимся. Тогда я уже не буду незнакомым, и обещаю тебе и Витьке по мороженому.

— Если с Витькой, то можно, — согласился Гоша.

— Ты хороший друг, Витьке повезло! – сказал я.

— Неее. Витька лучше, он мне знаете, какую машинку подарил? Американскую! Ему дядя две привез.

— Ладно, Гоша, мне ехать пора. Пока! Давай пять!

— До свидания! – он очень старательно пожал мою руку и повернулся, чтобы убежать.

Бежевая подруга заурчала двигателем и начала разворачиваться, как вдруг я увидел, что Гоша снова бежит к машине. Я остановился. Он опять затараторил:

— А ему правда кровь не нужно переливать?

— Правда! – твердо ответил я, — Так доктор сказал. А ты домой иди, тебя тоже, наверное, мама уже ищет.

— Бабушка, — поправил он и побежал.

А мы с «копеечкой» тихонечко поползли по пыльной дороге. Сонный изжелта-серый дракон лениво шевелил хвостом там, где мы только что проехали.