Лёва Винник одаривал всех своей широкой во всех направлениях желтозубой улыбкой. Это было не натренированное растяжение лицевых мышц профессиональной стюардессы, а искренняя улыбка, активно живущая на его не очень тщательно выбритом лице. Вязаная кипа аккуратно прикрывала небольшую лысину на темечке, из безразмерной шерстяной кофты коричневатого цвета с закатанными рукавами нагло выпирала могучая, волосатая сзади шея. Он стоял около столика регистрации и радостно приветствовал всех участников.
— Игорь! — заорал он. — Все-таки приперся! Как добрался? Все окей?
Хмурый Котик, который еще не совсем проснулся после трех часов неровного сна в гостинице, вяло кивнул и стал выискивать свою фамилию в списке участников. Лёва набросился на него с мощными объятиями и тяжелыми похлопываниями по спине, но тут, видимо, появился еще кто-то знакомый, потому что он отодвинул обмякшего Котика и ринулся за его спину с криком:
— Ба, какие люди!
Первую сессию Котик продремал, тем более что доклады были не по его основной теме, а все больше про динамику верхней атмосферы, где он совершенно не ориентировался. Он тер виски и лоб, тряс головой и поминутно поглядывал на часы. И дождался — в заседании объявили перерыв, и Котик совершенно несолидно ломанулся в коридор в надежде на чашку кофе. Надежда вполне оправдалась, и через пару минут он стоял с уже опустошенной чашкой и надкусанным кексом в руках и смотрел на мир осмысленным взглядом.
— Ага, Игорь! — возник рядом Лёва. — Ты на экскурсию записался?
— Нет, а что за экскурсия?
— Пешеходная, по Старому городу. Стена плача, Храмовая гора, Храм Гроба Господня — все дела! Давай записывайся! Два места всего осталось в группе.
— Ну, хорошо, а где записаться?
— Да считай, что уже записан! Я же и организую.
— Сколько стоит-то?
— Да даром практически. Сто.
— Сто чего? — выпучил глаза Котик.
— Шекелей. Двадцать с кучкой долларов. Не пожалеешь, там отличный гид, я его знаю.
— А сам-то пойдешь?
— Я-то? Нет, дел полно. Но я тебе потом покажу нетуристский Иерусалим, куда ты без меня и не попадешь никогда. Идет?
— Да, отлично, спасибо!
— Ну ладно, тогда завтра после ланча, не забывай!
И Лёва испарился, охмуряя кого-то еще.
Остаток дня протянулся клочковатым туманом, бубнящим что-то разными голосами, но о чем, Котик не улавливал. После окончания сессии, которого он уже и не ждал, на террасе университета, под темнеющим теплым небом начался небольшой прием — пиво, вино и легкая, в основном овощная закуска. С первого же бокала густого сладковатого вина Котика развезло, как когда-то в юности, когда он впервые попробовал портвейн и не рассчитал силы. Желудок сжался, в глазах потемнело. Он тихонько ушел с террасы и отправился в гостиницу с твердым намерением принять душ и завалиться спать. Намерение было исполнено только наполовину: содрав с себя одежду, он ничком рухнул на белую и мягкую кровать. Сил на душ не оставалось.
В вестибюле университета было сумеречно и прохладно, но снаружи, за затемненными стеклами, буйствовала средиземноморская весна, которая ярче и жарче, чем спокойное нордическое лето. Впрочем, было еще не жарко, а просто очень тепло, и голубая рубашка-бобочка, белесые джинсы, легкие летние туфли и бейсболка цвета маренго давали телу ощущение легкости и свободы. Остальные экскурсанты тоже были одеты расслабленно, некоторые в шортах и босоножках. Экскурсия уже должна была начаться, но пока ничего не происходило. Наконец снаружи вошел Лёва Винник, а с ним еще двое: благообразный сухонький старичок в потертом пиджаке с контрастными кожаными заплатами на локтях, при покосившемся галстуке-селедке и в пестрой кипе, и молодой крепыш с вихрастой шевелюрой, в не по сезону плотной коричневой куртке, без кипы. Крепыш цепко осмотрел всю группу и загадочно хмыкнул.
— Внимание! — возвестил Лёва, подняв руку. — Это ваш гид Моисей, — он положил руку на плечо старичка, чье скромное тело никак не соответствовало величине имени.
Тот радостно закивал улыбающейся головой на манер китайского болванчика.
— Он проведет вам сегодня экскурсию, — пояснил Лёва и убрал руку с плеча Моисея, который тут же принял страдальческий вид, какой бывает при неправильном функционировании желудка.
Народ стал поправлять рюкзачки, подтягивать шнуровку на обуви, обозначая готовность к выходу, но тут крепыш что-то шепнул Лёве на ухо, и тот снова воздел руку:
— Дамы и господа! Разрешите представить вам еще одного участника сегодняшней экскурсии, — теперь он положил руку на плечо крепышу. — Это Леон, он будет обеспечивать вашу безопасность. Сейчас он вас кратко проинструктирует.
Леон кашлянул и медленно, поштучно подбирая английские слова и наверняка сперва проговаривая каждую фразу про себя, объявил:
— Меня зовут Леон. Я охранник вашей группы. Я отвечаю за вашу безопасность. Пожалуйста, слушайте меня всегда. Это ваша безопасность. Простые правила. Первое — вы все вместе. Не уходите. Моисей идет первый, я сзади. Вы в середине. Второе — если что случится, слушайте меня и делайте, как я говорю. Я иду сзади. Никто не идет сзади меня.
Акцент у него был сильный, но понятный. Группа из дюжины ученых вышла на улицу, где было некомфортно светло, так, что Котик даже надел солнечные очки, чего делать не любил — они сжимали переносицу, а новые купить как-то забывалось, зато обдувало приятным теплым ветерком с запахом лаванды. Там их ждал небольшой автобус. Пропустив вперед старших и уважаемых коллег, Котик уселся в самом заднем ряду. Моисей с Леоном устроились рядом с водителем.
Поездка была извилистой и недолгой, и вскоре автобус приткнулся в затененный кустами угол полупустой бетонной парковки. Котик вышел последним. Леон внимательно посмотрел на его беджик, висящий на груди, и тихо спросил по-русски:
— Игорь Котин. Русский?
— Да, — так же тихо ответил Котик.
— Внимание! — громко и медленно по-английски объявил Леон. — Идем в группе. Моисей впереди, я сзади. Не уходить в сторону. Таблицы убрать.
— Какие таблицы? — спросил техасец Керан О’Брайан, один из ведущих мировых экспертов по атмосферной ионизации, выглядывая из-под ковбойской кожаной шляпы по-детски чистыми голубыми глазами, утопленными в глубокие морщины грубо задубленной кожи.
— Как это по-английски? — спросил Леон у Котика, ткнув в его беджик.
— Бедж, — негромко ответил Котик.
— Уберите беджи, — громко пояснил Леон.
Техасец отстегнул свой опознавательный кусок пластика и движением, так знакомым по ковбойским фильмам, надвинул шляпу на лоб, прикрыв полями свой детский взгляд. Остальные тоже сняли и убрали беджики. Моисей махнул рукой и засеменил к выходу с парковки, начав свой рассказ:
— Никто не знает, когда и как был основан Иерусалим, но мы знаем, что люди жили тут уже десять тысяч лет назад. Археологические раскопки…
Группа шла, рассыпавшись веером вокруг Моисея, со страданием на лице вещавшего об истории города; Леон переваливающейся медвежьей походкой ковылял сзади. Котик чуть подотстал и пристроился к охраннику.
— А что, действительно надо приставлять к нашей группе охрану? — спросил он по-русски.
— Надо, — твердо ответил тот. — Вот смотрите.
Он показал рукой вперед. Метров через сто над дорогой нависал пешеходный мостик, а на нем стояла стайка детей, все мальчики лет двенадцати, в темных футболках.
— Куда? — не понял Котик.
— Арабские дети. Будь вы одни, закидали бы вас камнями и убежали.
— А вы поможете?
— Они видят, что я с вами, и знают, кто я такой.
— А что вы с ними сделаете, ловить будете?
Леон расстегнул куртку — под мышкой висела кобура с торчащей матово-черной пистолетной рукояткой, а чуть пониже коробочка рации.
— И что, стали бы стрелять в детей? — спросил Котик.
Леон снял темные очки, и его потяжелевший взгляд однозначно ответил — стал бы.
— Это не дети, — бесцветно сказал он, — это вражеские солдаты. Идет война, и они воюют против нас. Это не дети! — казалось, он убеждал себя.
Он отодвинул полу куртки и показал кобуру мальчишкам. Те, перекинувшись друг с другом несколькими словами, ушли по мосту на противоположную сторону дороги.
— Ты… — Леон вопросительно посмотрел на Котика, тот согласно кивнул. — Ты откуда родом-то?
— Я из Питера, — ответил Котик, — но сейчас в Швеции живу. А… ты? По-русски хорошо говоришь.
— Я из Риги. Уехал десять лет назад.
— Ага. Мне Рига нравится, я там бывал несколько раз. Старый город хороший, Домский собор. И мороженое вкусное было.
— А я в Ленинграде и не был никогда. Все мечтаю.
Котик собрался догонять группу, внимательно слушавшую Моисея, но Леон снова окликнул его:
— А что у вас за мероприятие?
— Мероприятие? — не понял Котик.
— Ну вот у вас группа, таблички на груди…
— Ах, это… У нас тут воркшоп, небольшая конференция. Мы из разных стран собрались обсудить вопросы научные.
— А-а, понятно. А что за наука?
— Физики. Астрофизика. Солнце изучаем.
— Ух ты! А я в Риге на математику думал поступать. А потом там все посыпалось, мы и рванули сюда.
— А тут обучение продолжить?
— Да как-то не того… В армии послужил и вот, видишь, в охрану подался. Этому тоже учиться надо знаешь как!
— И все охранники вооружены? — Котик кивнул на слишком плотную куртку.
— Надо, — Леон склонил голову набок. — У нас война идет.
— Какая война?
— Вечная. Вокруг нас всегда враги.
— Какие враги?
— Мы две тысячи лет жили без своего государства, без языка, а нас убивали и ассимилировали. Мы выжили только потому, что боролись. Сохранили культуру, национальную идею. А теперь, когда у нас наконец-то есть своя страна, нас хотят уничтожить. Но мы не дадимся. Так что я солдат… и конечно же, я вооружен, причем не пращой.
Котик вздыбил брови.
— Так, мы уже входим в Старый город, — серьезно сказал Леон. — Давай-ка, иди слушать Моисея, а мне тоже отвлекаться нельзя, тут работа плотная, не до разговоров.
Котик догнал группу и прислушался к спокойному рассказу Моисея.
Через ворота, называемые Мусорными, группа вошла в Старый город и, пройдя через пропускной пункт, оказалась на прямоугольной площади, завернутой со всех сторон, кроме просветленного неба с разреженными перистыми облаками, в камень. Ветер сюда не проникал, и прогретый солнцем воздух лениво перекатывался через туристов. Несмотря на большое количество людей, атмосфера была спокойной и даже торжественной — передвигались все степенно, молча, а если и переговаривались, то негромко. Визуально доминировали хасиды — белые рубашки, однообразные черные шляпы, неуместные в такую погоду черные же старомодные пиджаки, выхватывающие (правильно ли?) из памяти слово «лапсердак», и жидковатые бороды цепляли взгляд в разномастной толпе, вызывая ощущение их многочисленности. Справа нависала высокая каменная стена, известная как Стена Плача. Выслушав инструкции Моисея, как себя вести в этом месте, Котик подошел к стене, разумеется, в мужском секторе. Желтоватые каменные блоки, выветренные солнцем, воздухом и веками, отполированные в нижней части пальцами и лбами, много чего видели и слышали за тысячи лет. Котик попытался представить историю этих камней, впитавших в себя миллионы молитв и давших миллионы надежд, но не мог. Он видел лишь разнокалиберный известняк, грубо обтесанный и плотно уложенный давным-давно чьими-то умелыми руками. Все углубления и щели между камнями были забиты туго скомканными бумажками — молитвенными записками. Котик отошел к стоящему в стороне Моисею и спросил:
— Скажите, а эти записки потом раввин собирает и зачитывает в своей молитве?
— Нет, — спокойно ответил тот. — А почему вы так подумали?
— Ну, у нас в православных церквях тоже пишут записки с именами, а священники потом упоминают эти имена в молитвах, за здравие или за упокой. Просто читают с бумажек.
— Нет-нет, — пояснил Моисей, — никто не должен читать записки в Стене плача.
— А что с ними делают?
— Их хоронят.
— Как хоронят? Где?
— Есть кладбище на Масличной горе, где эти записки хоронят, не читая.
— Спасибо… — медленно поблагодарил Котик.
Моисей снисходительно кивнул головой и зажмурился на солнце.
Интересно, думал Котик, зачем нужны записки, если их никто не читает? Адресату они точно не нужны, он и без всяких бумажек все знает. Ему-то не надо ничего писать, должна, по общей идее, дойти и прямая молитва, даже без слов. Значит, это нужно тому, кто ее писал. И смысл тут, видимо, двоякий. Во-первых, смутные мысли и желания, втиснутые в буквы на бумаге, должны быть достаточно ясно сформулированы, а это уже половина дела — сформулировать свои желания и молитвы. А во-вторых, при обычной молитве-просьбе, происходящей где-то в верхней части головы, нельзя быть уверенным, что просьба услышана. А тут верняк: все записано, засунуто в надежное место. Не может не дойти. Заказное письмо. Правда, без уведомления о вручении.
После Стены Плача группа прошла, точнее сказать, протиснулась по узкому каменному коридору торговой улицы Арабского квартала с немыслимым для русского человека названием. Внешне она немного напоминала проходные дворы на Петроградской стороне — обшарпанные каменные стены, то судорожно сжимающиеся, то раскрывающиеся в маленькую площадь, неровная каменная поверхность под ногами, за которой надо постоянно следить, чтобы не споткнуться. Но кажущееся сходство было обманчивым — улица была совсем другой: по ней шли не молчаливо спешащие горожане в плотных темных одеждах, а бурлил разноцветный и шумный людской поток, закручиваемый многочисленными лавочниками, которые размахивали перед напряженными лицами праздных туристов невыносимо яркими платками, побрякушками и прочими ненужными предметами, называемыми сувенирами. Моисей шел впереди, иногда сердито что-то покрикивая, группа, переместив рюкзаки вперед и нежно прижав их к животам, струилась за ним, а посерьезневший Леон прикрывал сзади. Несколько раз особо рьяные торговцы-арабы хватали участников группы за одежду, тряся товарами и цокая языками, но Леон был начеку — одним своим видом он отсекал торговцев, сумрачно возвращающихся к колченогим стульям у своих лавчонок при его приближении.
Народу было много, но, в отличие от большинства других туристских мест, вели все себя спокойно, и бросалось в глаза почти полное отсутствие маленьких детей. Была одна группа, судя по габаритам и рыхлости тела, яркости и простоте одежды, а также веселью и громкости общения, американских туристов, которые заполнили гулом и ором всю улицу. Но что с американцев возьмешь, они везде такие! Контрастом молча и медленно шли пожилые женщины в неброских бесформенных одеждах и темных платках, кажущиеся меньше, чем они есть. Все двигались в одном направлении — вверх по вытертым и отшлифованным каменным плитам. Они поднимались к Храмовой горе по Крестному пути — изогнутой улице, зажатой в узкое каменное русло, носящей название via Dolorosa, Дорога Скорби, по которой шел Иисус, несущий свой крест. Моисей подробно рассказывал про пятую остановку на Крестном пути, где некий Симон подхватил крест и понес его дальше. Котик все не мог проникнуться святостью и исторической значимостью места. То, что было вокруг, никак не соответствовало картине, которую он себе представлял в голове. Там было вовсе не мощеное каменное ущелье, а тянулась пыльная и неровная грунтовая дорога, зафиксированная невысокими оливковыми деревьями. И почему-то ему казалось, что правильная именно его воображаемая картина.
— Скажите, — обратился он к Моисею, который закончил рассказывать и махнул им рукой, что можно идти дальше, — а эта via Dolorosa сейчас точно такая же, как во время описываемых событий?
— Мы этого не знаем, — ответил гид, — многое поменялось. Столько времени прошло… Иерусалим был разрушен в первом веке нашей эры, да и потом… Тот маршрут, по которому мы идем, был составлен в четырнадцатом веке монахами-францисканцами, которые решили, что все было именно так. С тех пор это канонический маршрут. Но разве это имеет значение?
— Нет, конечно же, не имеет, — согласился Котик, — но мне просто любопытно.
Он подотстал.
— Вон, гляди, — ткнул его в бок Леон, — карманники.
И он кивнул на смуглого подростка, тощего и нескладного, с жесткой пыльной шевелюрой, торчащей из-под надвинутой темно-синей бейсболки, с отрешенным видом бредущего рядом с группой туристов чуть впереди. Напротив него, почти сливаясь в резкой тени с нависающей стеной, стоял второй такой же, только пониже и покрепче. Хоть они и не переговаривались и даже не обменивались взглядами, было понятно, что оба связаны.
А вот Храм Гроба Господня Котик совершенно не запомнил. После того, как он шагнул, сперва выпустив группку женщин в темных платках, с ослепляюще высветленной косым солнцем каменной площадки через небольшую дверь в ничем не примечательной стене, тьма окутала его. Когда же глаза привыкли к сумеркам, он обнаружил себя стоящим у стены большого круглого зала, опоясанного колоннадой в два с половиной яруса. В скудном свете, проникающем откуда-то сверху и размазанном висящими лампадами, в самом центре зала проявилась небольшая одноглавая часовенка непонятного стиля. Судя по толпившемуся вокруг народу и тихой плотной очереди к ней, именно это и было самое важное место. Котик вспомнил, что храм расположен на месте Голгофы. Он осмотрелся и не увидел ничего, что напомнило бы холм, редко поросший корявыми масленичными деревьями вперемежку с жестким кустарником, и криво торчащие под палящим солнцем кресты с обвисшими телами. Каменные колонны, прохладный сумрак, лампады и запах масла… Котик повернулся и пошел к светлому пятну двери. Увернувшись от кучки японских туристов, плотной «свиньей», как рыцари на льду Чудского озера, идущих за сложенным зонтиком над головой экскурсовода, он снова оказался на площади перед храмом. Чуть сбоку, в тени на приступке сидел Леон. Котик уселся рядом.
— Быстро ты, — сказал Леон.
— Ага.
— Плиту-то видел?
— Это в часовне? Нет, не стал заходить. Там толпа. Не знаю… А ты там был?
— Был один раз, сразу как приехал, — махнул рукой Леон.
— А чего сейчас не пошел?
— Тесно там как-то, давит. Да и вообще… — он хлопнул себя по боку, где висела кобура.
Солнечное пятно залезло на носок Котиковой обуви и удобно там устроилось. Он поджал ногу и спросил:
— Может, вечером сходим куда пива попить? Есть же места интересные? Я угощу.
— Нет, спасибо, — лениво ответил Леон, — сегодня никак, да и вообще — я не любитель пива.
Котик согласно кивнул и откинулся, уперевшись сзади руками в теплый камень.
Откуда-то возник Моисей, подтянулись и остальные участники группы.