Вопрос, терзавший мудрого Сальери,
Суть вовсе не простое фарисейство,
Он нас волнует тоже, в разной мере —
Возможны ль вместе гений и злодейство?
Да всякий знает странного поэта,
Художника, актера, музыканта…
Верна, видать, народная примета,
Страннее он, чем ярче в нем таланты.
Алкаш, ревнив, ленив, мерзавец просто —
Для сонма почитателей ударом.
Прозрей, Творец, с высот небесных роста —
Нет тех ты наделил бессмертным даром!
Но понял я — ах, жалкие букашки,
Напрасно мы Создателю пеняем,
Мы совершаем страшную промашку,
Когда во всем поэта обвиняем.
Мол, зависть, зло и прочие огрехи —
Ату поэта, сгусток черный скверны!
Очнитесь, люди, гляньте, человеки,
Все ваши обвинения неверны.
Весь светел, чист, прозрачен и духовен,
Когда он дарит мир великой песней.
Не может даже в мыслях быть греховен,
Кто жизнь простую делает чудесней.
Позвольте, как же так? Раз он красавец,
Весь белый и пушистый, тот художник,
То кто ж тогда отъявленный мерзавец,
И интереса праздного заложник?
Судом безжалостным поэт наш обречен
Таскаться под стесняющим мундиром,
Он в тело грешное навеки облечен,
Как интерфейс меж миром и эфиром.
Пока поэт творит священодейство
В предчувствии открытия большого,
Вершит спокойно подлость и злодейство
Мундир, коль кинут был с плеча чужого.
Вот так и разрешим загадку мира,
Сальери был бы восхищен ответом —
Поэт не может управлять мундиром,
Но и мундир не властен над поэтом.
Поймешь однажды ночью ты все это,
Что образ у поэта чист и светел.
В грехах людских нельзя винить поэта,
Он за свои грехи давно ответил,
За всех за нас поэт уже ответил.