(cenote – подземное озеро в Мексике)
Казалось бы, ну что могло удивить меня после четырехчасового заседалова у начальства, бессмысленного и беспощадного к рабочему времени, и последующего трехчасового шараханья по городу вместе с «копеечкой» в поисках клиентов. Правда, между этими двумя затяжными занятиями был заход с коллегами в казенный кафеюшник, но это в расчет можно было не принимать. Клиенты входили и выходили, «копейка» хаотично носилась по городу, развозя их, я следил за показаниями приборов, мрачно слушал радио, стараясь не вступать в разговоры, и отсчитывал сдачу. Второй раз ошибившись в сдаче, я понял, что пора закругляться, тем более, что и навар был уже солидным. Копеечка повеселела и взяла курс на северо-восток, к дому.
В наплывающих сумерках показался мужской силуэт, стоящий слишком близко к проезжей части – наверняка потенциальный гость. И точно, при нашем приближении он изогнулся и стал качать кулаком с оттопыренным большим пальцем, указывая себе за правое плечо. Обычно клиенты вытягивают вперед руку и машут ладонью, а этот вел себя точь-в-точь, как в голливудских фильмах. Я кивнул головой, и «копеечка», мягко скрипнув, остановилась прямо перед молодым, высоким и не совсем обычно одетым мужчиной с аккуратной рыжей бородкой. Он заглянул в приоткрытое по случаю теплой погоды окно и спросил прятным грассирующим баритоном:
– Мы поехаль на Озерки?
Фраза была составлена не совсем по-русски, да и акцент резал слух. Я кивнул – от Озерков до моего дома было минут пять езды, а сам думал про акцент. Не эстонский или финский, это понятно – эти акценты я знал хорошо. Не немецкий – слишком мягкий, но и не латиноязычный – плавное повышение интонации им не свойственно. Оставлася английский. Гость заглянул в заднее окно – нет ли там кого, и, успокоившись, уселся рядом со мной, улыбаясь рекламной белой улыбкой. На шее поверх тонкой водолазки виднелся тонкий кожанный шнурок. «Американец» – решил я.
– Хорлошш погода, – сказал он, повернувшись ко мне, и мне показалось, что окончание прилагательного он зажевал сознательно, чтобы не ошибиться.
– Да, согласился я и добавил: – You can speak English. I understand.
– Wonderful! – он улыбнулся, широко раскрыв рот, но желтоватые глаза смотрели серьезно. – Но мне… Я хочу говорить русский, когда я в России.
Дальше все влилось в ровный бурый поток дел и событий, но я вспомнил этого американца в другое время и в другом месте.
*******************************************
Резко, как бывет только на юге, навалилась темнота, но жара и не думала отступать – тепло осязаемо выползало из горячих камней мостовых и стен домов и лениво клубилось вдоль узких улиц. Ни звука, ни отблеска не угадывалось за наглухо закрытыми ставнями. Я вышел на широкую, скудно освещенную центральную площадь небольшого, по мексиканским масштабам, городка и широко вздохнул – от сквера с фонтаном веяло прохладой, играла музыка и шумел яркий народ. Я повренул направо, где прямо напротив аляповатого и пятнисто освещенного портала церкви располагался узкая, только дверь и одностворчатое окно, контора под желтой вывеской Sixt. Туда я и вошел и попал в голливудский вестерн. Сидя в кресле и водрузив ноги на стол, а широкополую шляпу на лицо, спал крепкий мужчина. Нижней части его тела не было видно, но там должны были болтаться два длинноствольных револьвера. На скрип двери он вскочил, стукнув сапогами о пол и уронив шляпу на стол, и осмотрел меня, потом удовлетворенно кивнул – видимо, мой туристский вид в шортах и футболке с надписью «полярный круг» не вызвал у него подозрений. Револьверов у него на поясе не было, но могучая челюсть, жующая жвачку, вызывала уважение.
– Здравствуйте! – сказал я по-английски. – Я хотел бы взять напрокат машину.
Он как-то несуразно для голливудского шерифа засуетился и, отводя глаза, начал сыпать:
– Вам какую? Кабриолет? Форд-мустанг спортивный? Или вот есть люкс-СУВ.
– Нет, мне бы попроще что, я на сеноты хочу съездить.
Видимо, что-то не складывалось в его голове:
– Гринго всегда берут кабриолеты!
– Я не гринго, – ответил я обиженно.
Он снова внимательно меня осмотрел и, похоже, не поверил:
– А кто?
– Я русский. Руссо туристо.
– Ах, руссо… – он поскучнел и пододвинул мне каталог автомобилей.
И там я увидел фольксваген-жук – точно, их же до сих пор собирали в Мексике! Я ткнул в него пальцем, заполнил формуляр и вышел, ожидая назавтра увлекательное приключение.
Дело было в Мексике, в городе Мерида, куда меня занесло на научную конференцию. В программе образовался день, который можно было пропустить без угрызений совести и потратить на себя. Идея была поехать посмотреть знаменитую Чичен-Ицу. Я подбил еще двух русских коллег, чтобы поехать вместе – с меня прокат машины, с них бензин и компания.
– Слышь, Урмас, а может мы … того? – спросил Сергей из Якутстка, когда мы потягивали «Корону» на террасе гостиницы. – Не в Чичен-Ицу?
– Кого того? – изумился я. – А куда? Это же Чичен-Ица, развалины города майя, наследие ЮНЕСКО. Ты что, в отказ?
– В сеноты, – невозмутимый великан-сибиряк оживился и опасно для пластиковой мебели замахал руками. – Я тут посмотрел, в ста километрах есть национальный парк, а там шесть сенотов, три больших, три маленьких. Купаться можно. А развалины… Ну, они развалины и есть. Открытки купи тут в сувенироной лавке, вот тебе и Чичен-Ица.
Я было открыл рот, чтобы сопоставить культурные слои с купанием в подземных озерах, но Оля, выбравшаяся сюда из Алма-Аты, уверенно ввязалась:
– Ой, точно, хочу в сеноты! Что я, развалин не видела, что ли?
Сергея можно было бы переубедить, но с Олей задача становилась неразрешимой. Я обреченно кивнул и сказал:
– Хорошо. Сергей, ты штурманишь. Стартуем в девять.
Я затяжным глотком допил выдохшуюся теплую «корону» и пошел в номер.
«Жук» оказался симпатичной, но ужасно некомфортной машиной персикового цвета, почти беж. Сергей, как истинный джентельмен, убедил Ольгу сесть вперед, а сам наискосок раскорячился на несуразном заднем сиденьи. Отсутствие кондиционера поутру вполне компенсировалось дырой в крыше, но могло стать проблемой к середине дня. Хиленький моторчик совершенно отказывался тянуть, пейзаж, медленно протягивающийся за окном, был скучен, и я погрузился в ностальгические воспоминания о моей верной «копейке».
– Ага, так… – подал голос Сергей. – Сейчас должен быть поворот направо на [он назвал какое-то немыслимое сочетание звуков], смотрим внимательно на указатели.
От асфальтового шоссе, по которому мы ехали, то и дело ответвлялись грунтовые дорожки и пропадали в густых пыльно-зеленых зарослях, но указателей не было. Вообще никаких. Впрочем, на одном из ответвлений мелькнул фанерный щит с корявой стрелкой и надписью Xcunya.
– Тут только Ксуня, – сказал я.
– Стоп! – закричал Сергей так, что я резко нажал на тормоз и съехал на обочину, подняв облако желтой пыли.
– Есть Ксуня, – он тыкал узловатым пальцем с рабочим ногтем в карту. – Вот! Мы немного проехали. Если верить этой карте, надо вернуться назад, и во второй съезд…
Ехать по пыльной грунтовке было поначалу весело – «жучок» скакал по неровностям, с обеих сторон на расстоянии вытянутой руки стояла плотная зеленая стена – дорога пересекала кукурузное поле. Но вскоре мы уперлись в развилку: основная дорога уходила круто влево, а прямо продолжалась проростающая мелкой зеленью колея. Я остановил машину:
– Ну, и куда теперь?
– Хрен его знает, – задумался Сергей, глядя в карту. – Развилки, вроде, быть не должно, но влево нам забирать точно не нужно. Думаю, что прямо.
– Но смотри, туда ж никто не ездит, а влево накатано.
– Ой, а вон там кто-то есть, может спросим? – Оля указала в сторону.
Там под небольшим деревом на краю поля виднелась человеческая фигура. Я испепеляющим взглядом посмотрел на Сергея, но он даже не почесался, и пошел к фигуре. Десять шагов, и я снова очутился в голливудском фильме: под корявым деревом полусидел-полулежал долговязый мужчина в красной рубахе, коричневых портках и кожанных сапогах, а на лицо было надвинуто широкополое облезлое сомбреро.
– Сэр, – позвал я тихонько.
Ничего. Я позвал погромче. Ноль эффекта. Я пригнулся и заглянул под сомбреро – были видны пышные усы и щетинистый подбородок, по которому ползла крупная муха. Я прислушался – тишина. А жив ли он вообще? Я сдал назад, стараясь не шуметь, и тут он резко сел, указательным пальцем приподняв шляпу, и с интересом уставился на меня.
– Здравствуйте, – затараторил я по-английски. – Не подскажете, как проехать…
Не дослушав, он разразился явно ругательной тирадой, из которой я уловил только «гринго», снова прикрылся шляпой-сомбреро, откинулся назад и обездвижел. Я вернулся, сел в машину и резко поехал по левой дороге.
– Ну что? – спросила Оля.
– Ничего, – ответил я. – Там такой мачо роскошный спал, я будить не стал.
– А почему так уверенно налево поехал? – с сомнением спросил Сергей.
– Тут дорога наезженная, куда-нибудь приедем, а там спросим.
Минут через десять неспешной тряской езды персиковый «жучок» втянулся в деревеньку – киношную декорацию: центральная пыльная площадь, впритык по периметру огороженная двухэтажными глинобитными домиками, над которыми торчал уродливый шпиль церкви, была засажена редкими ветвистыми деревьями. Под одним деревом спал, прикрывшись шляпой, мужичок, правда, не тощий, как у развилки дороге, а плотный, а под другим сидели на стульях еще несколько усатых мужчин и во что-то играли на раскладном столике. На ближайшем к нам угловом доме висела вывеска с логотипом кока-колы – наверняка, местный бар. Оставив машину под присмотром Сергея и Ольги, я вошел в бар, где недовыбритый бармен протирал стаканы, не удостоив меня даже мимолетным взглядом. Подойдя к стойке, я сказал «Хелло!», но запнулся, вспомним тираду про «гринго» того тощего с развилки.
– Буэнос диез! – неожиданно вырвалось из меня.
Бармен повернулся ко мне и сказал что-то дружелюбное. Больше я ничего по-испански не знал, но однажды меня занесло в Италию, где я даже пытался учить итальянский, впрочем без особого успеха. Итальянский, конечно, не испанский, но довольно близок, как русский, скажем, к польскому. И я продолжил уже на ломанном итальянском:
– Как проехать к сенотам? – спросил я, назвав на итальянский манер сеноты «ченотами».
– Гринго? – спросил в ответ бармен, уже не столь дружелюбно.
– Но-но, руссо! Я не говорю по-испански, но говорю по-итальянски.
– О, италиано! – воскликнул бармен и что-то быстро сказал, глядя за меня.
Я обернулся – за моей спиной стояла дюжина разнокалиберных мужчин, которые с интересом за нами наблюдали. За ними я поймал тяжелый взгляд Сергея, готового ринуться в бой, если мне будет урожать опасность. Опасности пока не было, о чем я и кивнул Сергею, и снова спросил бармена по-итальянски:
– Где ченоты?
Из толпы ко мне подошел дородный дядька, с виду типичный бандит – трехдневная щетина, сросшиеся брови, сумасшедший взгляд и кривой шрам на скуле. Он что-то мне сказал, из чего я уловил слово «текила» – видимо, он рассказывал не про дорогу, а предлагал выпить. И точно, бармен взял в руки полуторалитровую бутыль и выжидательно уставился на меня. Отказывать в такой ситуации не стоило, и я выдавил квази-итальянскую фразу о том, что его я угощаю, но сам пить не могу, так как за рулем, и полиция… На «полицию» бандит ощербился редкозубой улыбкой и вытащил из нагрудного кармана бляху – он и был тут полицией. Он последовательно ткнул сосисочным пальцем в бутылку, в меня, в свою бляху, и показал большой палец. Я почти было согласился, но вспомнил мексиканское коварство в голливудских боевиках, которые, как оказалось, тут совершенно реалистичны, и отрицательно покачал головой. Ага, я выпью, а его напарник меня на выезде из деревни и повяжет.
– Кофе для меня, и текилу для сеньора, – сказал я бармену и поспешно добавил: – пар фавор!
Вы думаете, мексиканцы текилу пьют, слизывая соль с ладони и заедая лимоном? Может и так, но полицейский-бандит залпом вылил содержимое маленького стаканчика себе в усы, по-нашенски крякнул и утерся волосатым запястьем. Он выжидающе смотрел на меня, зрители тихо перешептывались. Я тоже залпом влил в себя не очень крепкий, но очень горький кофе, утерся и спросил:
– Ченоты?
– Сеноты, – поправил он и стал что-то рассказывать, изображая руками движение змеи. Понять это было невозможно. Он оглянулся на зрителей и позвал:
– Хосе!
К нам подошел молодой, безусый и аккуратно подстриженный юноша. Бандит ему коротко что-то приказал, тот повернулся и вышел. Затем ткнул мясистым пальцем в направлении моей груди и не допускающим возражений тоном приказал, как я понял, сдедовать за Хосе. Я кивнул и спросил у бармена «Куанто?», показывая на пустые чашку и стаканчик. Пятьсот, понял я из его ответа и хрюкнул – похоже, меня тут развели, и не возразишь. Прикрываясь локтем, я вытащил из бумажника синеватую тысячепесовую купюру и протянул бармену. Он отрицательно покачал головой и показал на мой бумажник, мол, давай-ка. Полиция стояла рядом, недобро ухмыляясь. Я покорно протянул бумажник – как-никак, кошелек – не голова, можно и лишиться. Бармен вытащил оттуда одну бумажку, вроде бы красную, стопесовую, и шлепнул передо мной сдачу – сиреневую купюру в пятьдесят песо. «Пятьдесят! – сказал он громко. – Пятьдесят, не пятьсот!» Зрители весело заржали, а один коротышка согнулся, уткнувшись лбом в стол, и громко хрюкал. В проеме двери снова мелькнуло встревоженное лицо Сергея. Я улыбнулся и пододвинул пятидесятипесовую купюру назад бармену, пробормотав «Грацие, сеньор!», но тот снова покачал головой и шепнул «Десять». Нужная монетка в кармане нашлась, и я сквозь расступившуюся толпу вышел на улицу. Сбоку подскочил Сергей и, прижавшись плечом, шепотом спросил:
– Что это было?
– Все нормально! – так же шепотом ответил я и горомогласно объявил: – Мучас грасиес, сеньори!
Зрители, высыпавшие на площадь, одобрительно загудели.
Около машины, где внутри сидела испуганная Ольга, уже стоял Хосе с небольшим мотоциклом. Он махнул рукой, мол, поезжайте за мной, и крутнул ручку газа – агрегат разразился громкими звуками, вызывающими ассоциации скорее с несварением желудка, чем с ревом мотора. Мы расселись по свои местам в «жучке», и он неспешно, вздрагивая на каждой неровности, пополз за рванувшим вперед проводником. Небольшая, но плотная толпа на площади махала нам шляпами. Я был уверен, что они будут стрелять в воздух, но, кроме неприличного треска мотоциклетки впереди, других резких звуков не было слышно – видимо, в этом голливудские режиссеры перестарались.
До места назначения оказалось минут пятнадцать небыстрой езды по пыльным дорожкам, петляющим через кукурузные поля и заросли колючих кустарников. Мы вынырнули на неожиданно асфальтированную площадку, где под покосившимся щитом с выцветшей фотографией большой пещеры стоял столик, за которым сидел еще один усач, которому и передал нас Хосе. Затем наш проводник с достоинством принял у меня купюру в пятьдесят песо и, огласив окрестности неудобоваримыми звуками, скрылся в подступившей со всех сторон зелени. Усач, не показывая верхней части своего лица, скрытой сомбреро, взял с нас по двадцать песо за билеты, чиркнул в какой-то бумажке загогулину, ткнул в запястье, где обычно носят часы, показал два пальца и сказал «Dos horas» (два часа). Мы растерянно переглянулись. Он удовлетворенно хмыкнул, снова ткнул себя в запястье, потом рубанул воздух – без ограничений, и зловеще прошептал «Пятьдесят». После нескольких секунд обоюдного молчания Сергей первый понял, что к чему, и шлепнул на стол пятидесятипесовую бумажку, которая тут же скрылась пол пухлой волосатой ладонью. Затем эта же ладонь широким взмахом указала за щит, куда вела протоптаная дорожка.
А сеноты? Чем читать про них, лучше самому увидеть. Не пожалеете, как мы тогда не пожалели.