В кухне заоблачной чья-то рука
Ночью занялась делом —
Ветер со снегом смешала — пурга,
Мир наш накрылся белым.
Словно и не было тысячи лет,
Елки стоят — древляне,
Зайца едва различаемый след
Лег на белой поляне.
Новый пора начинать мне рассказ,
Музыка зазвучала,
В мир обновленный, в который уж раз
Путь я начну сначала.
Все на свете просто,
Прям поверх коросты
Ляжет позолота —
Заливаясь в крике,
Хвалят так кулИки
Всяк свое болото.
Надрывая шею,
Всяк своей траншее
Воет дифирамбы,
Не боится сглаза,
Сыпятся алмазы
Пятистопным ямбом.
Не было печали,
Кулики кричали
Громко, разнобоем,
Весело смеялись,
Гордо похваляллись
Каждый сам собою.
Но весенним утром,
Ветренным и мудрым,
С бодуна наверно,
Ляпнула сорока
Как-то ненароком:
— Хвалите неверно.
Славословья ваши
В общей звуков каше
Вряд ли кто заметит.
Доказать охота,
Что твое болото
Лучше всех на свете?
Думай головою —
Каждый с похвалою,
Шустрый и ленивый,
Страшный и красивый,
Грустный и счастливый,
Вроде все равны вы.
Так кричать некстати,
Горло надрывати
В славословьях дружных.
Чтоб себя возвысить,
Надо всех унизить —
Вот, что нынче нужно.
Сделав свое дело,
Дальше полетела
Сгинула сорока.
Но кулик средь прочих
Был смышленый очень,
Понял суть урока.
Клюв разинув в раже,
И подпрыгнув даже,
Перешел на визги,
Хает он нелестно
куликов окрестных
Грязи сыплет брызги.
Окрепчал маразм,
Хор ударил разом,
Ругань процветает,
Грустно отчего-то,
Над гнилым болотм
Лишь хула витает,
И в тумане тает.
Звуки затихли, прохладно,
Ночи бездымная гарь,
Все оно как-то неладно,
Дай же мне нить, Ариадна!
Но у дороги фонарь —
Сгусток неяркого света
На одиноком столбе,
Было однажды все это
В месте без имени где-то,
Что я придумал себе.
Долго его не включали —
Летом не нужен фонарь.
Не понимал он вначале
Суть и причину печали.
Нынче же темный январь…
Мглу разогнать всю навеки,
Мир осветить он хотел:
Улиц каналы, аптеки,
Памяти дальней отсеки,
Маску сорвать с темных дел.
Тонкой вольмрафовой нити
Так раскалилась спираль
Солнцем в слепящем зените —
Темные ночи ланиты
Света прикрыла вуаль.
Только усилия даром:
Лампочкой в сотню свечей
Вряд ли покроешь гектары…
По самолюбью ударом —
Путь не осветит ничей.
Тени на темной дорожке.
Что это там впереди?
И шевелится немножко.
Может быть черная кошка?
Сердце заныло в груди…
Видно, в светила он метил,
Ночью горя на посту.
Будь то туман или ветер:
Хоть недостаточно светел,
Видно его за версту.
Страх темнотою пропитан,
Путник, в ночи трепещи.
Мгла из чернилиц разлита.
Но есть фонарь, и горит он
Звездочкой теплой в ночи.
Страхи оставь на пороге —
Видишь светящийся знак?
Прямо ведут к нему ноги:
Нет, не фонарь у дороги —
Он в океане маяк.
Серый пол, серый дом,
Редкий отблеск света,
Серый кот в доме том
Затерялся где-то.
В стоге сером игла,
Для чего-то ищем,
Из любого угла —
Желтые глазищи.
Обошли дом мы весь,
Стало нам обидно —
Серый кот где-то здесь,
Но его не видно.
Серый дом, серый год,
Странные порядки —
В доме том серый кот
Обыграл нас в прятки.
Серый кот, серый пол,
Может быть, со сна я?
Вот накроем на стол,
Сам придет он, знаю.
Ровно за ночь, в аккурат,
Как-то между делом,
Мир, как маршал на парад,
Нарядился белым.
Темным золотом горят
Листьев аксельбанты,
Караулом встали в ряд
Ели-адьютанты.
Ветви сложены в персты —
Ивы как монашки,
И напялили кусты
Белые фуражки.
Рухнул мыслей зиккурат
В голове лохматой —
Снежный принимать парад
Вышел я с лопатой.
Осень, опять непогода,
Сутками дождь небольшой,
Видно устала природа,
Бурой покрылася ржой.
Жмутся к дороге неровно
Остовы ржавых берез,
Фразы размыты, условны
В мире тумана и грез.
Меж затуманенных сосен
Черных кустов чехарда —
Мчимся сквозь ржавую осень
Вечно, нигде, никуда.
Небо намокшим ватином
Давит к дороге кусты.
Мысли неисповедимы,
Тропы прямы и просты.
Капли на ветках повисли,
Словно на сердце стихи.
Я исповедую мысли —
Может, отпустят грехи…
Я знаю, плевать вам на это,
Но ради святого всего,
Оставьте в покое поэта,
Не лезьте в покои его.
В перчатках резиновых руки,
И спиртом протерт мелкоскоп,
Берете, под видом науки,
С поэта посмертный соскоб.
Познаем загадки все мира,
И разом решим кучу дел,
Коль пол мы узнаем Шекспира,
И чем он, зараза, болел.
Чтоб, сидя в уютной гостиной,
Простой обыватель решил:
Поэт — вовсе он не невинный
По мелочи так же грешил.
Мы будем сегодня едины —
Вино наливай, сомелье, —
Кому неприятны картины
Копанья в несвежем белье.
В условьях моральной разрухи,
Где цели и средства не те,
Поднимем сегодня мы руки,
Согнутые крепко в локте.
Смеюсь я над облаком чуши —
Опять повернули вы вспять,
Поэтову хрупкую душу
Вы вновь не сумели понять.
Опять в дураках вы остались
И пальцем попали в надир —
Поэта понять вы пытались,
А поняли пыльный мундир.
Вопрос, терзавший мудрого Сальери,
Суть вовсе не простое фарисейство,
Он нас волнует тоже, в разной мере —
Возможны ль вместе гений и злодейство?
Да всякий знает странного поэта,
Художника, актера, музыканта…
Верна, видать, народная примета,
Страннее он, чем ярче в нем таланты.
Алкаш, ревнив, ленив, мерзавец просто —
Для сонма почитателей ударом.
Прозрей, Творец, с высот небесных роста —
Нет тех ты наделил бессмертным даром!
Но понял я — ах, жалкие букашки,
Напрасно мы Создателю пеняем,
Мы совершаем страшную промашку,
Когда во всем поэта обвиняем.
Мол, зависть, зло и прочие огрехи —
Ату поэта, сгусток черный скверны!
Очнитесь, люди, гляньте, человеки,
Все ваши обвинения неверны.
Весь светел, чист, прозрачен и духовен,
Когда он дарит мир великой песней.
Не может даже в мыслях быть греховен,
Кто жизнь простую делает чудесней.
Позвольте, как же так? Раз он красавец,
Весь белый и пушистый, тот художник,
То кто ж тогда отъявленный мерзавец,
И интереса праздного заложник?
Судом безжалостным поэт наш обречен
Таскаться под стесняющим мундиром,
Он в тело грешное навеки облечен,
Как интерфейс меж миром и эфиром.
Пока поэт творит священодейство
В предчувствии открытия большого,
Вершит спокойно подлость и злодейство
Мундир, коль кинут был с плеча чужого.
Вот так и разрешим загадку мира,
Сальери был бы восхищен ответом —
Поэт не может управлять мундиром,
Но и мундир не властен над поэтом.
Поймешь однажды ночью ты все это,
Что образ у поэта чист и светел.
В грехах людских нельзя винить поэта,
Он за свои грехи давно ответил,
За всех за нас поэт уже ответил.
В целом здесь вроде неплохо,
Моря и пальм через край.
Я на Гаваях — Алоха!
Теплый тропический рай.
Солнце встает за спиною,
День начиная сполна.
Пеной пав ниц предо мною,
Цвет обретает волна.
Видел дельфинов, мурёну,
Даже мелькнул осьминог,
Каждый здесь вдох чуть соленый
И неприлично глубок.
Тают последние мысли,
Чувства играют отбой,
Нервы веревкой провисли,
Старой, в узлах, бельевой.
Скучно здесь жить, травянисто,
Лучше поеду домой.
Ciao и hasta la vista,
Рай на земле, но не мой.