Занимается кто-то у-шу,
Иль сажает на клумбе цветочки,
Я же только пишу и пишу,
Чтоб ни дня не осталось без строчки.
Кто-то смотрит опять сериал,
Может в храме кто ищет спасенье.
Только это не мой ареал —
И пишу я: стихи, уравнения.
Чья сюиту выводит рука,
Кто-то квасит с друзьями до ночи…
Я ж пишу: буква, слово, строка.
Дни мне кажутся часа короче.
Кто-то новый примерил наряд,
Кто-то ищет плохую примету…
Я пишу. Одному лишь не рад:
Почитать как-то времени нету.
Чтобы долго жить ты мог
Без проблем особых,
Обезжиренный творог
Надо есть, и много.
И водою запивать
Кипяченой только,
Раз в неделю баловать
Себя сырной долькой.
Голод мутит? Все равно
Никакой поблажки,
И на завтрак ничего,
Кроме жидкой кашки.
Бросить граппу и Клико,
Колбасу и сдобу…
А кому сейчас легко?
Но помрешь здоровым!
К черту! Буду пить вино,
Устриц есть под ветром,
И вести себя грешно
Утром предрассветным.
Хочу пахнуть коньяком,
А не нафталином!
И прошу лишь об одном —
Помереть живым мне.
Ох, сегодня, братцы,
Будет канитель —
То поторговаться
К нам пришла метель,
Разложив товар-то
Весь лицом вокруг.
В середине марта
Побелело вдруг.
Матерясь задорно,
Впродувь на ветру,
По цене бесспорной
Весь товар беру.
Уж не томно утро,
И с лопатой, эх,
Снова камасутра —
Убираю снег.
Я знаю, прощенья не будет,
И карму свою тем гублю —
Мне нравятся звери и люди,
Растенья же я не люблю.
Мне выдержать этот удар бы,
В грехах навсегда не пропасть.
И в целях спасеня кармы
Мне велено деревом стать,
Чтоб понял древесную суть я,
Спокойствие духа познал.
Так будет! — Нахмурились судьи,
И вынес вердикт трибунал.
— А можно мне будет хотя бы
Древесную выбрать тюрьму?
— Занудный какой доходяга.
Ну ладно, позволим ему…
И мысли заходятся в спешке,
В чьи корни мне лучше врасти.
Одна мне шепнула: «Не мешкай,
Агавой в пустыне проси.»
Агава? Жить вроде бы можно—
Иголки, текила, ура!
А впрочем, чудовищно сложно —
В пустыне же вечно жара.
А может гигантской секвойей
Под сенью ветвей-эполет?
Но это ведь значит, в неволе
Томиться мне тысячу лет.
А то ли, чтоб было не тяжко,
И срок свой быстрей отмотать,
Мне стать на полянке ромашкой,
Про счастье девчонке гадать?
Иль может березкою стать мне,
Дрожащей на легком ветру,
Чье тонкое летнее платье
Прикроет едва наготу.
Еще я хочу, чтобы вился
По стенке дурманящий хмель,
И долго кругом чтоб резвился
Серьезный, но пьяненький шмель.
Пора, наконец мне решиться —
Пусть выбор хорош или плох,
Будь то баобаб иль пшеница,
Решился я — чертополох.
— Колючка с невзрачным цветочком?
Спросил удивленно судья.
— Колючка. С цветочком. И точка!
Растеньем таким буду я!
Он с виду колючий, невзрачный,
Над травами смело высок.
Мне нравится гордый и мрачный
Шотландской свободы цветок.
Под звездного неба мерцаньем
Я карму сумею добыть —
Безмолвным займусь созерцаньем,
Чтоб прелесть движенья взлюбить.
Я прогнал сонливость прочь,
вышел в сад.
Обещают в эту ночь
звездопад.
А желаний у меня
целый воз,
Лишь хватило бы огня
этих звезд.
Запишу желанья я
строго в ряд,
Их выкрикивать, хрипя,
наугад,
Не попасть мне чтоб обид-
но впросак,
Когда звезд пойдет обиль-
ный косяк.
Ни одну звезду терять
не хочу,
«Мне желанье номер пять!» —
закричу.
Как трубач перед ата-
кой врагов,
К звездопаду навсегда
я готов!
Но покрылся облака-
ми закат,
И не виден мне пока
звездопад.
Первый раз такой со мною
скандал,
Что звезды я ни одной
не видал.
Исполнять придется, вид-
но, опять
Самому желанья три,
семь и пять.
Город, вечер, машины, навстречу толпа,
Я надеюсь, мне это лишь снится.
Брызги взглядов чужих отираю со лба,
И плыву сквозь безликие лица.
Уши, груди, колени, духов перехлест,
Море глаз, как рассыпанный бисер,
Души сбилися в стаю в отсутствие гнезд,
И игрою назначен нам мИзер.
Он играется просто — не брать на себя
Ни ответственности и не веры.
Только знаю наверно, что тут западня,
Запах жженой мне чудится серы.
Новый раунд играем, заход вышел в ложь —
Мне б не брать, только правдой покрыл я,
«Пропусти эту взятку, не надо, не трожь!» —
Проиграл этот ход, но не крылья.
Взяток лишних гора приросла под локтём,
Вечно что-то не то собираю,
Мы в другом чем-нибудь пулю-гору сведем,
Я мизЕр очень плохо играю.
Как прошлого тенью далекого,
Что когда-то войдет в привычку,
Читает девчонка Набокова
Напротив меня в электричке.
А рядом усохшими пальцами
По айфону скользит старушка.
Да лучше бы ей за пяльцами
Залихватские петь частушки.
Чуть подальше, тобой не описана,
Любитель Москвы Гиляровский,
Дремлет дама, до ног унизана
Мелким бисером от Зваровски.
И бросают гламурную тень очки
Пусть на пирсинг и бренд одежды,
Но Набоков в руках у девочки —
Это вера, любовь и надежда.
Меня сильно не кости,
Что без спаса жил.
Ночь, летит легко такси,
Я в нем пассажир.
Света-тьмы ночной пунктир
Чертят фонари,
Потерялся ориентир
У меня внутри.
И бросает резко в дрожь
Под покрышек свист,
Ты куда меня везешь,
Силуэт-таксист?
Но молчание в ответ,
В зеркале лишь мрак.
Ты живой там или нет?
Мышцы я напряг…
Где же мы, который год,
Март или июль?
Я перескочил вперед
И вцепился в руль
Хоть подобен я нулю,
Тих и неказист,
Но отныне я рулю —
Сам себе таксист.
Угадал Жванецкий точно,
Как он это там сказал?
«Мне в Париж по делу срочно!»
Хельсинки. Парадный зал.
За окном метель клубится,
Темень, утро, час восьмой,
Самолет усталой птицей
Распластался подо мной.
Как охранник на Голгофе,
Из последних сил не сплю,
Тихо втягиваю кофе,
Слепо новости смотрю.
Рядом щуплая старушка,
Лет за семьдесят на вид,
А над ухом завитушка,
На тарелочке бисквит,
И шампанское, взгляни-ка,
Льет себе уж в третий раз,
Уже стала краснолика,
Только блеска нету глаз.
Тут же дама деловая,
Брюки счас порвутся аж,
Но лицо не попадает
В то, что чертит макияж.
Посмотрела с интересом
Из-под крашенных ресниц,
Два себе двойных эспрессо
Налила. Средь хмурых лиц
Выделяясь неуместным
В этот хмурый ранний час
И костюмом, слишком тесным,
И холодным блеском глаз.
Остальные… Эти рожи
Не влезают даже в стих,
На сомнабмулов похожи,
Да и я — один из них.
Мысль одна пронзила резко:
«А чего я тут торчу?»
Да, был прав Михал Жванецкий,
Я опять в Париж хочу.
И снова в душе кровоточит
Раскрытая рваная рана,
Как след от тупого предмета,
А тело так отдыха хочет —
Забраться в горячую ванну
И там позабыть про все это.
Но нету пока что покоя,
Изранен почти бездыханно,
Но к цели сумею пробиться,
Добычу себе я присвою,
И рухну потом уже в ванну
Подбитой на вылете птицей.
Как водка в граненом стакане,
Я, сжавшись в комок, замираю
И, кровь источая толчками,
В горячей до одури ванне
Уже растворился без края,
И руки по швам плавниками.
Как феникс, из праха восстану,
И мысли я небу воздену.
Горячей воды мягкой лаской
Я принят в лечебную ванну —
Легли запотевшие стены
Стерильною белой повязкой.