Бабье лето ― уютный сезон. Уже не жарко, но еще и не холодно, температурный баланс регулируется застежкой-молнией на легкой куртке. Стало чуть потеплее, можно расстегнуть, посвежело ― вжикнуть вверх. И цвет! Природа большую часть времени монохромна: серая поздней осенью, черно-белая зимой и зеленая летом. Но бабье лето раскрашивает ее в броские осенние цвета: красный и желтый, уже начинающий буреть, плюс остатки зелени и натекающая серость. Если учесть, что знаменитые затяжные питерские дожди начинаются чуть позже, то читатель, надеюсь, согласиться, что времени лучшего, чем короткий промежуток между летом и осенью, быть не может.
Бежевая, чуть заляпанная грязью по порогам и крыльям, но сверкающая бликами на стеклах, «копеечка» неспешно катилась вдоль пустой улицы, с удовольствием шелестя новыми шинами по свежему черному асфальту. Я сидел, сомкнув обе руки на верхней части руля, и напевал себе под нос «Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…». Окна были открыты, радио выключено. Двигались мы в сторону института, где все сотрудники лаборатории обязаны были присутствовать на ежегодном инструктаже по технике безопасности и оказанию первой помощи и, самое главное, расписаться там в журнале, что инструктаж пройден. Это было чуть ли не единственное, за чем администрация института следила тщательно, бросив все остальное на самотек и анархию.
Из подворотни, прикрытой тревожными красно-коричневыми кустами черноплодки, выбежал крупный и крепкий мужчина лет шестядесяти, в темно-синем спортивном костюме и с небольшой сумкой рванул нам наперерез, размахивая рукой. Пассажиров я брать не собирался, но тут, похоже, требовалась техническая помощь коллеге-автолюбителю. «Копеечка» аккуратно остановилась прямо перед мужчиной. Он наклонился и крикнул прямо в открытое окно:
― Выручите, пожалуйста!
― Прикурить или дернуть? ― спросил я, прикидывая в уме: трос в багажнике есть, а вот плюс-клемма проводов для «прикуривания» начинала рассыпаться и искрила. ― Мой прикуриватель искрит, но дернуть могу без проблем.
Его лицо перекосилось ужасом и брезгливостью, он отпрянул, потом снова нагнулся, заглянул в машину, принюхался и, видимо, не почувствовав того, что искал, осторожно спросил:
― Извините, что вы сказали?
― Ну, вам же надо помочь машину завести? Я могу дернуть, у меня есть трос, ― я руками изобразил перетягивание каната.
― А-а-а-а, ― облегченно сказал он, ― нет, дергать не надо. Я опаздываю, вы не могли бы меня подкинуть? Я заплачу, сколько надо.
Время было в запасе, но не много.
― А куда? ― спросил я.
― Бассейн СКА. Знаете?
******
Еще бы мне не знать бассейна СКА! Лет семнадцать назад я там почти профессионально занимался плаванием. Три раза в неделю, едва залетев домой после школы, я кидал что-то в голодно бурчащий желудок, хватал сумку и мчался на трамвайную остановку. Там в напряженном темпе отмахивал пятнадцать минут «сухой» тренировки и потом еще час «воды», и после этого, купив в буфете традиционную глазированую полоску, плелся на трамвай ехать домой. Когда руки и ноги молотят по воде, сердце мощно толкает кровь по сосудам, а легкие ритмично обагащают ее кислородом ― выдох-вдох на каждый третий гребок, голова остается не у дел, и в ней зарождаются и расцветают фантазии. К окончанию тренировки они иногда оказываются такими развитыми и ветвистыми, что их жалко бросать. Поэтому зачастую я так и брел на «автопилоте», погруженный в фантазии, до трамвая, где шумная и плотная действительность окончательно вышибала их из головы, несмотря на все мои попытки удержать их. Неприятным последствием фантазий было то, что время от времени я забывал в бассейне, на крючке в душевой, плавки ― почему-то «автопилот», хоть и вел тело в нужном направлении, не желал следить за вещами. После третьих плавок, купленных за месяц, отец предупредил «Еще раз потеряешь, получишь ремнем по заднице!», я согласно кивнул. Держался я долго, но потом особо буйная фантазия родилась во мне во время безостановочного заплыва кроллем на 1800 метров, и я оставил на крючке не только плавки, но и полотенце ― видимо, одевался мокрым, не вытираясь. Отец слово держал всегда, и в руке у него появился ремень. Коричневый узкий брючный ремень, сложенный петлей. Взмазнул он несильно, но я в попытке увернуться дернулся, и коричневая петля хлестнула не по заднице, как было обещанно, а по плечу, вполне чувствительно.
― Сам же знаешь, что за дело… ― немного виновато сказал отец.
― Еще как задело! ― невольно скаламбурил я, едва сдерживая слезы, не боли, но обиды.
Сдерживаться дальше не получалось, а рыдать пацану от легкого шлепка было уж совсем западло, и я стал молча натягивать кеды.
― Ты куда? ― спросил отец.
Я, не поворачиваясь, махнул рукой.
― Только не вздумай утопиться в нашем пруду! ― почти строго сказал он.
Мысль о том, что я, почти профессиональный пловец, могу утопиться в вонючей луже за соседним домом, показалась мне настолько смешной, что я всхлипнул, теперь уже от смеха. Конечно же, ни в каком пруду я топиться не стал, и через час вернулся, чавкая мокрыми кедами ― на улице шел дождь, крепко-накрепко велел себе вырасти, завести собственных детей, незаслуженно их выпороть, а когда те побегут жаловаться дедушке, так надменно ответить «А вот помнишь, ты сам меня тогда наказал?». Интересно, что, планируя такое для своих будущих детей, сам я даже и не подумал побежать жаловаться дедушке или бабушке.
****
Я кивнул и сказал:
― Садитесь!
Он чуть замешкался, но все-таки сел рядом со мной.
― Вы знаете, ― сильно смущаясь, выпалил он, ― я уж решил вы про наркотики говорите. «Курнуть», «дернуть»…
Я криво усмехнулся и вжал газ. «Копеечка» вздрогнула, прыгнула вперед и влево и, проседая на заднюю ось, резко ускорилась.
― Пристегнитесь, ― сказал я.
Он послушно и неумело потащил ремень левой рукой из-за правого плеча. Я помог защелкнуть замок и вдруг заметил, что его сильные узловатые руки испачканы машинным маслом.
― Так вы с машиной возитесь? ― я указал на его руки, теперь смирно лежащие на коленях. ― А обычных терминов, таких как «прикурить», не знаете. Это же все знают, у кого машина.
Он непонимающе и даже подозрительно посмотрел на меня, а потом на свои руки. Увидел грязь и обадовался:
― А-а-а, так это ж не машина. Это велосипед! Понимаете, у меня тренировка сейчас, ― он посмотрел на часы, ― через четыре минуты начинается.
Перехватив мой удивленный взгляд ― на активного спортсмена он не тянул, гость пояснил:
― Да я тренер, среднюю группу тренирую, опаздывать нельзя!
Ехать до бассейна было недалеко, минут пять―семь, но на Лесном мы увязли в пробке ― впереди была какая-то авария, желтый скособоченный Икарус-гармошка наискось перегородил проспект.
― Вот ведь не везет!.. ― тренер негромко и незлобно, но отчетливо выругался. ― Давайте, я пешком добегу.
Он схватился за ручку двери и открыл ее, но забыл отстегнуть ремень безопасности.
― Подождите! ― сказал я. ― Тут нельзя.
Он послушно захлопнул дверь. Мы стояли в крайнем левом ряду, левее были неасфальтрированные трамвайные пути. Я вырулил влево, и «копеечка» осторожно вползла на рельсы. Вы знали, что колея «жигулей» точно соответствует железнодорожной колее? Небыстро и необычно гладко она побежала по рельсам. Небыстро, чтобы в случае съезда с рельсов не вынести всю подвеску. Так мы объехали пробку, на следующем перекрестке съехали с путей, и дальше понеслись по пустому проспекту. В зеркало я увидел еще одного рискового, на красном «москвиче», тоже выползающего на рельсы, но не успел разглядеть, сумел ли и он добраться до следующего перекрестка. Через минуту «копеечка», качнувшись, застыла перед стеклянным полукруглым фасадом бассейна СКА.
― Сколько с меня? ― спросил тренер, пытаясь отстегнуть ремень.
― Ерунда, ничего не надо, ― сказал я. ― Я же тут тоже занимался плаваньем.
Он всмотрелся в меня:
― У меня? Не узнаю.
― Нет, у Евгения Михайловича. Пятнадцать лет назад.
― А-а-а. А Женя… Евгений Михайлович ушел.
― Ох, черт! ― спохватился он и выскочил из машины. ― Уже опоздал! Спасибо!
И бодро, вприскочку, побежал ко входу.
― А не послать ли мне технику безопасности, и не поплавать ли? ― спросил я бежевую подругу. ― Не, ну а что? ― убеждал я ее. ― Безопасность потом со спектроскопистами сдам, плавки и шапочку напрокат возьму. А?
«Копеечка» вздохнула, зарулила на парковку и затихла, недовольно побулькивая чем-то под капотом. А я пошел к стеклянной двери с твердым желанием проплыть не менее километра.