Обычно я заканчиваю работу ближе к пяти часам и двигаюсь к дому. Так повелось еще с тех времен, когда надо было забирать дочку из детского садика, который формально работал до шести, но сотрудницы обижались, если детей забирали поздно. А кто же хочет, чтобы его ребенок оставался потом с обиженной воспитательницей? Правда, прибытие домой вовсе не означает окончание рабочего дня – затяжные посиделки с бумагами на кухне вовсе не редкость. И уж совсем редко случается, что я сижу допоздна в институте. Это был как раз такой редкий случай.
Был у меня тогда студент-дипломник Дима. Вроде бы, толковый парень, но с небольшими закидонами – а кто ж без них? Его дипломная работа получалась интересной и нужной, а тут как раз объявили институтский конкурс студентческих раубот, где в качестве приза первой десятке предлагалось участие в Международной летней школе по физике – отличный старт для научной карьеры. Шансы на попадание Диминой работы в финал были неплохие, и мы решили поучаствовать в конкурсе. В последний день Дима принес мне текст заявки на пяти страницах и испарился, а я уселся на продавленный перекошенный диван в кабинете и начал читать, но сразу же понял, что посылать такую заявку нельзя. Это была какая-то невнятная бредятина, из которой даже я ничего не понял, что же говорить о комиссии – эх, не всем дано умение связно излагать мысли. Но и упускать шанс было бы неразумно. Я предупредил родных, что задержусь, и начал переписывать все заново. Через десять минут после полуночи я заслал эту чертову заявку и, пошатываясь, вышел из института. Хотелось есть, спать и ругаться. Одинокая «копеечка» притулилась в заднем углу паровки, тускло отсвечивая под желтоватым фонарем. Радостно пискнув сигнализацией, она скрипнула и ожила. «Домой!» – уверенно сказал я, и она перевалилась через невысокий поребрик и, ускоряясь, покатила по скудно освещенной улице.
Сидеть в подпрыгивающей на разбитом асфальте машине было уютно. «Копеечка» преданно и доверчиво смотрела прямо на меня неярко подсвеченной приборной панелью и в то же время уверенно и даже немного нагло освещала поблескивавшую мокрым асфальтом дорогу впереди. Путь домой проходил по широкой, пустынной в ночи улице, разделявшей шевелящийся тьмой лесопарк с левой стороны и редко освещенную промышленную зону, в недрах которой пряталась овощебаза, с правой. Где-то впереди маячили красные фонари двух машин, сзади же, судя по темноте в зеркале, никого не было. Машина впереди вильнула влево, такой же маневр совершила вторая – видимо, объезжали какое-то препятствие. «Копеечка» чуть сбросила скорость и стала забирать левее. Сперва в отраженном от луж, а потом и в прямом свете фар прорисовались четыре мужские фигуры, тяжело шагающие вдоль поребрика. Самая левая из них вытянула в сторону руку с поднятым вверх большим пальцем – голосовала, но вяло, даже не замедляя ход и не оборачиваясь. И немудрено – кто ж посадит ночью четырех мужиков в столь подозрительном? Когда фары были уже совсем рядом, они все-таки обернулись – молодые, неброско одетые ребята, один с рыжей бородой, другой со спортивной сумкой через плечо. Лица у всех усталые и безразличные. Освещенный участок дороги ускакал вперед, и четверка пропала в темноте.
*******
Уже час, как совсем стемнело, а эта чертова картошка не кончалась, вагон так и оставался почти полным. Я не помню, кто менно это придумал, по-моему, все-таки Шура, но идея была блестящей: легко срубить честных денег. Как-то вдруг стало известно, что на овощебазе за разгруженный вагон картошки платят пятьдесят рублей. Деньги хорошие, но и вагон не маленький – 63 тонны картошки навалом. Прикинув, мы, четыре выпускника-школьника, решили, что вместе это вполне потянем – ребята здоровые, спортивные, Димон, вон, вообще к.м.с. по борьбе, да и остальные разрядами не обделены. А что – работа не пыльная, а двенадцать с полтиной рублей на нос тоже на дороге не под каждым фонарем валяются. И мы решили поробовать. В шесть вечера мы робко вошли в контору, Шура выписал наряд под свой паспорт, после чего подошел бригадир и критически нас обозрел.
– Инструмент свой? – спросил он Шуру.
– Нет, – неуверенно ответил тот. – А вы разве не даете?
– Даем-даем, – солгасился бригадир. – В первый раз?
– М-м-м-да.
– Хорошо, пойдемте.
Бригадир, не оборачиваясь, вышел на улицу, мы засеменили за ним. Получив на складе инструменты (нечто среднее между совковой лопатой и вилами, с колесиками на конце) в количестве четырех штук, один совсем убитый, три приличных, и две тачки, мы прошли к стоящим за бараком вагонам.
– Вот этот, – бригадир махнул в сторону ближайшего. – Шестьдесят одна тонна. Грузить в эти ящики, погрузчик будет увозить полные и подвозить пустые. Закончите, приходите в контору закрыть наряд.
И ушел. Мы переглянулись – пятнадцать тонн на нос, и приступили. Сперва шло вяло, но потом наладилось: один стоял на ящиках, закидывая туда картошку из тачкии разравнивая ее, а затем расставляя новый ящик, трое заполняли тачки в вагоне. Время от времени приезжала мрачная тетка на погрузчике и увозила по два полных ящика, после чего мы по кругу менялись ролями. Работалось легко и споро, в удовольствие. Стемнело. Димон предложил устроить перекур, остальные с радостью согласились. Было полдевятого вечера, а в вагоне около ворот образовалось свободное от картошки пространство, куда уже могли войти два человека.
После десятиминутного перерыва мы снова взялись за работу. Лопаты потяжелели, узкий плацдарм, отбитый в вагоне у картошки, никак не желал увеличиваться. Тетка на погрузчике увозила уже часто по одному ящику, из чего мы сделали вывод, что наша скорость разгрузки вагона упала вполовину, если считать, что период ее обращения не поменялся. Время, казалось, застыло в желе и едва шевелилось
– Перерыв? – спросил Шура после того, как погрузчик увез очередной полный ящик.
– Не стоит, – буркнул Димон. – Потом не втянемся.
– Давайте прервемся, – оперся о лопату тощий Славик.
Все посмотрели на меня, а мне было уже все равно – я вошел в крейсерский ритм и загребал-кидал равномерно медленно. Я пожал плечами.
– Хрен с вами, – кивнул Димон и уселся на край вагона, покачивая свешенными ногами. – Но я предупреждал. Не дольше десяти минут.
На часах было почти одиннадцать. В четверть двенадцатого мы поняли, что Димон предупреждал не зря. При попытке встать и взяться за лопату руки и ноги симулировали пароксизм боли, подгибались и отказывались подчиняться приказам. Невероятным усилием мозгу удалось подавить бунт и сдвинуть тело в нужном направлении, но следующего перерыва мы бы уже не пережили. Далее работали молча – медленно, но упрямо. Когда тетка на погрузчике обнаружила, что ящик не заполнен даже наполовину, она хмуро спросила:
– Ну что, скисли?
Никто не ответил, только Шура безнадежно махнул рукой. Погрузчик развернулся и уехал, а мы продолжили вяло, как зомби, гребок лопатой – шаг – бросок – шаг назад, и так по кругу.
– Эй, братва, устали? – рядом появился некрупный, но крепкий мужичок в сером ватнике и яловых офицерских сапогах.
– Да не, норм работаем, – ответил за всех Шура, стоящий «на ящиках». – А что?
Мы все подтянулись и встали полукольцом у ящика.
– А то! – весело сказал мужичок. – Сейчас второй час ночи, а вагон не разгружен. Вы так к утру не управитесь.
Я вытащил из кармана часы, снятые с запястья, чтобы не порвать ремешок – действительно, было почти полвторого.
– И-и-и? – вопросительно протянул Славик.
– И давайте так: я выдаю вам двадцатник, и вы идете домой спатеньки.
– А картошка? – поинтересовался я.
– Вагон я разгружу, – пояснил он.
– Вы один?
– Один-один. Так как?
– А что, разумно, – кивнул Димон. – Я согласен.
Я еще раз посмотрел на часы, потом на громадный вагон и сказал:
– И я.
– А наряд-то как? Он же на мое имя оформлен, – взволновался Шура.
– Спокухин, я закрою, – заверил мужичок и достал из кармана два красных червонца.
Червонцы перекочевали в карман Шуры, мужичок откуда-то вытащил свою лопату, большую и блестящую, а мы побрели к выходу. В конце концов, и пятера на нос на кусте не растет. И тут я заметил, что вагон-то почти пуст.
*********************
– Ну что, возьмем? – спросил я бежевую подругу.
«Копеечка» согласно кивнула на ухабе и остановилась, потом включила фонарь заднего хода и медленно сдала назад. Из темноты высунулась широкобородая рожа и застенчиво промычала в приоткрытое окно:
– Э-э-э-э, не подбросите?
– Куда? – уточнил я.
– Да куда угодно вперед. Ну, хоть до «Светланы»?
– Хорошо, давайте.
Рожа замялась:
– Но я не один, нас…
– Видел, четверо вас, залезайте.
«Копеечка» глубоко просела и вздохнула, а затем стала осторожно набирать ход.
– С овощебазы? – спросил я заговорщицки.
– Нет, – удивился бородач, сидевший рядом со мной. – А почему вы так подумали?
– Тут овощебаза рядом, вот и подумал…
– Овощебаза раньще была, – сказал кто-то с заднего сиденья, – а сейчас там склады. А мы из спортзала.
– Тренировки так поздно?
– Не совсем, – ответил уже другой голос сзади. – Мы там… Ну, в общем, накосячили, и тренер заставил новые снаряды собирать, они давно там лежали.
– Справились? – поинтерсовался я. – Никто не помогал?
– А кто ж тут поможет? – забасил бородач справа. – Сами. Ну вот, оно и затянулось.
От денег я отказался – там ехать-то было пять минут прямо. Четверка долго благодарила и растворилась в темноте, а мы, клюя носом, поехали к дому.
– Вот видишь, – обратился я к уставшей бежевой подруге, – может же кто-то делать все сам, без мужичка в сером ватнике.
«Копеечка» кивнула, ткнулась на свободное место у куста сирени и погасила фары. Она чем-то побулькивала внутри и, видимо, уже засыпала, а я пошел к дому, тоже засыпая на ходу.