Утро в это время года и в этом городе начинается рано — солнечный свет просачивается даже сквозь плотно задернутые занавески и заполняет комнату, хотя, судя по часам, еще должна быть глубокая ночь. А если окно выходит на северо-восток, да еще и занавески задернуты не очень тщательно, ведь вечером так хотелось спать, что было лень проверить все щелочки, то глубокого сна не получается. В тот час — не понять, то ли поздний, то ли ранний, — когда не грех прогуливаться по набережным Невы, ошеломленно ощущая себя частью этого могучего, спокойного и прекрасного города, узенький лучик напрямую связал золотое солнце, лежащее краем на горизонте почему-то с севера, с замысловатым цветком на обоях. Разумеется, для этого лучику нужно было проникнуть сквозь занавески, но тут удачно подвернулась забытая с вечера незадернутая щелка. Лучик, одинокий и ранний воин-разведчик светлого воинства, принялся в одиночку бороться с темнотой. Отразившись от цветка на красных обоях, он стал равномерно заполнять комнату золотистым звенящим светом. Легкое шевеление одеяла на диване у дальней от окна стены нарушило неподвижность картины в легкой полупрозрачной золотисто-коричневатой цветовой гамме. Непонятная меховая кучка — может, шапка? — серо-белого цвета, лежавшая там же, на диване, тоже зашевелилась, и оттуда показалась разъевшаяся кошачья морда. Морда повела зелеными глазами и принюхалась. Шапка-кучка развернулась, став здоровым котом. Он выгнул спину, потянулся и неожиданно грациозно и бесшумно, одним прыжком, оказался на полу. Подошел к стулу с мягкой обивкой, пару раз запустил туда когти и, задрав хвост трубой, с важным видом вышел из комнаты.
Между одеялом и подушкой проявились рыжая челка и приоткрытый зеленоватый глаз, следящий за кошачьим моционом. Надо было бы прикрикнуть на Фараона, что он точит когти о стул, но шевелиться и шуметь не хотелось. Вишня взглянула на будильник, стоящий на полу около дивана, но не смогла разглядеть стрелки. Она выпростала из-под одеяла руку, поднесла будильник к глазам и ужаснулась: полпятого, такая рань! Поставив будильник на место, она закрыла один глаз (второй так и не был открыт) и попробовала спать дальше. Увы, утренний авангард уже занял, не встретив сопротивления, всю комнату — было светло, спать не хотелось. Она перевернулась на спину, заложила руки за голову и уставилась в потолок. На белом потолке четко прорисовывалась в целом прямая, но извилистая при ближайшем рассмотрении трещина. Вишня представила, что это стебель длинной розы — вон небольшие шипы торчат, вот тут блик вполне сойдет за листик, а сам бутон где-то там, за стеной. «Красная роза — эмблема любви», — прозвучала в голове непонятно откуда взявшаяся фраза. А вот Бабариха (вообще-то Ленка Ткачева, но помните у Пушкина ткачиху с поварихой, со сватьей бабой Бабарихой?) с Коброй уже целовалась, сама рассказывала. И он ее даже за грудь хватал, она разрешила. Говорит, больно жал. И даже под платье хотел залезть, но это она уже не позволила. Вот это любовь у них, как в кино. А сама Вишня, хотела бы она целоваться?.. А с кем?.. Кобра — тот вообще ужас, пусть Ленка с ним целуется, да он еще и курит за углом школы. Котик?.. Котик симпатичный, с ним спокойно и интересно. И он так мило и неуклюже к ее портфелю всегда подбирается — понести, как будто это самое главное. Ему можно было бы разрешить в щечку поцеловать, да и сама Вишня его в щечку бы вполне поцеловала. Но в губы, да еще если за грудь трогать — нет, Котик с этим не вяжется. И вообще, он подножки не ставит, снежками в нее зимой не бросается — наверное, не любит ее, а так просто дружит. А кто еще?.. Она перебрала в уме всех мальчиков из класса — ни с кем ей не хотелось бы целоваться. А с другой стороны, уже почти все девчонки пробовали… Муха — в лагере, еще прошлым летом. А вот если бы кто из взрослых, из артистов, например, Боярский или Бельмондо, к ней подошел, она бы завизжала от радости, бросилась бы ему на шею, глаза закрыла бы — и пусть целует куда хочет и трогает что хочет. Или хотя бы Владимир, что живет на пятом этаже, ему уже двадцать два года — совершенно взрослый, солидный такой, серьезный и печальный, и играет на трубе: когда окно открыто, летящий голос его трубы слышен издалека и проникает глубоко, куда-то в живот. Ей стало жарко, одеяло полетело на пол, щеки раскраснелись, глаза закрылись…
Зазвенел будильник. Она открыла глаза — пора было вставать. Вишня вспомнила, что просыпалась ночью, когда Фараон ушел от нее, и потом думала о чем-то удивительно приятном, а потом ей снилось что-то замечательное, но никак не получалось ухватить кончик и вытащить всю цепочку, добраться до той важной мысли, что она думала ночью. Она стряхнула наваждение и резко вскочила. Босиком прошлепала к окну и отдернула занавески. На секунду зажмурилась от хлынувшего света. Перед глазами поплыли светлые червячки. Она быстро окинула мыслью предстоящий день — завтрак, сборы, школа, обед, а потом танцы. Сегодня в танцевальной студии внутренний отбор: если они с Серёжей хорошо отработают, Алла Александровна назначит их второй парой в Москву. Надо постараться и Серёжку, этого вялого медведя, растормошить. Она улыбнулась, тряхнула челкой и, как была, в трусиках и маечке на тоненьких бретельках, вышла в коридор, где тут же столкнулась с мамой в пестром халате и со сложным сооружением на голове.
— Доброе утро, мам! — бодро приветствовала Вишня.
Мама внимательно осмотрела ее, повернувшись всем телом — головой старалась не шевелить, чтобы не разрушить сооружение.
— Доброе утро, Настя! Ты уже большая, нечего тебе в трусах по дому бегать. Иди переоденься. Отец сейчас из ванной выйдет.
Вишня только дернула плечом, демонстративно закатила глаза и даже слегка зашипела: мол, вот еще чего удумали. Но спорить не стала — мама у Вишни была строгая.
Она быстренько прошмыгнула назад в свою комнат и переоделась, бормоча под нос и передразнивая маму. Ну да, за последние пару лет многое изменилось в ее жизни: сборы, причесывание и переодевание стали занимать гораздо больше времени. Вот и сегодня за этими занятиями она чуть не опоздала в школу…
Вишня выглянула в окно гостиной — меж кустов сирени проглядывало что-то сине-белое. Она улыбнулась — какой же он неуклюжий и милый, как плюшевый медвежонок; крикнула маме:
— Пока, мам! — и, с трудом толкнув тяжеленную, обитую железом входную дверь, вышла на лестничную площадку.
Выскочив на крыльцо и размахивая портфелем, Вишня искоса глянула на сирень: кусты еще качались, но там уже никого не было. Размеренным шагом, слегка покачиваясь и вынося вперед ногу с небольшим выворотом, как манекенщицы на подиуме, она шла по асфальтовой дорожке. Синева мелькнула впереди, и на дорожку выскочил Котик — такой же взъерошенный и смешной, как обычно. Рубашка на этот раз у него была тоже «вырви глаз» — синяя, с какими-то красными разводьями. «И где он их только берет», — подумала Вишня.
— Привет! — приветствовал Котик.
— Привет! — согласилась она.
— Давай портфель.
Она заложила тяжелый портфель за спину и пошла вперед. Два шага — и тяжесть в руке пропала. Котик шел рядом с ней, со своим ранцем за плечами и ее — в руке.
— Как танцы? — спросил он.
— Отлично! — бодро ответила она, — Сегодня зачетный танец. Если хорошо отработаем, нас с Серёжей в Москву все-таки пошлют. Ну, помнишь, я говорила?..
Котик кивнул головой.
— Нам, конечно, придется дополнительно позаниматься, чтобы хорошо подготовиться, тогда у нас шансы неплохие, Алла Александровна говорит.
Котик молча шел рядом.
— Ты за меня будешь болеть? — тихо спросила Вишня.
Котик кивнул.
— А хочешь, я тебя научу танцевать вальс? — спросила она и сама восхитилась такой замечательной идее.
Ответа не было. Она оглянулась. Котик шел в трех шагах позади. Вишня не поняла, услышал ли он вопрос. Она повернулась и, семеня спиной вперед и глядя ему в лицо, стала расписывать, что у него все здорово получится, как дважды два, что координация у него хорошая, и вообще, мальчиков в танцах не хватает, ему отличная пара подберется, он еще и выбирать будет. Она захлебывалась от потока новых мыслей, говорила сбивчиво и, как ей казалось, убедительно. Она даже не заметила, что Котик за это время не произнес ни слова. Впрочем, Вишню это не смутило, она считала, что дело это решенное.
Подошли к школе. Вишня взяла свой портфель. Котик не дурачился, как обычно. Какой-то он сегодня тихий, начала думать она, но налетевшая Бабариха ухватила ее под локоть и утащила в сторону обшептать что-то важное.
После уроков шли домой втроем: Вишня со Шпорой обсуждали предстоящий городской диктант по русскому, а Котик, который почему-то шел между ними, со скучным видом пинал по дорожке пластиковую пробку от бутылки.
— Ну… пока? — с вопросительной интонацией стала прощаться Шпора, останавливаясь у развилки тропинок.
— Пока! — на полуслове выключила свой протяжный рассказ Вишня.
Котик только кивнул и пошел вперед, к Вишниному дому. Вишня догнала его и пошла рядом.
— Сейчас на танцы? — спросил он.
— Да, — кивнула она головой. — А хочешь меня проводить? Можешь даже через дверь посмотреть, как я танцую.
— Я же тебя смущать буду.
Звонкий смех был ему ответом, она даже голову запрокинула, и огненные прядки легли на глаза.
— Ты — меня? Нет, не будешь! А потом мороженое купим, после танцев.
— Слушай, обязательно… Но не сегодня. У меня сегодня времени нет.
Вишня внимательно на него посмотрела.
— Как хочешь… Давай портфель, мне уже пора.