Архив рубрики: Котик

Лёва Винник одаривал всех своей широкой во всех направлениях желтозубой улыбкой. Это было не натренированное растяжение лицевых мышц профессиональной стюардессы, а искренняя улыбка, активно живущая на его не очень тщательно выбритом лице. Вязаная кипа аккуратно прикрывала небольшую лысину на темечке, из безразмерной шерстяной кофты коричневатого цвета с закатанными рукавами нагло выпирала могучая, волосатая сзади шея. Он стоял около столика регистрации и радостно приветствовал всех участников.
— Игорь! — заорал он. — Все-таки приперся! Как добрался? Все окей?
Хмурый Котик, который еще не совсем проснулся после трех часов неровного сна в гостинице, вяло кивнул и стал выискивать свою фамилию в списке участников. Лёва набросился на него с мощными объятиями и тяжелыми похлопываниями по спине, но тут, видимо, появился еще кто-то знакомый, потому что он отодвинул обмякшего Котика и ринулся за его спину с криком:
— Ба, какие люди!
Первую сессию Котик продремал, тем более что доклады были не по его основной теме, а все больше про динамику верхней атмосферы, где он совершенно не ориентировался. Он тер виски и лоб, тряс головой и поминутно поглядывал на часы. И дождался — в заседании объявили перерыв, и Котик совершенно несолидно ломанулся в коридор в надежде на чашку кофе. Надежда вполне оправдалась, и через пару минут он стоял с уже опустошенной чашкой и надкусанным кексом в руках и смотрел на мир осмысленным взглядом.
— Ага, Игорь! — возник рядом Лёва. — Ты на экскурсию записался?
— Нет, а что за экскурсия?
— Пешеходная, по Старому городу. Стена плача, Храмовая гора, Храм Гроба Господня — все дела! Давай записывайся! Два места всего осталось в группе.
— Ну, хорошо, а где записаться?
— Да считай, что уже записан! Я же и организую.
— Сколько стоит-то?
— Да даром практически. Сто.
— Сто чего? — выпучил глаза Котик.
— Шекелей. Двадцать с кучкой долларов. Не пожалеешь, там отличный гид, я его знаю.
— А сам-то пойдешь?
— Я-то? Нет, дел полно. Но я тебе потом покажу нетуристский Иерусалим, куда ты без меня и не попадешь никогда. Идет?
— Да, отлично, спасибо!
— Ну ладно, тогда завтра после ланча, не забывай!
И Лёва испарился, охмуряя кого-то еще.
Остаток дня протянулся клочковатым туманом, бубнящим что-то разными голосами, но о чем, Котик не улавливал. После окончания сессии, которого он уже и не ждал, на террасе университета, под темнеющим теплым небом начался небольшой прием — пиво, вино и легкая, в основном овощная закуска. С первого же бокала густого сладковатого вина Котика развезло, как когда-то в юности, когда он впервые попробовал портвейн и не рассчитал силы. Желудок сжался, в глазах потемнело. Он тихонько ушел с террасы и отправился в гостиницу с твердым намерением принять душ и завалиться спать. Намерение было исполнено только наполовину: содрав с себя одежду, он ничком рухнул на белую и мягкую кровать. Сил на душ не оставалось.

В вестибюле университета было сумеречно и прохладно, но снаружи, за затемненными стеклами, буйствовала средиземноморская весна, которая ярче и жарче, чем спокойное нордическое лето. Впрочем, было еще не жарко, а просто очень тепло, и голубая рубашка-бобочка, белесые джинсы, легкие летние туфли и бейсболка цвета маренго давали телу ощущение легкости и свободы. Остальные экскурсанты тоже были одеты расслабленно, некоторые в шортах и босоножках. Экскурсия уже должна была начаться, но пока ничего не происходило. Наконец снаружи вошел Лёва Винник, а с ним еще двое: благообразный сухонький старичок в потертом пиджаке с контрастными кожаными заплатами на локтях, при покосившемся галстуке-селедке и в пестрой кипе, и молодой крепыш с вихрастой шевелюрой, в не по сезону плотной коричневой куртке, без кипы. Крепыш цепко осмотрел всю группу и загадочно хмыкнул.
— Внимание! — возвестил Лёва, подняв руку. — Это ваш гид Моисей, — он положил руку на плечо старичка, чье скромное тело никак не соответствовало величине имени.
Тот радостно закивал улыбающейся головой на манер китайского болванчика.
— Он проведет вам сегодня экскурсию, — пояснил Лёва и убрал руку с плеча Моисея, который тут же принял страдальческий вид, какой бывает при неправильном функционировании желудка.
Народ стал поправлять рюкзачки, подтягивать шнуровку на обуви, обозначая готовность к выходу, но тут крепыш что-то шепнул Лёве на ухо, и тот снова воздел руку:
— Дамы и господа! Разрешите представить вам еще одного участника сегодняшней экскурсии, — теперь он положил руку на плечо крепышу. — Это Леон, он будет обеспечивать вашу безопасность. Сейчас он вас кратко проинструктирует.
Леон кашлянул и медленно, поштучно подбирая английские слова и наверняка сперва проговаривая каждую фразу про себя, объявил:
— Меня зовут Леон. Я охранник вашей группы. Я отвечаю за вашу безопасность. Пожалуйста, слушайте меня всегда. Это ваша безопасность. Простые правила. Первое — вы все вместе. Не уходите. Моисей идет первый, я сзади. Вы в середине. Второе — если что случится, слушайте меня и делайте, как я говорю. Я иду сзади. Никто не идет сзади меня.
Акцент у него был сильный, но понятный. Группа из дюжины ученых вышла на улицу, где было некомфортно светло, так, что Котик даже надел солнечные очки, чего делать не любил — они сжимали переносицу, а новые купить как-то забывалось, зато обдувало приятным теплым ветерком с запахом лаванды. Там их ждал небольшой автобус. Пропустив вперед старших и уважаемых коллег, Котик уселся в самом заднем ряду. Моисей с Леоном устроились рядом с водителем.
Поездка была извилистой и недолгой, и вскоре автобус приткнулся в затененный кустами угол полупустой бетонной парковки. Котик вышел последним. Леон внимательно посмотрел на его беджик, висящий на груди, и тихо спросил по-русски:
— Игорь Котин. Русский?
— Да, — так же тихо ответил Котик.
— Внимание! — громко и медленно по-английски объявил Леон. — Идем в группе. Моисей впереди, я сзади. Не уходить в сторону. Таблицы убрать.
— Какие таблицы? — спросил техасец Керан О’Брайан, один из ведущих мировых экспертов по атмосферной ионизации, выглядывая из-под ковбойской кожаной шляпы по-детски чистыми голубыми глазами, утопленными в глубокие морщины грубо задубленной кожи.
— Как это по-английски? — спросил Леон у Котика, ткнув в его беджик.
— Бедж, — негромко ответил Котик.
— Уберите беджи, — громко пояснил Леон.
Техасец отстегнул свой опознавательный кусок пластика и движением, так знакомым по ковбойским фильмам, надвинул шляпу на лоб, прикрыв полями свой детский взгляд. Остальные тоже сняли и убрали беджики. Моисей махнул рукой и засеменил к выходу с парковки, начав свой рассказ:
— Никто не знает, когда и как был основан Иерусалим, но мы знаем, что люди жили тут уже десять тысяч лет назад. Археологические раскопки…
Группа шла, рассыпавшись веером вокруг Моисея, со страданием на лице вещавшего об истории города; Леон переваливающейся медвежьей походкой ковылял сзади. Котик чуть подотстал и пристроился к охраннику.
— А что, действительно надо приставлять к нашей группе охрану? — спросил он по-русски.
— Надо, — твердо ответил тот. — Вот смотрите.
Он показал рукой вперед. Метров через сто над дорогой нависал пешеходный мостик, а на нем стояла стайка детей, все мальчики лет двенадцати, в темных футболках.
— Куда? — не понял Котик.
— Арабские дети. Будь вы одни, закидали бы вас камнями и убежали.
— А вы поможете?
— Они видят, что я с вами, и знают, кто я такой.
— А что вы с ними сделаете, ловить будете?
Леон расстегнул куртку — под мышкой висела кобура с торчащей матово-черной пистолетной рукояткой, а чуть пониже коробочка рации.
— И что, стали бы стрелять в детей? — спросил Котик.
Леон снял темные очки, и его потяжелевший взгляд однозначно ответил — стал бы.
— Это не дети, — бесцветно сказал он, — это вражеские солдаты. Идет война, и они воюют против нас. Это не дети! — казалось, он убеждал себя.
Он отодвинул полу куртки и показал кобуру мальчишкам. Те, перекинувшись друг с другом несколькими словами, ушли по мосту на противоположную сторону дороги.
— Ты… — Леон вопросительно посмотрел на Котика, тот согласно кивнул. — Ты откуда родом-то?
— Я из Питера, — ответил Котик, — но сейчас в Швеции живу. А… ты? По-русски хорошо говоришь.
— Я из Риги. Уехал десять лет назад.
— Ага. Мне Рига нравится, я там бывал несколько раз. Старый город хороший, Домский собор. И мороженое вкусное было.
— А я в Ленинграде и не был никогда. Все мечтаю.
Котик собрался догонять группу, внимательно слушавшую Моисея, но Леон снова окликнул его:
— А что у вас за мероприятие?
— Мероприятие? — не понял Котик.
— Ну вот у вас группа, таблички на груди…
— Ах, это… У нас тут воркшоп, небольшая конференция. Мы из разных стран собрались обсудить вопросы научные.
— А-а, понятно. А что за наука?
— Физики. Астрофизика. Солнце изучаем.
— Ух ты! А я в Риге на математику думал поступать. А потом там все посыпалось, мы и рванули сюда.
— А тут обучение продолжить?
— Да как-то не того… В армии послужил и вот, видишь, в охрану подался. Этому тоже учиться надо знаешь как!
— И все охранники вооружены? — Котик кивнул на слишком плотную куртку.
— Надо, — Леон склонил голову набок. — У нас война идет.
— Какая война?
— Вечная. Вокруг нас всегда враги.
— Какие враги?
— Мы две тысячи лет жили без своего государства, без языка, а нас убивали и ассимилировали. Мы выжили только потому, что боролись. Сохранили культуру, национальную идею. А теперь, когда у нас наконец-то есть своя страна, нас хотят уничтожить. Но мы не дадимся. Так что я солдат… и конечно же, я вооружен, причем не пращой.
Котик вздыбил брови.
— Так, мы уже входим в Старый город, — серьезно сказал Леон. — Давай-ка, иди слушать Моисея, а мне тоже отвлекаться нельзя, тут работа плотная, не до разговоров.
Котик догнал группу и прислушался к спокойному рассказу Моисея.
Через ворота, называемые Мусорными, группа вошла в Старый город и, пройдя через пропускной пункт, оказалась на прямоугольной площади, завернутой со всех сторон, кроме просветленного неба с разреженными перистыми облаками, в камень. Ветер сюда не проникал, и прогретый солнцем воздух лениво перекатывался через туристов. Несмотря на большое количество людей, атмосфера была спокойной и даже торжественной — передвигались все степенно, молча, а если и переговаривались, то негромко. Визуально доминировали хасиды — белые рубашки, однообразные черные шляпы, неуместные в такую погоду черные же старомодные пиджаки, выхватывающие (правильно ли?) из памяти слово «лапсердак», и жидковатые бороды цепляли взгляд в разномастной толпе, вызывая ощущение их многочисленности. Справа нависала высокая каменная стена, известная как Стена Плача. Выслушав инструкции Моисея, как себя вести в этом месте, Котик подошел к стене, разумеется, в мужском секторе. Желтоватые каменные блоки, выветренные солнцем, воздухом и веками, отполированные в нижней части пальцами и лбами, много чего видели и слышали за тысячи лет. Котик попытался представить историю этих камней, впитавших в себя миллионы молитв и давших миллионы надежд, но не мог. Он видел лишь разнокалиберный известняк, грубо обтесанный и плотно уложенный давным-давно чьими-то умелыми руками. Все углубления и щели между камнями были забиты туго скомканными бумажками — молитвенными записками. Котик отошел к стоящему в стороне Моисею и спросил:
— Скажите, а эти записки потом раввин собирает и зачитывает в своей молитве?
— Нет, — спокойно ответил тот. — А почему вы так подумали?
— Ну, у нас в православных церквях тоже пишут записки с именами, а священники потом упоминают эти имена в молитвах, за здравие или за упокой. Просто читают с бумажек.
— Нет-нет, — пояснил Моисей, — никто не должен читать записки в Стене плача.
— А что с ними делают?
— Их хоронят.
— Как хоронят? Где?
— Есть кладбище на Масличной горе, где эти записки хоронят, не читая.
— Спасибо… — медленно поблагодарил Котик.
Моисей снисходительно кивнул головой и зажмурился на солнце.
Интересно, думал Котик, зачем нужны записки, если их никто не читает? Адресату они точно не нужны, он и без всяких бумажек все знает. Ему-то не надо ничего писать, должна, по общей идее, дойти и прямая молитва, даже без слов. Значит, это нужно тому, кто ее писал. И смысл тут, видимо, двоякий. Во-первых, смутные мысли и желания, втиснутые в буквы на бумаге, должны быть достаточно ясно сформулированы, а это уже половина дела — сформулировать свои желания и молитвы. А во-вторых, при обычной молитве-просьбе, происходящей где-то в верхней части головы, нельзя быть уверенным, что просьба услышана. А тут верняк: все записано, засунуто в надежное место. Не может не дойти. Заказное письмо. Правда, без уведомления о вручении.
После Стены Плача группа прошла, точнее сказать, протиснулась по узкому каменному коридору торговой улицы Арабского квартала с немыслимым для русского человека названием. Внешне она немного напоминала проходные дворы на Петроградской стороне — обшарпанные каменные стены, то судорожно сжимающиеся, то раскрывающиеся в маленькую площадь, неровная каменная поверхность под ногами, за которой надо постоянно следить, чтобы не споткнуться. Но кажущееся сходство было обманчивым — улица была совсем другой: по ней шли не молчаливо спешащие горожане в плотных темных одеждах, а бурлил разноцветный и шумный людской поток, закручиваемый многочисленными лавочниками, которые размахивали перед напряженными лицами праздных туристов невыносимо яркими платками, побрякушками и прочими ненужными предметами, называемыми сувенирами. Моисей шел впереди, иногда сердито что-то покрикивая, группа, переместив рюкзаки вперед и нежно прижав их к животам, струилась за ним, а посерьезневший Леон прикрывал сзади. Несколько раз особо рьяные торговцы-арабы хватали участников группы за одежду, тряся товарами и цокая языками, но Леон был начеку — одним своим видом он отсекал торговцев, сумрачно возвращающихся к колченогим стульям у своих лавчонок при его приближении.
Народу было много, но, в отличие от большинства других туристских мест, вели все себя спокойно, и бросалось в глаза почти полное отсутствие маленьких детей. Была одна группа, судя по габаритам и рыхлости тела, яркости и простоте одежды, а также веселью и громкости общения, американских туристов, которые заполнили гулом и ором всю улицу. Но что с американцев возьмешь, они везде такие! Контрастом молча и медленно шли пожилые женщины в неброских бесформенных одеждах и темных платках, кажущиеся меньше, чем они есть. Все двигались в одном направлении — вверх по вытертым и отшлифованным каменным плитам. Они поднимались к Храмовой горе по Крестному пути — изогнутой улице, зажатой в узкое каменное русло, носящей название via Dolorosa, Дорога Скорби, по которой шел Иисус, несущий свой крест. Моисей подробно рассказывал про пятую остановку на Крестном пути, где некий Симон подхватил крест и понес его дальше. Котик все не мог проникнуться святостью и исторической значимостью места. То, что было вокруг, никак не соответствовало картине, которую он себе представлял в голове. Там было вовсе не мощеное каменное ущелье, а тянулась пыльная и неровная грунтовая дорога, зафиксированная невысокими оливковыми деревьями. И почему-то ему казалось, что правильная именно его воображаемая картина.
— Скажите, — обратился он к Моисею, который закончил рассказывать и махнул им рукой, что можно идти дальше, — а эта via Dolorosa сейчас точно такая же, как во время описываемых событий?
— Мы этого не знаем, — ответил гид, — многое поменялось. Столько времени прошло… Иерусалим был разрушен в первом веке нашей эры, да и потом… Тот маршрут, по которому мы идем, был составлен в четырнадцатом веке монахами-францисканцами, которые решили, что все было именно так. С тех пор это канонический маршрут. Но разве это имеет значение?
— Нет, конечно же, не имеет, — согласился Котик, — но мне просто любопытно.
Он подотстал.
— Вон, гляди, — ткнул его в бок Леон, — карманники.
И он кивнул на смуглого подростка, тощего и нескладного, с жесткой пыльной шевелюрой, торчащей из-под надвинутой темно-синей бейсболки, с отрешенным видом бредущего рядом с группой туристов чуть впереди. Напротив него, почти сливаясь в резкой тени с нависающей стеной, стоял второй такой же, только пониже и покрепче. Хоть они и не переговаривались и даже не обменивались взглядами, было понятно, что оба связаны.
А вот Храм Гроба Господня Котик совершенно не запомнил. После того, как он шагнул, сперва выпустив группку женщин в темных платках, с ослепляюще высветленной косым солнцем каменной площадки через небольшую дверь в ничем не примечательной стене, тьма окутала его. Когда же глаза привыкли к сумеркам, он обнаружил себя стоящим у стены большого круглого зала, опоясанного колоннадой в два с половиной яруса. В скудном свете, проникающем откуда-то сверху и размазанном висящими лампадами, в самом центре зала проявилась небольшая одноглавая часовенка непонятного стиля. Судя по толпившемуся вокруг народу и тихой плотной очереди к ней, именно это и было самое важное место. Котик вспомнил, что храм расположен на месте Голгофы. Он осмотрелся и не увидел ничего, что напомнило бы холм, редко поросший корявыми масленичными деревьями вперемежку с жестким кустарником, и криво торчащие под палящим солнцем кресты с обвисшими телами. Каменные колонны, прохладный сумрак, лампады и запах масла… Котик повернулся и пошел к светлому пятну двери. Увернувшись от кучки японских туристов, плотной «свиньей», как рыцари на льду Чудского озера, идущих за сложенным зонтиком над головой экскурсовода, он снова оказался на площади перед храмом. Чуть сбоку, в тени на приступке сидел Леон. Котик уселся рядом.
— Быстро ты, — сказал Леон.
— Ага.
— Плиту-то видел?
— Это в часовне? Нет, не стал заходить. Там толпа. Не знаю… А ты там был?
— Был один раз, сразу как приехал, — махнул рукой Леон.
— А чего сейчас не пошел?
— Тесно там как-то, давит. Да и вообще… — он хлопнул себя по боку, где висела кобура.
Солнечное пятно залезло на носок Котиковой обуви и удобно там устроилось. Он поджал ногу и спросил:
— Может, вечером сходим куда пива попить? Есть же места интересные? Я угощу.
— Нет, спасибо, — лениво ответил Леон, — сегодня никак, да и вообще — я не любитель пива.
Котик согласно кивнул и откинулся, уперевшись сзади руками в теплый камень.
Откуда-то возник Моисей, подтянулись и остальные участники группы.

Едва Котик вошел в вестибюль гостиницы, как на него напал Лёва, выскочивший откуда-то сбоку.
— Привет! — он хлопнул Котика по плечу. — Ну и как?
— Отлично! — кивнул Котик. — Впечатляет.
— Впечатляет? — засмеялся Лёва. — Чего там впечатлять-то? Новодел, кич.
Котик, чуть отодвинувшись, искоса смотрел на веселого собеседника. Шутит тот, что ли, или серьезно? С него станется.
— Это же все четырнадцатый-пятнадцатый век, — пояснил Лёва.
— Нифига себе новодел — пятнадцатый век! — изумился Котик.
— Конечно, новодел, по сравнению с двумя тысячами лет! Голгофа… — Лёва ткнул пальцем в направлении потолка. — Да не осталось там ничего от этой Голгофы, холм срыт, домов понастроено. И улиц не было. Все позже сделали.
— И тем не менее, там же все было… — попытался оправдаться Котик.
Лёва приблизился своим крупным лицом с мясистым носом и неровными бровями и заговорщицки прошептал:
— Хочешь, я тебе покажу место, которое не меняется тысячелетиями, всегда то же самое, и две тысячи лет назад таким же было?
— Пещеры, что ли, какие? — осторожно спросил Котик.
— Ха, тоже мне, пещеры! Нет, не пещеры.
— Ну давай… Далеко?
— Нет, недалеко. Я сейчас тут закончу… Давай, через час подходи снова сюда.
И он пропал, как и не было. А Котик почувствовал резкое, непреодолимое желание выпить кофе. Он закрыл глаза и лбом увидел маленькую чашку эспрессо, которая поднимается, наклоняется… Где-то слева по улице вроде было кафе. Он поддернул рюкзак и пошел налево, грудью толкая перед собой густой теплый воздух.
Кафе оказалось действительно неподалеку, вполне симпатичное, современное. Котик подошел к крыльцу, и тут наперерез ему выдвинулся из тени плотный лысоватый мужичок, сразу видно, что на службе — в черной то ли плотной жилетке, то ли бронежилете, с белой надписью на иврите и с серьезным взглядом. Он что-то сказал Котику, показав на рюкзак. Хотя суть была понятна, Котик переспросил:
— Sorry?
Мужичок, старательно выговаривая слова, начал строить английскую фразу, судя по витиеватости вежливого вступления, выхваченную из служебной инструкции.
— Может, по-русски? — спросил Котик наобум.
— Можно! — радостно согласился тот. — Рюкзак нужно досмотреть.
Котик снял рюкзак и вжикнул молнией, практически развалив его на две половинки. Мужичок заглянул внутрь и кивнул:
— Извините. Положено. Безопасность.
— Да, конечно. Я могу? — Котик кивнул в сторону кафе.
— Да, проходите. Удачи вам! — и охранник снова скрылся в тени.
Кофе оказался вполне приличным, небольшая плюшка с джемом с удовольствием каталась языком по небу, пока не превращалась в сладковатую массу и тогда уже проваливалась дальше. За соседним столиком сидели две симпатичные девчушки в джинсовых шортиках, которые короче карманов. Со стороны стойки ненавязчиво накатывал добротный джаз. Все было хорошо. На столике в керамической пепельнице стояли картонные подставки под бокалы с не слишком красочной рекламой какого-то пива. Котик поставил две подставки рядом, водрузил третью сверху… Домик из толстых квадратных картонок стоял более прочно, чем карточный. На третьем этаже картонки закончились. Он оглянулся. Девушки смотрели на него. Одна толкнула другую локтем и что-то шепнула, та в ответ хихикнула. Столик с другой стороны пустовал, и на нем тоже торчала пачка картонок. Котик, не вставая со стула, потянулся за ними, стул дрогнул, строитель покачнулся, ногой зацепившись за свой стол. Он удержался, но казавшийся прочным домик от такого столотрясения сложился снова в картонную стопку. Соседки в голос засмеялись.
Котик посмотрел на часы — пора было идти. Он расплатился, на выходе кивнул охраннику, получил его ответный кивок и вернулся в гостиницу. Лёва уже был там.
— Готов? — спросил он.
— К чему? — не понял Котик.
— Давай быстро, автобус сейчас придет.
Автобус уже подходил к остановке прямо напротив гостиницы. Лёва, придерживая рукой хлопающую по боку холщовую сумку, дернул поперек дороги. Котик, осмотревшись — переход метрах в тридцати слева, машин нет, — рванул за ним. В почти пустом автобусе было прохладно и неярко.
— Я постою, — сказал Лёва, облокотившись на поручень, — а ты садись.
— Я тоже, и так целыми днями сижу.
Автобус попетлял по зеленым современным районам, потом куда-то нырнул и вынырнул уже в старой части города, медленно пробираясь по узким улочкам.
— Выходим! — Лёва дернулся к выходу.
Котик выскочил следом. Они стояли на каменной улице, окруженной невысокой оградой двухэтажных неказистых домов. А прямо перед ними уходило вглубь хаотичное нагромождение лотков, прилавков и навесов.
— Рынок Махане Иегуда! — гордо провозгласил Лёва, важно воздев указательный палец. — Или просто Рынок, «шук».
Внутри рынок был шумным, бестолковым и не сказать, чтобы очень чистым, но такого разнообразия фруктов Котик, пожалуй, никогда не видел. Насколько хватало взгляда, с трудом продирающегося через головы в шляпах и кипах, вывески и что-то свисающее сверху, тянулся проход-улица, с обеих сторон заставленный прилавками. Над всем этим было подобие полупрозрачной крыши, но над многими развалами были еще и тряпичные навесы. За прилавками стояли в основном молодые смуглые и кареглазые парни. Котик было сперва решил, что они все арабы, но потом разглядел, что на макушках у большинства плотно сидели кипы. Народу было немного, но в проходе то и дело возникала толчея.
— А ты говорил, тут все старым должно быть, по две тысячи лет, — не очень уверенно произнес Котик, — а что-то не похоже.
— Да ты все не так понял, — Лёва повернулся к нему и повысил голос. — Эти стены — фигня, тут рынок-то всего лет сто или около того.
— А ты говорил — две тысячи…
— Ха, рынок жив не кирпичами, а духом! Две тысячи лет рынок был, может, в другом месте, но дух-то тот же! А там, на Долоросе, место, может, и то же, но дух другой, впрочем, и кирпичи тоже не те.
Невысокий пожилой еврей с крупным носом и добрыми глазами на обвисшем лице, похожий на Пикассо, прислушивался к их разговору и согласно кивал головой.
— Вот смотри! — Лёва подошел к ближайшему прилавку и с горловым всхрипом закричал на растекшегося по табуретке небритого брюнета в вязаной бело-голубой ермолке. Тот вздрогнул от неожиданности натиска, но не стушевался, а расправил крылья и ринулся навстречу. Их гортанные голоса схлестнулись, переплелись и распались. Нет, это был не обычный спор, где каждый кричит сам по себе, не утруждаясь прислушаться к оппоненту. Это был диалог, когда каждый внимательно слушает аргументы собеседника и только потом выдвигает свои. И диалог явно продвигался в нужном направлении, хотя Котик не понимал ни одного слова — Лёва торговался. Судя по интенсивности диалога, было похоже, что Лёва выторговывает не менее, чем корову. Наконец, стороны пришли к соглашению, Лёва получил пакетик с чем-то зеленым и взамен дал монетку из кармана. Тяжело и довольно дыша, Лёва отступил от прилавка. Продавец что-то спросил, ткнув пальцем в Котика. Лёва отрицательно качнул головой. Котик вопросительно на него посмотрел.
— Он спрашивает, есть ли у тебя кипа? — пояснил Лёва. — Я сказал, что нет. И он в знак уважения дарит тебе кипу, связанную его бабушкой. Всего за пять шекелей.
— Я не понял, он дарит или за пять шекелей?
— Он дарит всего за пять шекелей, — сочувственно, как умственно отсталому пояснил Лёва. — Отказываться нельзя.
— Угу, — Котик полез в карман.
Мелочи явно не хватало, пришлось вытаскивать из кармана кошелек и подыскивать купюру. Подаренная ермолка оказалась связанной из грубого акрила бело-голубым блюдцем. Котик сунул подарок в карман.
— Давай покажу как надевать, — предложил Лёва.
— Нет, спасибо, не сейчас.
— Ну, согласись, что торговаться тут можно, как и две тысячи лет назад, а кирпичи не при чем!
— Согласен.
Лёва открыл пакетик, только что бывший предметом ожесточенной торговли. Резкий чесночный запах наполнил рот слюной. Лёва кончиками пальцев вытащил влажную темно-зеленую макаронину и кинул ее в рот.
— Угощайся! — протянул он пакетик Котику.
Тот осторожно вытащил такую же макаронину и понюхал — пахло маринованным чесноком.
— Не бойся, это вкусно! — подбодрил Лёва. — И кошерно.
Котик откусил.
— Черемша? — спросил он.
— Точно! — обрадовался Лёва. — А то я забыл, как это по-нашему называется.
Они пошли дальше, в самую гущу рыночных переулков. Народ кругом попадался разный, занесенный из самых диковинных мест, как, наверное, и тысячи лет назад — из-за невероятно толстого хасида с истекающей потом шеей, крупными складками давящей черный воротник лоснящегося лапсердака, вдруг выскочили две монашки, пожилая и совсем еще девочка, в белоснежных крахмальных чепцах, громко смеющихся над какой-то бумажкой в руках старшей. Смех их был столь нескромен и искренен, что строгое одеяние выглядело скорее карнавальными костюмами. И тут же мелькнул наголо бритый мачо в коротких шортах, туго обтягивающих его чресла, и еще более тугой майке, из которой выпирали мощные бицепсы, разукрашенные витиеватыми татуировками. И, разумеется, масса обычных посетителей, отличающихся друг от друга не нарядами или прическами, но глазами — разнообразие глаз было невероятным! Густые оливковые, в чернь, капли с поволокой сменялись выбеленной небесной голубизной льдинками, а рядом — ведьмины зеленые озера под рыжей челкой, а чуть поодаль грустные серые; а еще были обманчиво-желтые с кошачьими зрачками, широко открытые и прячущиеся глубоко морщинах…
Лёва схватил Котика за локоть:
— Что-то мне тут не нравится. Пойдем!
И они ломанулись в боковой проулок. Стало как-то тихо и тревожно. Продавцы прислушивались и принюхивались к чему-то, а Лёва твердым шагом быстро тащил Котика вперед. Они вышли из лабиринта рынка, пересекли узкую, забитую машинами улицу. Там Лёва остановился.
— И что это было? — спросил Котик.
— Не знаю. Скорее всего, ничего, — Лёва был неожиданно серьезен. — Но никогда не знаешь. Тут вон с того конца, — он махнул рукой куда-то вдаль, — на той неделе араб с мачете напал, несколько человек порезал, пока его не пристрелили. А пару месяцев назад бомбу взорвали. Бывает, и ракеты пускают… Понимаешь, — сказал он, смущаясь, — тут у нас жизнь такая, что надо держать ухо на макухе и доверять интуиции. Если что померещилось, не раздумывай. Так что извини…
— Да чего тут, понятно, — кивнул Котик. — А пива тут где можно выпить? Я угощаю.
— Вот еще, он угощает! — возмутился Лёва. — Совсем обнаглел! Забыл, что ты гость? Угощаю я!
— Давай — раз ты угощаешь, раз я?
— Ну ладно, уговорил. Пойдем, я тут место знаю, отличное пиво сами варят, не моча из банок.
— Кошерное? — подмигнул Котик.
— Еще бы! Пиво вообще кошерно. Так что не боись! Нам сюда.
И они углубились в узкий переулок.

Самолеты из Тель-Авива в Европу летают ночью. Может, не все и не всегда, но тот, на котором должен быть покинуть страну Котик, отправлялся почти в четыре часа утра. На табло были и другие рейсы, вылетающие между тремя и пятью часами. Наверняка это не случайно. Действительно, было бы странно без особой причины доставлять неудобство тысячам, даже миллионам пассажиров, для которых ночь вылетает напрочь. Котик вяло размышлял над этим, борясь одновременно с тяжестью в глазах и шумом в голове.
Накануне вечером они опять посидели все в той же компании «девчонок» и их дружных мужей. В этот раз — в каком-то невероятно шумном ретро-баре, расположенном на старом пирсе, где грохочущие диско-хиты времен их далекой молодости вызывали приступы ностальгии и смутных отрывочных воспоминаний. По причине громкости фона разговоров почти не было. Зато пили много и разнообразно, из еды же обнаружились только какие-то невразумительные крекеры, да и те быстро исчезли. Ближе к полуночи Котик чувствовал себя не очень уверенно, но крепился. В начале первого Георгий скомандовал:
— Так, все, пора расползаться, — и пошел расплачиваться за всех.
— Ты в аэропорт? — спросил он Котика.
Тот кивнул.
— Багаж где?
Котик поискал глазами Вишню. Она оказалась рядом и ответила:
— У меня в машине.
— Перекидывайте ко мне, я отвезу!
Котик с сомнением посмотрел на него и спросил:
— Так это… Пили же… Может, я на такси?
Георгий рассмеялся и закинул маленький черный чемоданчик Котика в недра своего блестяще-черного громадного «жука»-внедорожника. Котик пожал руку Власу, помахал рукой Мухе и Бобарихе, неуклюже приобнял Вишню и забрался на пассажирское сиденье дорожного монстра. Неожиданно как-то все получилось… Рядом с ним за руль уселась Бобариха. Котик обернулся назад — там, разумеется, улыбался Георгий.
— Ой, так я назад лучше, — Котик попытался отстегнуть ремень, но Георгий остановил его:
— Сиди, спереди лучше видно, мы тебе ночной город покажем.
Покружив немного по освещенному центру города — ну что может быть интересного в любом ночном городе после питерских белых ночей и отраженного в Арно Старого моста во Флоренции?! — они подъехали к аэропорту. Вскоре Котик остался один в полупустом зале и со схлопывающимися глазами. До посадки два часа, спать негде, да и не стоит — лучше загрузиться в самолет и отключиться уже там. И он стал думать, какая причина вынуждает делать столь необычное расписание перелетов. Решил: единственное, что оправдывает такое неудобство, это безопасность. Наверное, легче обеспечивать безопасность полетов, когда любой человек в окрестностях аэропорта в четыре часа утра рассматривается как потенциальная угроза.
Мысли поплыли, а голова начала заваливаться на плечо, когда его окликнули. Котик с трудом открыл глаза — перед ним стояла, сверкая черными и маслянистыми, как у ворона, глазами девушка с идеальной спортивной фигурой, которую не могла скрыть даже коричневая и мешковатая форма. На правом боку висел черный и неожиданно большой пистолет, на другом — наручники. На груди чуть наискосок была табличка, видимо с именем и званием, на нечитаемой вязи.
— Извините… — пробормотал Котик по-английски.
— По-английски говорите? — спросила девушка.
— Да.
— Документы и билет покажите, пожалуйста.
Котик вытащил из нагрудного кармана рубахи продолговатый посадочный талон и протянул девушке.
— Так, Копенгаген… — отметила она. — Паспорт.
Котик открыл рюкзак и запустил в него руку. Там в потайном кармашке, застегнутом на молнию, лежали два паспорта — шведский и российский, оба в кожаных обложках. Он вытащил оба, открыл первый — это оказался российский, затем второй, шведский. Его он протянул девушке, а первый спрятал назад в рюкзак. Она раскрыла паспорт, профессионально цепким взглядом сверила фотографию и прочитала информацию.
— Куда летите? —спросила она.
— Вы же только что смотрели мой посадочный талон. В Копенгаген.
— Я знаю, что вы летите в Копенгаген. С какой целью?
— Домой возвращаюсь.
— Что делали в Израиле?
— Участвовал в научной конференции.
— Где?
— В Иерусалиме.
— На какую тему конференция?
— Физика космоса.
— У вас шведский паспорт. А почему летите в Данию?
— Я живу в Лунде, это час поездом от Копенгагена, а от Стокгольма четыре часа.
— А что еще за документ вы убрали?
— Еще один паспорт.
— Какой?
— Российский.
— Так вы говорите по-русски? — спросила она на добротном русском языке, но с сильным акцентом.
— Говорю, — ответил он, и дальнейший разговор шел уже по-русски.
— Почему вы не показали мне русский паспорт?
— Вы спросили паспорт, я вам дал. В данный момент я являюсь гражданином Швеции, а мои прочие гражданства вас не должны волновать.
Никогда бы Котик не стал грубить официальному лицу при исполнении, но смесь напитков и бессонная ночь понизили порог контроля.
— Вы хотели обмануть меня и скрыть второе гражданство.
— Девушка, — скучно сказал Котик, — у меня два гражданства: шведское и российское. По правилам я являюсь шведом в Швеции и русским в России, а в любой третьей стране, в данном случае в Израиле, я имею право выбрать, гражданином какой именно страны я являюсь в данный момент. И в данный момент я являюсь гражданином Швеции, в чем вы и можете убедиться. А второй паспорт совершенно не при чем.
— Так, вы русский, но это от меня скрыли, а сами по шведскому паспорту летите в Данию… — медленно проговорила она, немигающе смотря на ошалевшего от такой логики героя.
Взгляд ее больше не походил на воронов глаз, маслянистость испарилась, и показалось сдвоенное дуло, готовое выстрелить. Это была машина-убийца в красивом девичьем теле, работающая на простейшей бинарной системе свой-чужой, как в доисторических племенах. Любой, кто не свой, по определению является чужим и подлежит либо физическому уничтожению, либо устранению, то есть просто вышвыриванию за пределы своей территории. Очевидно, не совсем стандартная ситуация с паспортами привела к идентификации Котика в глазах девушки как «не своего», то есть «чужого», а значит врага. Оставалось надеяться, что его судьба все же ограничится устранением, а не уничтожением. Пальцы ее правой руки, без колец, но с аккуратным коротким маникюром, медленно шевелились у бедра, как щупальца медузы, ожидая команды выхватить оружие, а мертвые черные глаза внимательно следили за Котиком, фиксируя точку посредине лба, готовые вогнать туда пол-обоймы. У замужних индийских женщин в этом месте располагается бинди, красная точка, для сохранения энергии шестой чакры. Котику же красная точка, а уж тем более дырка во лбу была не нужна.
— Пройдемте со мной, — жестко сказала она, что-то крикнула в рацию и кивнула головой — туда.
Котик вздохнул, вскинул на спину рюкзак, подхватил свой чемоданчик и пошел в указанном направлении. Стражница тяжело топала на шаг сзади и сбоку, вне зоны видимости.
— Сейчас налево! — повинуясь команде, Котик вошел в ничем не приметную дверь в серой стене и оказался в комнате без окон, ровно залитой искусственным светом. В дальнем углу тихо переговаривались два молодых парня в такой же коричневой форме. У стены стоял длинный металлический стол, а рядом пара стульев.
— Чемодан и рюкзак сюда! — велела девица.
Котик положил вещи на стол.
— Покажите ваш второй паспорт!
Котик достал и протянул ей российский документ.
— Еще паспорта, другие документы есть?
— Паспортов больше нет. Есть водительские права.
Она кивнула. Котик достал из кармана джинсов бумажник и вытащил карточку шведских водительских прав.
— Давайте сюда кошелек!
Котик безропотно дал. Она проверила все отделения, достала, кроме прав, кредитную карточку и не вытащенный перед поездкой абонемент в бассейн. Девушка подозвала одного из парней и передала ему все документы, что-то резко сказав на своем языке. Тот кивнул, с интересом взглянул на Котика, усмехнулся, вроде бы даже подмигнул, и вышел в соседнюю дверь.
— Садитесь! — она указала на один их стульев.
Котик сел. Стул был металлический, очень неудобный и, похоже, прикрепленный к полу. Девушка надела тонкие перчатки и принялась неспешно потрошить Котиково барахло. Она заинтересовалась было бумагами из рюкзака, но поняв, что это распечатки научных статей, отложила стопку в сторону. Вытащила из рюкзака и открыла лаптоп.
— Какой пароль? — спросила она.
— Дайте сюда, — встал Котик.
Охранница жестом усадила его и протянула компьютер. Котик вбил пароль и вернул лаптоп ей. Она немного повозилась там, неумело водя по тачпаду, чтобы Котик не видел экрана, отложила лаптоп в сторону и взялась за чемодан. Особенно тщательно она изучила пакет со скомканным грязным бельем.
— Багаж сдавали? — спросила она.
— Нет. Все с собой, — ответил Котик, елозя на стуле.
— Так, а это что? — на стол лег мешочек с кремами из грязи Мертвого моря.
— Крем. Мертвое море. Из магазина, даже не распечатан. Полностью соответствует этикетке. Там где-то и чек должен быть.
Она повертела тюбики в руках, спокойно сказала:
— Я это конфискую, — и отложила кремы в сторону.
— Как это? — изумился Котик. — Почему?
— Из соображений безопасности.
— Какая безопасность? — он вспомнил, во что ему обошелся этот крем, и начал заводиться: — Какая безопасность? Я знаю требования безопасности к провозу жидкостей: тут четыре тюбика, каждый по сто миллилитров, в прозрачном мешке.
— Это требования авиакомпаний, а у нас своя безопасность, — бесцветным голосом сообщил робот в форме.
— Да вы знаете, сколько это стоит?
— Безопасность дороже.
— Да вы мне просто-напросто мстите, что я засбоил вашу примитивную бинарную систему! — Котик вскочил.
— С-с-сидеть! — прошипела охранница, ее глаза сузились и снова стали живыми, но теперь в них горела искренняя ненависть. С каким наслаждением она бы сделала ему кровавую бинди во лбу, нужен только повод!
Да она просто фанатик — понял Котик и испугался. Он сел на неудобный стул и затих. Фанатичка вытащила из-под стола и стала заполнять какие-то бумаги. Котик сидел молча и пытался успокоиться. Выходить из себя тут явно не следовало.
Дверь отрылась, и вошел тот улыбчивый юноша, что унес Котиковы документы; следом в комнате появился невысокий седоватый мужчина лет пятидесяти, с крепким животиком, нависающим над широким ремнем, и пристальным взглядом неожиданно голубых глаз, поблескивающих веселым интересом. Документы были у него в руках. Он что-то раскатисто сказал фанатичке, она недовольно отбуркнулась и отошла от стола, заваленного скомканными вещами. Они быстро вполголоса переговорили, и девица вышла, не удосужив Котика и мимолетным взглядом. Затем «старшой», как его назвал про себя Котик, протянул ему документы:
— Все в порядке, можете собирать свои вещи и идти.
Котик быстро пролистнул паспорта, покрутил карточки — вроде все было в порядке, и стал распихивать все это по нужным местам. Затем без особого порядка покидал в чемодан разбросанные вещи и потянулся за пакетом с кремами, отложенным в дальний конец стола вместе с заполненными бумагами.
— Извините, нет, — остановил его «старшой». — Это конфисковано.
Его тяжеловатые щеки обвисли, напоминая бульдожью морду, но взгляд казался дружелюбным.
— Но вы же сами сказали, что все проверили, все в порядке. Значит, и крем в порядке, опасности не представляет.
— Документы у вас действительно в порядке, — заскучал тот, — но сотрудник безопасности счел эти предметы потенциально представляющими опасность и принял решение изъять их. Это решение не обсуждается.
— Но вы же видите, она просто мстит мне, я ей немного… мм… невежливо ответил, о чем сожалею. Документы у меня действительно в порядке, придраться не получится, а тут можно запросто изъять крем, которых бешеных денег стоит, я же для мамы на заказ везу.
— Я сожалею, — эхом откликнулся бульдог, — но эти предметы конфискованы. Если хотите, я вам выдам протокол об изъятии.
— Зачем? — не понял Котик.
— Чтобы вы могли доказать, что предмет у вас был, но был конфискован службой безопасности аэропорта.
— Вы что, думаете, моей маме справка нужна вместо крема? Что мама и жена мне не поверят, когда я им расскажу про то, что здесь творится?
«Старшой» пожал плечами:
— Как хотите. Решение принято, предметы будут уничтожены, обсуждению не подлежит.
— Конечно, не подлежит, — распалялся от идиотизма ситуации Котик. — А то вам пришлось бы признать некомпетентность своих сотрудников.
Отвисшие щеки и живот втянулись, плечи под формой расправились, растянув грудь, глаза блеснули. Впрочем, уже через три секунды бульдог принял свою обычную форму: все-таки это был матерый боец, а не фанатичная девица — и негромко, но твердо сказал, даже скомандовал:
— Быстро собирайте свои вещи и идите, ваш самолет уже скоро. Хотите жаловаться — жалуйтесь. Можно через интернет, там есть форма заполнить. И постарайтесь больше нам не попадаться.
— Да уж не сомневайтесь, — невнятно бурчал себе под нос Котик, застегивая чемодан, — не попадусь. Я к вам больше вообще никогда больше не приеду!
Старшой проводил его до двери и выпустил в уже многолюдный коридор.
— Безопасного вам полета! — услышал Котик и обернулся посмотреть, издевается ли охранник или серьезно, но серая дверь захлопнулась.

В большой комнате гремел телевизор: стрельба, шум автомобильной погони, выкрики. Котик заглянул туда — родители смотрели серию детектива «Следствие ведут знатоки».
— С легким паром, Игорек! Ты там что, упал? — спросила мама, не отрываясь от экрана, где два милиционера в аккуратно отутюженных брюках и вроде бы даже в белых перчатках выводили столь же опрятного преступника, заломив ему обе руки за спину.
— А ничего так серия, забористая! — удовлетворенно сказал отец. — Зря ты пропустил, завтра повторять будут, посмотри.
Котик кивнул и пошел на кухню. Через полминуты там появился и отец:
— Ну что, почайку? — он произносил это одним словом.
— Я лучше кефирчику, — ответил Котик.
Чайник стонал и кряхтел на плите, подогреваемый синей газовой короной, и вдруг залился нарастающим свистом. Отец протянул к плите руку, светящаяся корона схлопнулась, свист, достигший высокой ноты, резко оборвался.
Котик помешивал ложечкой варенье в чашке с кефиром; отец уселся напротив и, шумно отхлебнув чай, спросил:
— Ну, как в новой школе?
— Нормуль! — ответил Котик.
— Нормуль — это понятно. А поточнее?..
— А чего поточнее? Нормуль — он и есть нормуль. Оценки нормальные.
Отец кивнул. Вошла мама и тут же присоединилась к разговору:
— Ты вот, Игорек, как в новую школу перешел, все дома сидишь, за занятиями. Спорт тоже бросил.
— Не бросил, мы в школе в баскетбол тренируемся, меня в сборную школы берут, пока запасным.
— О, молодец! — похлопал его по руке отец. — А молчишь…
— Я ж не про то, Игорек… — вздохнула мама. — На улице не гуляешь, друзей не видишь, только занимаешься.
— Мам, раньше ты наоборот говорила… — Котик встал и довольно противным голосом передразнил: — «Все на улице да в секциях, домой только спать приходишь и не занимаешься, в твоем возрасте учиться надо, пока память хорошая….» — он перешел на нормальный тон: — Ты уж определись, что нужно-то…
— Уел он тебя, мать! — усмехнулся отец и добавил: — Вот только грубить маме не надо.
— Мне нужно, чтобы тебе хорошо было, чтобы вырос человеком, — вздохнула мама и села на табуретку.
— Ну ладно, мам, прости, я устал просто… Я пойду лягу, ладно?.. — Котик махнул рукой и пошел к себе в комнату.
Там были изменения. Место старого промятого диванчика занимал новый письменный стол, купленный, когда Котик поступил в физматшколу. Сам диванчик, пропитанный снами и мечтами, теперь стоял на даче, в проходной комнате, почему-то называемой гостиной. Новый же диван, большой, но горбатый и неудобный, был придвинут к противоположной стене. Котик быстро разложил и застелил диван, почистил зубы, пожелал родителям покойной ночи и забрался в одних трусах под одеяло с книгой «Как закалялась сталь». Не то чтобы он был в восторге от Островского, но сей эпос значился в школьной программе.
Осилив всего пару страниц, он отложил книгу, погасил стоящий в изголовье торшер, вытянулся под одеялом, повернул голову и посмотрел на противоположную стену: карта мира все еще висела там, над столом, но индеец с этого места виден не был. Котик вздохнул, повернулся на бок, поджав колени к животу, и закрыл глаза. Мир качнулся и пропал, но тут же вернулся: что-то металлическое упало на кухне. Котик открыл глаза и снова закрыл их, стараясь провалиться в тот самый провал, откуда его выдернул резкий звук. Но, как назло, сон не возвращался. Котик стал переворачиваться на другой бок, но не успел, и ровное сопение тихонько возвестило о том, что он заснул в выгнутой неудобной позе.

* * *
На следующее утро Котик, уже свежий и даже причесанный, выскочил из дома с сумкой через плечо и побежал между домами. Солнечный свет еще не пришел на помощь уличным фонарям, редкой цепью держащих оборону против холодной, секущей ледяным туманом мглы, но уже подкрасил в просвете между домами низкие облака, из черных ставших серыми. По кончику носа стекла капля. Котик вытер ее тыльной стороной ладони и обернулся, взглянув на окно Вишни. Темное. Видимо, еще не встала. Котику сейчас приходилось выходить из дома на час раньше: теперь он учился в городской физико-математической школе, выдержав серьезный конкурс на поступление. Школа прославилась на всю страну, в ней были только старшие классы, по семь на параллели, и ему там нравилось. Но был и существенный недостаток: добираться приходилось далеко, в центр города, около часа езды в один конец.
Котик взлетел на небольшой холм и снова оглянулся — в окне зажегся свет. Он усмехнулся и помчался к автобусной остановке. Оттуда, покосившись на бок и раскачиваясь, грузно отваливал переполненный автобус. На остановке стояли люди — не влезли. Вдали показался троллейбус. Котик взглянул на часы — надо садиться, иначе и опоздать можно. Транспорт приходил сюда уже полный, набитый под завязку в соседнем спальном районе. Народная мудрость гласит: «Как бы ни был переполнен автобус, еще один человек всегда влезет», — и надо было оказаться этим человеком. Для этого предстояло угадать, где будет дверь. Он встал на самый край тротуара, закрыл глаза и сконцентрировался. Вот подкатывает троллейбус, тормозит… дверь проезжает мимо и останавливается на метр дальше. Он открыл глаза — троллейбус приближался. Котик сделал два шага вправо и замер. Когда троллейбус подъехал, дверь оказалась прямо перед ним — медитация удалась. Одна половинка двери приоткрылась, другую держали изнутри, и Котик тут же ввинтился внутрь, прижимая сумку к животу. Вслед за ним вжался какой-то здоровый дядька, спрессовав человеческую массу еще плотнее, но дверь за его мощной спиной не закрывалась. Еще кто-то вроде бы сумел влезть в заднюю дверь. Это был весь пассажирский улов на этой остановке. Троллейбус тронулся, отъехав десяток метров, резко затормозил, и из динамика раздалось: «Пока двери не закроем, никуда не поедем!» После паузы двери закрылись, и транспортное средство, поскрипывая, поползло вперед. Котик, стараясь не касаться лицом черной драповой спины, нависшей над ним, повторял шепотом поэму Блока «Двенадцать», которую учил к литературному конкурсу:
— Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи благослови!

— бормотал он, а сзади все вдавливали и вдавливали — на каждой остановке влезали, согласно упомянутой народной мудрости, один, а то и два человека.
Около метро троллейбус, содрогаясь, изрыгнул накопленную людскую массу и тихо отчалил, расправив плечи и задрав рога. Только несколько пенсионерок, удобно усевшихся на мягких сиденьях, остались в обшарпанном чреве. Все остальные пассажиры, включая Котика, наконец-то вдохнули свежего, почти морозного воздуха, распрямили затекшие члены и, обгоняя друг друга, устремились к станции метро.
Поездка в метро особого внимания не заслуживала, но вот оставшиеся полкилометра до школы, расположенной в большом особняке в старой части города, были интересными. Выскочив из метро на оживленный перекресток, Котик сразу же нырнул на тихую улочку с бульваром посередине. Старые тополя, вросшие прямо в асфальт, закрывали белое небо густой хаотичной сетью черных блестящих веток и роняли крупные капли. По бульвару степенно прогуливались собачники и аккуратные пожилые дамы. Поспешность, с которой Котик, как, впрочем, и большинство вечно опаздывающих учеников школы, носился по улицам, была совершенно неуместна на бульваре, поэтому он бежал, легко уворачиваясь от редких прохожих и столбов, по тротуару. И только на полпути к школе перешел на шаг, дыша открытым ртом. Нет, он вовсе не устал, но там находился особняк, ярко выделявшийся среди обшарпанных фасадов своим свежим ремонтом и зеркальными стеклами — это было Генеральное консульство Соединенных Штатов Америки. Над зданием на косом флагштоке уныло висел американский флаг, а на тротуаре в жестяной конуре круглосуточно стоял на посту милиционер в парадной форме; иногда, по вторникам и четвергам, когда консульство вело прием страждущих, и на тротуаре роилась возбужденная толпа, количество милиции утраивалось. Вообще, этот тихий район был облюбован западным дипломатами: чуть в стороне окопались немцы, в соседнем переулке весели три шведские короны, а рядом на красном поле вздыбилось национальное финское животное, лев с белым мечом. Строгий постовой, занятый важным делом охраны покоя вероятного противника, всегда подозрительно смотрел на бегающую молодежь, будто именно от них исходила главная опасность вверенному ему объекту. Поэтому Котик, отведя назад плечи и вытянув руки по швам, маршевым шагом протопал мимо. Он часто обещал себе, что в следующий раз решится и отдаст честь постовому, но каждый раз стальной взгляд немигающих серых глаз и высокомерно задранный выбритый подбородок охранника останавливали его руку, готовую взметнуться к виску. Ах, как бы четко он промаршировал мимо, с ладонью у козырька бейсболки, в положении «равнение налево!», но постовой при таком объекте — это вам не участковый и не патрульный, шутку может и не оценить.
Наконец Котик ворвался в дворик школы. Громадное здание старой постройки, занимающее чуть ли не полквартала, но не видное с улицы, школой было всегда — еще до революции тут находилась немецкая гимназия. До звонка оставалась минута или две, но Котик понял, что что-то случилось: небольшой дворик был заполнен двухцветной толпой — синие костюмы мальчиков и коричневые платья девочек, изредка перемежаемые столь же неброскими пиджаками преподавателей. И только малиновый берет директрисы, казалось, светился в серой массе. Около дверей качались несколько милицейских фуражек. Котик вскочил на приступок ограды, окружавшей двор, увидел своих, нырнул в толпу и объявился уже около Винни-Пуха.
Винни-Пух, в миру Владимир Павлович, был прозван так за инициалы (В. П.), общую схожесть с медвежонком округлостью и небритостью, а также за исключительный здравый смысл. Он преподавал математику и был руководителем класса «9-1», в котором учился Котик. Про свое прозвище он, разумеется, знал и одобрял его, часто подыгрывая, изображая Винни-Пуха из мультика. Любимой его присказкой было: «Это ж-ж-ж неспроста…» — голосом Василия Ливанова.
— Здравствуйте, Владимир Павлович, — подскочил к нему Котик. — Что тут случилось? Пожар?!
— А-а, Игорь! — кивнул Винни-Пух. — И не мечтай! Никакого пожара. Кто-то слезоточивый газ пустил в гардеробе. Сейчас проветрят, и начнем занятия, но первый урок пропал.
— Здравствуйте, Якорь Пригорьевич! — на плечо Котика легла легкая рука.
Это был Яша, друг сразу всех и никого конкретно.
— А-а, Якобы Мракович! — обрадовался Котик. — Как поживать изволите? Почивали покойно?
В новой школе как-то сразу среди ребят образовалась традиция обращаться друг к другу на «вы», с подчеркнутой вежливостью и старорежимными выворотами, да еще и по имени-отчеству. При этом имена и отчества коверкались в пределах относительного созвучия, до потери смысла. Так Яков Маркович Штерн стал Якобы Мраковичем, а Котик, чье отчество было Григорьевич, стал Якорем Пригорьевичем.
— Благодарю вас, — ответил Якобы, — почивали вполне себе покойно. А ваше — как оно?
— Наше оно очень даже. Что тут за оказия приключилась, вы случайно не в курсе?
Яша бросил дурацкий тон и зашептал:
— Говорят, это из второго класса нахимичили. Там Костя есть, химик, знаешь?
Котик кивнул: Костю-химика, победителя международных олимпиад, знали все. На руке у него не хватало фаланг двух пальцев, зато у Енисеича, учителя химии, мерцала не по годам обильная седина — результат не совсем удачного Костиного опыта по производству взрывчатки прямо на уроке.
— Так вот, он там чего-то нахимичил, не помню, как называется, а бутылка выпала из сумки в гардеробе. Ну и понеслось… Сам-то я попозже подошел, а народ вылетал: глаза красные, слезы ручьем, кашляют.
— Ничего себе! А зачем ему этот газ нужен-то был?
— Да кто ж его знает…
Яша оглянулся и тихо сказал:
— Только, уважаемый Якорь Пригорьевич, я надеюсь, все вышесказанное останется исключительно между нами. Мы не будем подводить светоч химической науки под монастырь.
— Разумеется, дражайший Якобы Мракович! Слово джентльмена! А сами-то вы откуда осведомлены… ежели, конечно, сказать соизволите?
— Не соизволим. Счастливо оставаться!
Яша приподнял кепочку и бесследно пропал среди десятков таких же темно-синих пиджаков.
— Игорь! — теперь к нему обратилась Настя Волкова, возможно первейшая красавица всей школы, хотя не все с этим согласились бы, но уж класса — точно.
Она была настолько красива, что у Котика перехватывало дух от ее зеленых глаз, каштановых волос и белоснежной улыбки. В нее были влюблены почти все, но только не он. Какое там влюбиться, он ею просто любовался, получая эстетическое наслаждение, как от сонаты Бетховена, от стихотворения Лермонтова, от портрета Рембрандта. Она была совершенна, а разве можно пошло влюбиться в совершенство!
— Что? — повернулся он к ней.
— Ты большую домашку сделал?
Кроме обычных домашних заданий к следующему уроку, иногда им задавали «большую домашку» сроком на две-три недели. Выполнение ее было даже и не обязательным, но правильно решенная, что требовало серьезных усилий, она сильно влияла как на итоговую оценку за четверть, так и на общее отношение учителей.
— Пуховскую? — уточнил Котик.
— Ну да. По матешке.
— Сделал. Еще не все, но почти.
— Покажешь?
— А я не взял, дома лежит.
Настя сделала огорченное лицо, наморщив лоб и чуть выпятив губу.
— Слушай, а у тебя задачи с собой? — спросил Котик.
— Да. Вот… — она полезла в холщовую сумку с яркими аппликациями в виде безглазых рыбок.
— Так я тогда тебе просто напишу, я же помню, как там решать надо.
— Спасибо, Игорь! — теперь ее длинные ресницы оттеняли округленные зеленоватые глаза, а лоб был идеально ровным.
Она протянула ему тетрадку.
— Внимание! — громкий и четкий голос, умеющий отдавать приказания, раскатисто пронесся над толпой и, отразившись от стен школы, растаял в высоте сероватого неба.
Все обернулись: военрук майор Сидорчук стоял на крыльце.
— Внимание! — повторил он.
Директриса, стоящая рядом с ним на крыльце, что-то ему тихо сказала.
— Первый урок отменяется! Школа закрыта на проветривание. В школу не заходить!
Толпа начала рассыпаться на группки. Настя шагнула было в сторону, но Котик ее остановил.
— Эй, погоди, пойдем, я тебе напишу домашку-то.
— Что, прямо сейчас?
— Ну да.
Она оглянулась кругом:
— А где?
— Пойдем в пирожковую. Угощаю, там и напишу.
Она пожала плечами, но кивнула согласно.
Пирожковая отпала сразу. Половина школы ринулась туда, пожевать вкусный и недорогой пирожок, и очередь высовывалась уже наружу.
— Пойдем в «Теремок», — предложил Котик.
— Там же дорого!
— Ничего, мое приглашение в силе, — галантно сказал он.
Настя чуть удивленно посмотрела на него и подняла брови.
«Теремок» был приятным местом — темноватое и прохладное кафе в полуподвальном помещении с негромкой музыкой было почти пустым. Два кофе и пирожное эклер обошлись Котику почти в рубль.
— Давай задачи, — сказал он, усаживаясь за столик у окна.
Настя выложила тетрадку и, аккуратно обернув эклер салфеткой, надкусила его. Котик же открыл тетрадку, задумался, потом воскликнул:
— Ага! Вспомнил! Вот, смотри…
И он пустился в малопонятные пояснения про подмножества, пересечения, какие-то теоремы. Настя заскучала.
— Давай ты это все напишешь, а я потом перепишу, ладно? Я что-то не очень соображаю.
— Так ведь тебе же объяснить надо, чтобы ты поняла! — удивился Котик.
— Зачем?
— Что — зачем?
— Чтобы поняла. Напиши — и все.
Котик углубился в задачи, время от времени отхлебывая кофе. Хоть он уже решал их раньше, детали приходилось вспоминать заново. Настя старательно и долго приканчивала пирожное, пока, наконец, не одолела его.
— Игорь! — позвала она.
— Ща, секундочку… — он дописал формулу и поднял голову. — Да?
— Тебе еще долго?
— Нет, две осталось.
— Может, пойдем? Второй урок уж скоро начинается.
Котик посмотрел на часы:
— Ага, хорошо. Тогда остальные две задачи потом, да?
— Да. Ты завтра принеси свою тетрадку, я перепишу.
Они вышли из полумрака подвальчика в ослепительный мир, подернутый прозрачной пыльной дымкой. Прямо у крыльца лежали две тощие уличные кошки и слезящимися глазами жмурились на солнце. Котик нагнулся и протянул одной кошке указательный палец. Та приоткрыла один глаз, усердно обнюхала палец, снова закрыла глаза и довольно заурчала.
Школа уже была открыта, обе половинки двери распахнуты, подпертые шваброй и стулом без спинки, форточка в гардеробе открыта настежь. Когда они зашли повесить куртки, в горле запершило. Настя закашлялась:
— Глаза щиплет, как лук прямо.
— Так это же слезоточивый газ, конечно. Пойдем скорее, — он взял ее за локоть.
Она отдернула руку:
— А зачем слезоточивый? Это же демонстрации разгонять в Америке. У нас-то в школе зачем?
— Не знаю. Пойдем.
Они вышли в вестибюль, где на сером каменном полу лежал яркий квадрат солнечного света, прорвавшегося сквозь раскрытое окно. По всей школе разнесся трезвон — первый урок закончился.

— Цветы! — сказал он после молчания.
— Что — цветы? — не поняла она.
— Хоть цветы… — Котик вскочил, глаза его горели. — Кобра говорил, там цветы какие-то!
Вишня хмыкнула:
— Зачем цветы? И так хорошо… Здорово ведь вода шумит? — Она задрала голову. — Котик, а ты знаешь звезды? Что это за звезда?..
Ответа не последовало. Она посмотрела по сторонам: с трудом различимая серая фигура мелькнула со стороны плотины, оттуда раздалось шуршание.
— Ты куда? — крикнула она.
— Я сейчас, подожди… — отозвался голос Котика.
Она снова задрала голову и стала смотреть на звезды. А вдруг сейчас упадет звезда, подумалось ей, надо придумать желание. Она напряглась. «Хочу, чтобы… — задумалась она. — Что же пожелать?.. Сдать экзамен?.. Ерунда! Набор итальянских теней Pupa, как Мухе отец из «Березки» подарил? Нет, тоже не то… Такой романтический вечер, а я — про тени… Надо что-то, чтобы про меня и про Котика… вместе. Давай, можно падать!» Вишня смотрела в небо, а звезда все не падала.

Котик подошел к тому месту, где Кобра днем спускался к воде. Еще не совсем стемнело, было видно темную стену, круто обрывающуюся замшелым камнем, скобы лестницы, спускающейся вниз, и смутно, скорее угадываемую по шуму, чем различимую, белую пену бурлящей внизу воды. Он осторожно поставил ногу на верхнюю ступеньку, поелозил, чтобы убедиться, что ступенька надежная и не скользкая, и уместил рядом вторую ногу. Спустился на одну ступеньку и замер… Еще на одну… Спускаться в темноте было страшно, но не возвращаться же без цветов. Хорошо Кобре, он от природы ловкий, ему все легко…
Еще ниже, вот уже вода бурлит совсем под ногами… Где же тут цветы, про которые Кобра говорил? Вот это, что ли? Чуть правее, в стыке между каменными плитами торчал чахлый пучок травки, увенчанный несколькими крохотными цветками почти черного цвета. Наверное, они синие или фиолетовые, но сейчас в сумерках кажутся черными. Жидковато, конечно, но он же обещал принести цветы, чтобы все не ограничивалось простым «да». Быть может, увидев цветы, она тоже скажет «да», наверняка она скажет «да», это она сейчас просто дурачилась…

Осторожно он потянулся к цветам. Почти достал, еще десяток сантиметров… Переместился совсем к краю лестницы, держась за нее левой рукой и ногой, а правой рукой потянулся за цветами, другой ногой повиснув в воздухе. Достал, дернул… несколько стебельков оказались в руках, но еще три черных цветка издевательски торчали из каменной щели. Так… теперь аккуратно положить уже сорванный букетик в карман штормовки и сорвать эту наглую троицу. Он положил цветы в карман, и тут нога соскользнула с мокрой ступеньки. Поскольку все внимание было сосредоточено на правой руке с цветами в кармане, левая рука, оставшаяся единственной опорой, не успела среагировать, сжаться на скобе мертвой хваткой. Пальцы не удержали веса, разжались, и Котик с головой погрузился в пенящуюся воду. Вода обожгла холодом, одежда облепила тело. Плавать Котик умел хорошо, поэтому не испугался, а испытал лишь злость и досаду. И переодеться ведь будет не во что!
Сильными гребками он вытолкнул себя на поверхность и вдохнул черного воздуха. Теперь плыть вниз по течению и забирать влево — там пляж, можно выйти. Но вода отказывалась ему помогать, будто это и не вода вовсе. Он резкими гребками попробовал держаться на поверхности, но гребков не получалось: вместо привычного сопротивления ладони находили лишь пустоту… Начал подкатывать тяжелый ужас. Это пена, сообразил он, в пене плавать нельзя, в пене даже лодка тонет. Он уже погрузился с головой… Теперь у него полминуты, пока не кончится воздух, чтобы найти решение… И он вспомнил, что где-то слышал, как выбираться из водоворота: надо не бороться с ним, а нырнуть поглубже и там, на глубине, где поток не такой сильный, уйти в сторону и вырваться. Так и тут: пена только сверху, не надо с ней бороться, надо уйти поглубже, там нормальная плотная вода… и плыть на глубине вниз по течению. Он легко под водой проплывает бассейн, двадцать пять метров, сможет проплыть и тридцать пять, да еще течение сильное, это будет уже пятьдесят, а там уж наверняка и пена закончится.

Он начал выгребать брассом, резкими толчками ног помогая рукам. Сильно мешала штормовка, но снимать ее не было времени: заканчивался воздух. Еще два гребка, еще один, еще… Очень захотелось вздохнуть… Теперь-то уж точно пена кончилась, можно всплывать. Два сильных гребка, теперь уже вверх… Глаза вытаращились в темноту — ничего не было видно. Где же поверхность?.. Еще три гребка — кругом все та же черная беспросветная вода, не понять, где верх, где низ, только чернота. Может, он перепутал, где верх… или плыл не в том направлении? В темноте было не разобрать. Еще гребок, последний… И снова вода, кругом вода. Горло судорожно сжалось и отказалось подчиняться разуму, рот непроизвольно открылся в попытке вдохнуть, в глотку вместо желаемого воздуха хлынула вода…

На плечо ему легла легкая рука. Не оборачиваясь, он понял, что это Вишня. Или ему просто очень хотелось, чтобы это была она… Странно, она подошла совсем неслышно.
Он медленно повернул голову. Действительно, там белела не совсем ровная улыбка Вишни, а над улыбкой сверкали ее глаза, но не оранжевым, как там, у костра, а натуральным зеленоватым светом. Вишня дружелюбно улыбалась:
— Котик, ты куда делся?
— Да ну, скучно там, — обиженно протянул он. — И песни какие-то дурацкие… «По морде чайником…»
— Дурак, — ласково сказала она. — Веселые песни у костра, чтобы все хором пели. Про твою же лошадь надо одному петь, а не толпой.
— Это не моя лошадь, а Высоцкого.
— Хорошо, — согласилась она.
Они стояли: она, положив руку ему на плечо, он вполоборота к ней. Вдалеке мерцал костер, и в гул сливались нестройные голоса.
— Пойдем к плотине, — сказал он.
Она убрала ладонь с его плеча и взяла под руку. Он сконцентрировал все свои ощущения на левом локте, куда легла ее ладошка. У него теперь были только локоть, где через грубый брезент он чувствовал ее тепло, и виски, в которых отбойным молотком грохотало сердце. Все прочие части тела были неважны, и если существовали и не отмирали, то сами по себе, на свой собственный страх и риск, без его на то одобрения. Он бы сейчас, не задумываясь, отдал бы любую часть тела, кроме этих двух.
— Так куда ты пропал?
— Так я же говорю…
— Да нет, до того. Вы ушли с Датом и Коброй… А потом они вернулись, а тебя не было. А Кобру спросила, так это дебил только заржал. Дурак!
— Ну я это… Там развалины дома какого-то, фундамент… Я там был.
— Там красиво?
— Ну да.
— Покажешь?
— Завтра покажу, сейчас темно уже.
Они подошли к плотине. Мерно шумела вода, разговаривать пришлось громче. Он снял штормовку и кинул на бетонную приступку. Они сели. Она погладила его по плечу и сказала:
— Ты такой уютный, как медвежонок плюшевый, — и положила голову ему на плечо.
Он склонил свою голову к ней, ухом почувствовал ее волосы, и в ноздри ворвался свежий аромат. Он решил, что это запах ее волос, и ноги стали ватными.
— Слушай, Котик… — сказала она задумчиво.
— Да?
— А ты меня любишь?
Он дернулся так, что ее голова слетела с его плеча. Она изумленно смотрела на него. Он распрямился, в глазах зажглась злость.
— Да! — резко сказал он. — Да!
— Что-то не так? — испуганно спросила она.
— Нет, — Котик и сам испугался своей реакции. — Да.
Он помолчал немного, а потом выпалил:
— Я не так это себе представлял! Все не так!
— Что — не так? — она даже отстранилась немного.
— Ну не так, не так… Я же столько раз об этом думал, представлял себе, я готовился, а тут — раз… и только «да».
— Да к чему ты готовился? — спросила Вишня дрожащим голосом.
— Сказать тебе, что люблю! — закричал он. — Думал, скажу, со стихами там, с цветами, красиво… А ты — бац: «Ты меня любишь?» И что мне теперь, вместо стихов — только «да»?..
Он затих. Вишня с улыбкой сказала:
— Так скажи со стихами, мне приятно будет.
— Да уж все сказал.
— Ну ты точно больной, — она погладила его по руке. — И не похож на плюшевого медвежонка.
— Ну да… — пробурчал он. — Медвежонок с собственным мнением плюшевым не считается.
Вишня пододвинулась и поцеловала его в щеку.
Помолчали. Котик заерзал, покашлял, потом хриплым голосом выдавил:
— А ты?
— Что — я? — хитрые зеленые огоньки мелькнули в ее глазах.
— Ну а ты… меня? — едва выдавил он из пересохших губ.
Она засмеялась:
— Ты же сам на меня накричал, что так спрашивать нехорошо, а теперь сам же и спрашиваешь!
Он молчал и медленно растворялся в ее смеющихся, сверкающих глазах.
— Вот подожди, я тоже поготовлюсь, попредставляю себе… а потом узнаешь, — задорно сказала она. — А пока — помучайся!
Пожар так и не охватил все небо: зарево на западе медленно угасало, с востока выползала темнота, расширяясь и углубляясь, все больше и больше звезд высовывались из сереющего хрустального свода и с интересом безмолвно наблюдали за ними двоими. Они молча сидели рядом на остатках каменного фундамента.

После обеда и шумного, бестолкового мытья посуды на поляне появилось несколько разнокалиберных палаток. Царскими покоями возвышался четырехместный желто-оранжевый дворец Петуха, польский, с тентом и предбанником на двух «молниях». Пара простейших брезентовых однослойных палаток армейского образца, стоявших почетным караулом по обе стороны, только оттеняли шик дворца. Троечка же Котика, тоже с тентом и небольшим предбанником, вытертого коричневого цвета вполне сходила за потрепанный, но надежный рыцарский замок. Все разбрелись кто куда.
— Слышь, Котик, пойдем… — подошел Дат.
— Куда?
— Да ты что! Как это — куда, забыл уже?..
Котик недоуменно смотрел на Дата. Тот расплылся в широченной улыбке:
— Ну ты на рупь скидывался? Не-е-ет, ну если ты жертвуешь в нашу пользу, мы с Коброй возражать-то не будем.
— А-а, ты про это? — догадался Котик. — Пойдем.
Они подошли к Кобре, который держал в руках холщовую сумку, подозрительно округлившуюся на донышке.
— За плотиной есть развалины, там нас не увидят.
— Графского замка? — уточнил Котик.
— Типа того, — кивнул Дат. — Айда.
— Ну да, чтоб на хвост никто не упал, — аргументировал Кобра.
— Чашки взял? — спросил Дат. — Не из горла же пить.
— Я взял, — ответил Кобра.
— Сейчас свою схвачу, — Котик метнулся к куче посуды, чуть покопался, схватил свою металлическую кружку и помчался догонять собутыльников.
Вслед ему удивленно смотрела Вишня.
Трое друзей удобно устроились рядком на камнях давно развалившегося небольшого здания за плотиной. Здание было, наверное, деревянное, и от него остался только прямоугольник фундамента, сложенный из крупных камней, скрепленных вечным, до сих пор намертво держащим цементом. Судя по отсутствию остатков печки, это было служебное, а не жилое здание при плотине. Внутри развалин все заросло кустами и малинником, а чуть в стороне растопырились кусты одичавшей смородины.
— Финны строили, — важно сказал Дат, знавший эти места. — А в войну потом разрушили.
— Какие финны, ты что, тут до границы километров сто, не меньше! — возмутился Кобра.
— Здесь раньше Финляндия была, — пояснил Дат. — А в тридцать девятом наши их отсюда выбили и границу за Выборг отодвинули. Про Зимнюю войну слыхал?
— Ну да, — согласился Кобра, который, похоже, все-таки не слыхал про войну 1939—1940 года.
— Про линию Маннергейма знаешь? — спросил Котик.
— Конечно, доты всякие, дзоты… там даже патроны найти можно, — закивал Кобра. — Только это же в Великую Отечественную…
— Сам ты… в Великую Отечественную, — махнул рукой Котик. — Это в тридцать девятом было, финны от нас защиту строили.
— Ладно, мы сюда историю пришли учить или почему? — повернул все по-своему Кобра.
Он водрузил на плоский камень почти черную бутылку со светлой этикеткой, вытащил из кармана раскладной нож и, надрезав по кругу, аккуратно снял пластмассовую пробку. Запахло спиртом и жженым сахаром. «Агдам» — было написано на криво приклеенной бумажке. Кобра убрал нож и плеснул в три кружки. Каждый взял свою и понюхал. Котика передернуло от запаха.
— А мы закусить-то взяли? — спросил он. — Там еще хлеб оставался вроде.
— Да, — согласился Дат. — Зажевать бы.
— Нефиг, — отрезал Кобра. — Водка с закуской — деньги на ветер.
— Так это ж не водка… — заметил Котик.
— Тем более! — хмыкнул Кобра. — Ну, вздрогнули!
— Погоди, — все оттягивал момент Котик. — А за что пьем-то? Тост нужен.
— Логично, — согласился Дат. — Просто так — нехорошо. За здоровье?
— Ну ты, блин, вообще! — возмутился Кобра. — За здоровье, как в детском саду… Ты что, у тетушки на дне рождения?
— А как надо?
— Ну… давай за лося! — вскричал Кобра и залпом выпил свою порцию. — У-ух!
— За какого лося? — не понял Котик.
— Тупой! — Кобра даже рассердился. — Это так говорится — за все разом, чтобы пи-лося, спа-лося, жи-лося… Понял? Тогда пей давай!
Котик и Дат зажмурились и разом влили в себя густую темно-красную сладковатую жидкость. Немного жидкости успело влиться в глотку и ухнуть вниз, но потом горло Котика сжалось, а то, что уже просочилось, рвануло обратно, так что его чуть не стошнило. Диким усилием он пропихнул остатки пойла сквозь сжавшееся горло. Сердце скакнуло в сторону, но потом успокоилось. От желудка вверх побежала теплая волна. Она дошла до головы и закружила ее по часовой стрелке, потом отразилась в ноги, которые тут же стали ватными, и Котик плюхнулся на теплый камень.
— Хорошо пошло! — одобрительно заверил всех Кобра. — Повторим.
Новая порция прошла без эксцессов, горло не сжималось, и вторая теплая волна заполнила Котика. Потом третья…
Котик лежал на каменной кладке, положив руки под голову, и смотрел в небо. Два небольших белых облака висели в высокой голубизне: одно стояло на месте, а другое медленно приближалось к первому, сжимаясь и уплотняясь, как кулак. Котик ждал, когда же оно ударит другое, неподвижное и расслабленное.
— Жрать хочется, — сказало одно облако голосом Дата, с трудом пробиваясь через шум в ушах.
— Точно, пойдем поищем пожрать. Котик, пойдешь? — ответило другое облако (или все то же — не понять) голосом Кобры.
— Да, я сейчас с вами полечу, — ответил Котик и резко встал.
Земля под ним ушла в сторону и подло толкнула в бок. Он упал на четвереньки, и земля кружилась, как черная пластинка на диске проигрывателя. Землетрясение, что ли?..
— Гы-га-га… — откуда-то раздалось грубое ржание, перешедшее в веселый голос Кобры. — Да Котика-то нашего развезло!
Котик увидел перед собой тяжелые ботинки — почему они не кружатся? Желудок подпрыгнул к горлу. Котик судорожно сглотнул и вцепился взглядом в эти прочные ботинки с потеками грязи на носках, и вращение земли прекратилось. Он закрыл глаза, и земля снова понеслась по кругу, увлекая его за собой. Он снова открыл глаза, но ботинок перед ним уже не было. Сильные руки взяли его под мышки, вздернули и усадили на землю, спиной к каменной кладке. Он поднял голову — перед ним в тумане маячило лицо Кобры со слегка запотевшими стеклами очков.
— Ты… это… пока посиди, — ласково сказал Кобра. — А мы на разведку сходим в лагерь, посмотрим, как там… пожрать чего принесем. Ага?
И очкастое лицо пропало. Котик кивнул и стал рассматривать кусты малины, облепленные липкой молодой зеленью. Потом вспомнил про облака и задрал голову — ну вот, опоздал: два облака уже слились в одно, по форме напоминающее лошадиную голову с шеей, только почему-то летящее назад, в сторону развивающейся гривы. Голова налилась тяжестью, веки стали каменными, удерживать их было почти невозможно. Теперь-то понятно, почему гоголевский Вий требовал поднять ему веки, ибо сам не мог: даже Вий не мог сопротивляться тяжести век. И Котик сдался: глаза его закрылись, тело обмякло, голова упала на плечо. Он заснул тяжелым, беспокойным сном.
Когда он открыл глаза, уже начинало смеркаться. Шею ломило, рука затекла, во рту был наждак, но голова оказалась довольно легкой для такого состояния. Котик попытался встать — еще и затекшая нога застреляла болезненно. Он перевалился на четвереньки, осторожно встал. Чуть качнуло, но вроде ничего… Прихрамывая, он спустился к реке и присел на корточки у воды. Едва не упал, но успел опереться. С шумом ополоснул лицо свежей, почти черной водой, набрал ее в рот, пополоскал и выплюнул. Глотать благоразумно не стал, хотя пить очень хотелось. Потом встал и попробовал сориентироваться. Вроде бы лагерь должен быть слева… Точно, вон и голоса оттуда раздаются!..
На поляне радостно скакал желтый тюльпан костра, то вырастая в половину человеческого роста, то прячась среди отливающих красным жаром крупных поленьев. Вокруг костра на нескольких бревнах сидели подростки. Выделялся Кобра, в руках его млела старенькая гитара на кожаном ремне. Он сосредоточенно смотрел на огонь, а руки жили своей жизнью: левая выкладывала пальцы замысловатыми фигурами на грифе, а правая с остервенением перебирала струны, да так, что пальцев почти не было видно.
— У крокодила морда плоская, — с серьезным видом, глядя в огонь, сообщал Кобра приятным баритоном. — У крокодила морда плоская, у крокодила морда плоская, он не умеет целовать…
И тут уже вся толпа радостно и нестройно подхватывала:
— Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником
И научили целовать!

Быстрый перебор струн, и новый куплет в исполнении приятного баритона взвился вместе с серым дымом костра:
— У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
Он не умеет танцевать…

Разрозненный хор радостно оповестил всех, что такое универсальное средство, как чайником по морде, и бегемота может научить танцевать.
Котик хмыкнул, схватил чью-то кружку (свою он, похоже, забыл на развалинах, но возвращаться туда не хотелось) и зачерпнул из котелка черную жидкость. Чай оказался довольно противным, терпким и чуть теплым, но он жадно выхлебал целую кружку. Добавку пить не стал.
— Ее по морде били чайником,
Ее по морде били чайником,
Ее по морде били чайником
И научили убегать…

— пропели все про черепаху, которая ходит медленно.
Кобра отложил гитару и потряс кистями рук.
— Дай мне, — сказал Котик, и ухватил гитару за гриф.
— Ого! — удивился Кобра. — А говорил, что не умеешь.
Котик уселся на бревно рядом с Коброй, тронул струны, поднял взгляд. Прямо перед ним блестели громадные рыжие глаза Вишни. Он удивился, что они такие рыжие и яркие, но подумал, что это, наверное, просто отражение огня. Он уселся поудобнее, пристроил гитару, приладил пальцы под первый аккорд, и ударил по струнам:
— Штормит весь вечер, и пока
Заплаты пенные латают
Разорванные швы песка,
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают…

Играл он неважно, не тренированные мягкие пальцы не могли надежно зажать струны, и звук получался нечистый. У Кобры подушечками пальцев левой руки можно гвозди забивать: как копыта твердые, у него даже кровь на анализ из правой руки берут — не проколоть такую мозоль от струн. Да и мягкий голос Котика явно не соответствовал надрывной песне Высоцкого. Петь Котик не умел, он просто говорил речитативом, стараясь придерживаться ритма.
Народ закис.
— И рухнет взмыленная лошадь! — закончил четвертый куплет Котик.
— Все, взмыленная лошадь рухнула, — сказал Кобра и положил руку на гриф.
Дат захихикал, Петух заржал, девочки прыснули. Котик остановился. Кобра взял у него гитару и принялся демонстративно крутить колки, настраивая струны. Вишня отвернулась, глаза ее больше не горели рыжим огнем, но Котику показалось, что она улыбается.
Он встал, постоял немного за спинами, глядя на огонь. Взгляд зацепился за яркую точку, которая отделилась от костра и быстро полетела вверх, по спирали вкручиваясь в посиневшее небо, наверное, с целью поджечь его. Поднявшись на несколько метров, она погасла. Потом другая такая же искорка предприняла новую попытку, и опять безуспешно. Костер все посылал и посылал своих светящихся диверсантов к небу, но без толку. Хотя, похоже, кому-то за горизонтом, далеко на западе, это удалось: небо там стало рыжеть, как Вишнины глаза напротив.
Котик, тихо пятясь спиной, отошел от костра и в своей брезентовой ветровке растворился в наползающих сумерках. На темнеющем на востоке небе начали проступать первые звезды. Он с огорчением подумал, что не знает их имен, не знает даже, звезды это или планеты. Вздохнув и решив обязательно летом изучить звездный атлас и выучить хоть какие-то созвездия, кроме Большой и Малой Медведиц, он медленно пошел на шум воды у плотины.

Место оказалось отличное: не очень большая ровная поляна в сосновом бору, нависающая над берегом речки, хорошее кострище, обложенное камнями, и даже два закопченных столбика-рогульки вбиты по бокам. Пониже — небольшой песчаный пляжик, на который можно спрыгнуть прямо с края поляны, а назад забираться по ступенькам сосновых корней. Речка небольшая, но в этом месте широко разлившаяся, а чуть выше по течению шумит стремнина в заброшенной плотине. Побросав рюкзаки и сумки на землю, народ разбрелся, кто куда. Большая группа пошла смотреть плотину. Пара сотен метров по протоптанной тропинке, и они вышли на каменные развалины то ли мельницы, то ли электростанции. Вода перекатывалась через остатки плотины и по узкому каналу, зажатому между двумя каменными стенками, бурля, пенясь и закручиваясь в небольшие водовороты, неслась вниз и успокаивалась, выскочив на широкий плес.
Кобра прошелся по каменной стене канала и обнаружил лестницу из металлических скоб, ведущую вниз. Он лихо спустился по лестнице, потрогал, по-обезьяньи повиснув на нижней скобе, бурлящую воду и влез назад на стену.
— Как водичка? — спросили у него хором.
— Бодрящая! — ответил он. — Без выпивки купаться не полезу… А еще там, у воды, цветочки какие-то растут, сиреневые, — добавил он.
— Айда костер разводить! — крикнул кто-то, и толпа ринулась назад на поляну.
Нашлось несколько туристских топориков, и сухой перестук разнесся по округе. Туристы со стажем рубили сухостой: сушины тяжело рубятся, топор отскакивает от них, зато они отлично горят. Неопытные же энтузиасты бодро валили живые деревца, куда топор входит смачно и глубоко, выдавливая прозрачную слезу на белом разрезе ствола. Получалось легко, но такое дерево горит плохо и не держит жар. Котик принял командование костром на себя. Он отобрал несколько небольших сухих палочек, расщепил топором пару дровин, отыскал кусок бересты, кинул в кострище скомканную газету и бересту, сверху аккуратно положил щепок шалашиком, два полена, а на них — веток и дровин поменьше.
— Эй, народ, у кого зажигалка найдется? — крикнул он, распрямившись.
— Лови! — услышал он сзади.
Обернувшись, он одной рукой ловко поймал зажигалку, брошенную Коброй. Немного пощелкал колечком — вроде работает. И через несколько минут веселый костер с довольным треском уже набрасывался на подбрасываемую ему деревянную дань.
Вокруг костра собралась группка огнепоклонников. Они, почти не мигая, смотрели на однообразные, но никогда не повторяющиеся движения танцора, разбрызгивающего вокруг свет и тепло, отнятые у серых безжизненных деревяшек. Лица были серьезные и одухотворенные. На щеках девочек выступил румянец, бледные же скулы парней контрастно выделились на лицах, придавая им сходство с голливудскими ковбоями.
— Та-ак… девочки кашеварят! — разрушил идиллию Дат.
— Нормально! — возмутилась Муха. — Девочки к плите, а мальчики — отдыхать, да?
— Во-первых, не к плите, а к костру, который, между прочим, уже горит, — весомо поправил Дат. — А во-вторых, мальчики к вам в помощь в качестве кухонных мужиков. Так что, командуйте, девочки!
— Какие еще кухонные мужики? — решила на всякий случай уточнить Вишня.
— Помощники по кухне: картошку почистить, посуду помыть, — пояснил Дат, — Вот костровой у нас — Котик, он за костер отвечает, а кухонным мы назначим…
Он обвел глазами присутствующих, которые скромно опустили глаза и норовили стушеваться, и уже поднял палец, чтобы ткнуть в жертву, как Котик, который уже оказался костровым, а посему ничем больше не рисковал, сказал:
— Эй, Дат, ты, похоже, это дело хорошо знаешь, вот ты сам и будь кухонным…
— Не, ну я… — начал было Дат, но понял, что дело проиграно, и согласно кивнул. — Значит так, девочки, — скомандовал он, — варим макароны по-флотски.
— Не, Дат, ты, по-моему, навоображал себе! — выступила Бобариха. — Чего это кухонный мужик тут раскомандовался? Ты — помощник, вот и помогай, а не командуй тут.
— Ой, извините, сударыня, — начал ехидно Дат. — У вас, видать, в закромах продуктов видимо-невидимо. Ну, давайте, сударыня, скажите, куда бежать и что нести…
— Да ладно тебе, — примирительно сказала Муха. — Давай брать то, что есть.
Дат вытащил две армейские банки тушенки в промасленной бумаге с коричневыми потеками. Тут же появился и пакет с серыми макаронами.
— Кто-нибудь сбегайте за водой! — крикнул он. — Я пока тушенку открою.
Он попробовал вскрыть банку перочинным ножом, но не тут-то было. Тогда он поставил нож на банку и ударил сверху небольшим камешком. «Блиньк!» — сказал нож, ломаясь поперек.
— Да они что, из танковой брони их делают? — пробормотал он, поднимая голову. — А вода где, я же просил принести?! — сердито снова закричал он. — И еще один нож консервный есть у кого?
— А куда воду-то набирать? — негромко спросил Петух.
— В котелок или кастрюлю! — сердился Дат. — Есть у кого?
Молчание. Дат распрямился:
— Что, никто котелки не взял? Та-а-ак… приехали…
— Котик, ты же вроде брал котелок? — неуверенно спросила Вишня.
— Что?.. Котелок — да, в рюкзаке, ближе к спине, — отозвался Котик, который колол маленьким топориком дрова и не слышал последних обсуждений, но на негромкий голос Вишни тут же встрепенулся.
— Уф, слава богу! — Дат демонстративно вытер со лба воображаемый пот. — Петух, принеси воды, только не взбаламуть там со дна.
Он снова обратился к неуязвимой замасленной банке тушенки:
— Как же тебя, заразу такую, открыть?
— Дай сюда, — подошел Котик с топориком в руке.
— Ты что, топором, что ли, открывать будешь? — не очень уверенно сказал Дат. — Не получится.
Котик молча взял банку поставил ее на плоский камень, аккуратно, углом приставил к краю крышки лезвие топора и резко стукнул по обуху камнем. Топор пробил жесть, и в банке образовался разрез несколько сантиметров длиной. Котик делал это впервые, но раньше видел, как взрослые открывали тушенку топором. Он переставил топор чуть дальше и снова стукнул. Брызнула вкусно пахнущая жидкость. После пяти ударов подцепил крышку и приоткрыл ее.
— Ложка пролезет, — сказал он и отошел.
Петух приволок два котелка воды, Котик вырубил прочную палку, которую положили на рогульки над костром, и процесс приготовления пиршества пошел.
Вскоре поляну заполнили фигуры, сидящие на камнях и бревнах или стоящие, с мисками в руках. Трапеза была в разгаре: макароны с тушенкой были распределены по разнокалиберным мискам, и над поляной повис аппетитный дух. На тряпочке лежали крупно порезанные белесые огурцы, зеленоватые помидоры и скорее наломанный, чем порезанный хлеб. Знатный финский нож был воткнут в бревно.
— А что, недурно! — выразил общее мнение Кобра, подходя к костру. — Там добавка есть?
— По стенкам поскреби, — отозвалась откуда-то сбоку Бобариха.
Шпора подошла к костру, заглянула в дымящийся котелок с черной жидкостью.
— Это чай, что ли? — спросила она.
— Чай, — ответил кто-то.
— А чем его наливать? Поварешка есть?
— Поварешка не приехал! — заржал Кобра. — Он бы тебе налил, конечно.
— Тань, ты прямо кружкой черпай, — посоветовала Бобариха.
Шпора с сомнением посмотрела на пластмассовый стакан без ручки, который она держала в руках.
— Тань, налей моей, — сзади оказался Котик. — Я из нее еще не пил. Давай.
Он зачерпнул своей металлической кружкой темную густую жидкость из котелка и перелил в стакан Шпоры.
— Спасибо, Игорь, — сказала она и осторожно отхлебнула.
И тут же закашлялась.
— Вы что! — вытаращила она глаза. — Что это?
— Чай вроде… — не очень уверенно ответила Муха. — Я чай сыпала.
Тут же рядом нарисовался Дат и зачерпнул себе из котелка.
— Ого! — сказал он, попробовав. — Ты сколько чая туда всыпала?
— Пачку! — почему-то обиделась Муха. — Со слониками, хороший чай.
— Потом кипятили? — заинтересовался Кобра.
— Нет, — ответила Муха.
— Котелок висел там, когда мы насыпали чай, — пришла на выручку подруге Вишня. — Пока этот кухонный мужик пришел да снял, может, и покипело немного.
Кобра ринулся к котелку, запустил туда кружку и с шумом отхлебнул.
— Сильно! — прокомментировал он, вытирая рукавом рот. — Знатный чифирь получился. Где ты так научилась?
— Да ну тебя, дурак! — обиделась Муха. — Сам заваривай тогда.
— Не-е… — не согласился Кобра. — У меня так сильно не получится.
Вишня резко подошла, схватила котелок с чифирем и вылила его на землю.
— Кухонные мальчики! — скомандовала она. — Принесите-ка и вскипятите еще воды, сделаем нормальный чай.

Она быстро пересекла знакомые на ощупь сумерки подъезда и с силой толкнула дверь. Яркий свет вонзился в глаза, ослепляя и раздражая. Вишня недовольно тряхнула головой и прищурилась. Под кустом напротив угадывалась неприметная тяжелая фигура. Глаза привыкли к свету, и она с удивлением опознала Котика, в бесцветной робе и громадным, цвета выцветшей детской неожиданности, рюкзаком за спиной. Она громко рассмеялась:
— Привет, Котик! Ну ты и турист, прям как из мультика про Чебурашку!
Сама она выглядела довольно ярко — белые полукеды, синие спортивные штаны, красная куртка-анорака, и зеленая шапочка с помпончиком, да еще рыжие волосы — палитра жизнерадостного художника. В руках была небольшая спортивная сумка с надписью «Спорт», чтобы никто не сомневался.
— Привет, Вишня! — приветствовал ее улыбающийся Котик.
— А что у вас, ребята, в рюкзаках?.. — пропела она и ткнула в рюкзак кулачком.
— Там палатка, спальники… мы же вчера в гараже…
— Ага! Пойдем?
— Давай сумку понесу, — предложил Котик.
— Ага, а потом разбегусь и еще сама на шею прыгну. У тебя ж рюкзак сейчас тебя уронит.
— Слушай, ну так вроде…
— Ты и так для меня палатку и спальник несешь. Так что давай уж… — и она легко двинулась в сторону автобусной остановки.
Котик бодро потрусил рядом. Дорога пошла чуть в гору; горка была невысокой, метров десять, но довольно крутая. Он отстал и, наклонившись вперед и уставившись в землю перед собой, размеренно, впечатывая шаг за шагом, шел вверх. Оказавшись наверху, он поднял голову. Вишня была шагах в пяти впереди. Тяжело дыша и поддерживая рюкзак сзади руками, он ускорил темп.
На остановке уже были все свои, толпились около груды сумок и рюкзаков, поверх которой возвышалась видавшая разные виды гитара Кобры на широком кожаном ремне. Котик тяжело свалил рюкзак на асфальт. Его груз был самый большой. Кобра курил, по привычке пряча сигарету в руке.
— Ого! — сказал он. — Котик-то наш серьезно к делу подошел. Жратва?
— И жратва тоже, — признался Котик.
— Это правильно, жратвы много не бывает. Я вот, как выпью, меня завсегда на хавчик пробивает, так что молодчина, Котик! Благодарность от всего коллектива!
Девочки хихикнули. Вишня глянула на Котика: на его лицо наползло кислое брезгливое выражение. Она ему улыбнулась, он покраснел и заулыбался в ответ.
— Эй, народ, вон троллейбус идет! — закричал Дат. — Залезаем?
— Погоди, — высказалась разумная Вишня. — Мы все тут, никого не забыли?
— Да все-все… — закричал Петух, подхватывая красный рюкзачок. — А если кто опоздал, пусть сам добирается.
Гора сумок на асфальте рассосалась и тут же, перегруппировавшись, оказалась на задней площадке троллейбуса. В сумке Кобры что-то глухо звякнуло, на что он довольно ухмыльнулся и подмигнул Котику. Девичий разговор сплелся клубком в одном углу площадки, а серьезные и прямолинейные мужские темы заворочались в другом. На последующих остановках новые пассажиры, увидев туристов, спешно проходили в середину салона, иногда несердито ворча под нос что-то про перегороженный проход.
— Народ, скидываемся мне по пятачку на проезд, обилечу, — заявил Петух.
— Ага, щас, половину пятаков в карман положишь, а билеты на всех оторвешь… Мы уж сами как-нибудь! — парировал Поварешка.
— Ну сам и покупай тогда! — обиделся Петух.
— Спокухин! — рассудил Кобра. — В это время тут контролеров не бывает, верняк. Экономим.
Бобариха дернула его за руку и что-то прошептала на ухо, но он отмахнулся:
— Ты еще предложи за провоз багажа заплатить.
Бобариха собрала с девочек деньги, бросила их в кассу и оторвала билеты. Мальчики остались необилеченными.
Как и предполагал Кобра, контролеры не появились, и вскоре гора сумок улеглась уже на гранитном полу Финляндского вокзала. Билеты на электричку были куплены честно и всеми, даже Кобра решил не рисковать ехать без билета — в электричках контролеры суровые, чай не троллейбус. Барахло было загружено в электричку прямо на входе в вагон, гитара, разумеется, возлежала сверху. Веселая компания оккупировала два купе, впрочем, поезд был все равно практически пустой. Колеса застучали на стыках, в приоткрытое окно потянуло свежим воздухом. Дат достал колоду карт:
— Эй, девчонки, в очко на раздевание?
— Дурак! — припечатала Вишня.
— Сашенька, ну не в электричке же, — сладким голосом пропела Муха. — Давайте лучше в «дурачка».
Тут же организовался подкидной-переводной «дурачок». Котик вообще-то хорошо играл, вычисляя карты соперников, но не в такой же толпе, где отбиться практически невозможно, когда все подкидывают. Два раза он сыграл, в дураках не остался, но и не выиграл, а потом вышел из игры. Он подошел к куче барахла, взял Кобрину гитару, тронул струны. Гитара была поганенькая, но настроена хорошо — музыкальный слух у Кобры был отменный.
— Эй, положи гитару! — раздался оклик Кобры. Потом он задумался и спросил: — Котик, а ты что, на гитаре играешь?
— Нет, я так просто.
— Сбацай нам что-нибудь, — встрял Дат.
— Да не умею я, — Котик положил гитару на место и сел на сиденье в соседнем купе.
К нему подсела Шпора:
— Игорь, а ты и правда не умеешь на гитаре?
— Не умею… ну, вернее, я немного занимался, а потом бросил, у меня не получается… так, как у Кобры, не получается…

* * *
Через пятьдесят минут толпа высыпала на платформу на небольшой станции посреди леса.
— Ну и куда? — поинтересовался Кобра с гитарой наперевес.
— За мной! — скомандовал Дат и спрыгнул с платформы прямо на землю.
Остальные попрыгали за ним. Галантный Поварешка подавал снизу девочкам руку, чтобы они могли опереться в прыжке. Некоторые даже соглашались воспользоваться опорой. Хорошо, что Котик догадался не прыгать вниз с рюкзаком, а положил его на край платформы, спрыгнул налегке, а уж потом взгромоздил тяжелый груз на спину.
— Тут недалеко, — сказал Дат и потопал по узкой тропинке вдоль рельсов.
Остальные потянулись за ним, растянувшись длинной цепочкой. Котик, топавший в середине, вышел на пути, чтобы догнать Дата и расспросить про место, куда они шли. Шагать по шпалам оказалось ужасно неудобно: шаг получался короткий, приходилось семенить и все время смотреть под ноги, чтобы не оступиться. По скользким узким рельсам тоже не пройдешь, особенно с раскачивающимся за спиной рюкзаком. Он вернулся в колонну, вклинившись между Петухом и Поварешкой.
Вскоре свернули, вступив на извилистый хвост давно заброшенной кочковатой проселочной дороги, которая, как анаконда в джунгли, уползала в зарастающее сорняками поле. Мелко извиваясь, она вела стайку задумчивых подростков к сосновой роще. Невысокое еще солнце светило сзади, так что перед каждым по растрескавшемуся суглинку бежала, чуть раскачиваясь, размытая тень, казавшаяся в дымке почти осязаемой. Если оглянуться, то идущие сзади выглядели святыми из-за светлого ореола, нимба вокруг головы и плеч. Неизвестно откуда на одной повторяющейся ноте далеко разносился призывный и безрадостный клич какой-то птицы. Поддерживать разговор не получалось, шли в тишине, завороженные открытой природой, не обращающей на гостей никакого внимания. Когда вошли в рощу, Дат стряхнул оцепенение:
— Ну вот, господа, почти пришли!
— А дамы — что, не пришли? — возмутилась Бобариха.
— И дамы пришли, — согласился Дат.

Почти все свободное пространство на полу небольшой комнаты Котика было завалено барахлом. Выцветший рюкзак с распущенной шнуровкой безвольно обмяк зеленовато-серым бурдюком ровно посредине, раскидав щупальца лямок. Обрубок туго свернутой палатки пристроился рядом, возлежа верхней частью на мягком цилиндре спальника. Носки, шапки, продукты ровным слоем покрывали пол. Котик сидел на полу, расставив ноги, над ним стоял отец. Снизу Котик почти не видел его лица, а плохо выбритый с провисшей складкой подбородок симпатий не вызывал, поэтому мальчик смотрел в пол прямо перед собой.
— Так зачем второй спальник? — выспрашивал отец.
— Ну я же сказал — вдруг кому понадобится… — монотонно отвечал Котик.
— Сколько вас всего идет?
— Человек десять.
— А чего ж ты не десять спальников берешь?
— Другие тоже берут, но, может, кому-то не хватит.
— Молодец, заботливый какой! — ухмыльнулся отец.
— Хорошо, не буду брать второй, только себе возьму. Можно?
— Да ладно, бери оба, мне же просто интересно, может, ты кому-то конкретно берешь? Ты же не просто так его из гаража притащил.
— Нет, никому. Давай… я не буду второй брать?
— Да бери, бери… — снисходительно сказал отец. — Только не прожги его там и не залей. И вкладыши возьми.
— Угу.
— Так… Продукты какие берете? Крупы там, тушенку?
— Пап, не буду я их брать. А то, как дурак, со своими крупами буду.
— Как дурак? — удивился отец. — Да нет, Игорь, это те, кто не возьмут продуктов, дураками окажутся, когда проголодаетесь. У вас же начпрода нет, вы не сговаривались, кто что возьмет?
— Угу.
— Что — угу? Вот и бери побольше. Если что, назад привезешь. А тушенка с макаронами еще никому в походе не мешала.
— Ну, па-а-ап….
— Выходит, спальник мы на всякий случай берем, тут мы умные, а продукты прихватить, так это — как дурак, да?
— Ладно, ладно, возьму!
— Котелок кто-нибудь берет?
— Я не знаю.
— Понял. Возьмешь наши котелки, два, которые друг в друга вкладываются.
— Но…
— Никаких «но». Лучше лишние иметь, чем вообще без котелков.
Котик уныло глядел на разбросанные вещи, а отец продолжал:
— Топор, фонарик?
— Пап, ну мы же всего на один вечер…
— Слушай отца: фонарик нужен и на один вечер. Топорик тоже не помешает. Спички возьми.
— У Сергея зажигалка есть.
— Зажигалка? Курит, значит.
— Нет, что ты, пап!
— Да ладно, не заливай мне, зачем еще зажигалка нужна… Ты только не вздумай!
— Не-ет… я — нет.
— Вот-вот.
В комнату заглянула мать:
— Игорек, и туалетную бумагу возьми.
— Ма-а-ам! — взвыл Котик.
— Не «мам», а возьми, — строго сказал отец. — Отмотай немного от рулона, в пакет полиэтиленовый заверни — и в карман куртки. Не понадобится — назад привезешь, а понадобится — помянешь маму добрым словом.
— Да обойдусь я!
— Обойдешься? А чем ты задницу будешь в лесу подтирать, если приспичит? Березовыми листочками? Или крапивой? А ты знаешь, какие еще растения, кроме крапивы, ожог вызывают? Ты вообще когда-нибудь листиком подтирался?
— Нет, ну…
— А я подтирался. После войны в деревне у бабы Веры даже газет не достать было. Да и вообще, за использование таким образом газеты «Правда»…
— Что?
— Ничего… Бери бумагу. Все.
Котик встал и, демонстративно повесив плечи и загребая ногами, поплелся в туалет.

* * *
За окном было почти темно, Котик сидел за столом и читал химию. Настольная лампа слева освещала почти весь ученический стол и бросала овальное желтое пятно на потолок. В доме напротив в одном окне мигал свет — то зажигался, то гас. Котик присмотрелся. Дом был далеко, не разобрать, что там происходит. На сигнал SOS (три коротких, три длинных и снова три коротких) было непохоже: мигание шло с равными промежутками. Непонятно… Котик отложил учебник и встал. Посреди комнаты в сумерках возвышался небольшой, но тяжелый замшелый лесной валун, из-за которого выглядывал хитрый лесовичок. Котик щелкнул выключателем на стене и зажмурился от хлынувшего с потолка света. Валун оказался набитым и увязанным рюкзаком, а лесовичок… А лесовичка не было — видимо, успел спрятаться. Котик смотрел на рюкзак, и желание куда-либо ехать уменьшалось и уменьшалось, пока совсем не пропало. Ему стало скучно и тоскливо. Лучше бы остаться завтра дома, почитать химию, сделать себе воды с вареньем, поставить на проигрыватель пластинку «Порги и Бесс» в исполнении Фитцжеральд и Армстронга… Но уже никак не отказаться. Весь вечер они созванивались и договаривались, что и как. Завтра в 10:20 на остановке. Значит в десять минут одиннадцатого надо быть у Вишниного подъезда.

* * *
Котик лежал и при свете торшера читал рассказы Александра Грина. Рассказы были мрачные, про щемящее одиночество и недобрые предчувствия. Глаза перестали видеть текст, он задумался. Рюкзак посреди комнаты опять норовил превратиться в булыжник.
Ручка двери повернулась, в комнату заглянула мать.
— Игорек, ты все собрал?
— Да, все.
— Тебя во сколько разбудить?
— Ну… давай в полдевятого.
— Игорек, давай пораньше: я же ухожу в четверть девятого, а надо еще проверить, как ты собрался, попрощаться.
— Мам, я нормально собрался. Буди когда хочешь. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответила мать с тяжелым вздохом и закрыла дверь.
Из-за закрытой двери было слышно, как она что-то шепотом втолковывает отцу. Вскоре дверь снова отворилась, теперь это был отец.
— Игорь, я завтра попозже на работу пойду, так что дособерем тебя.
— Да все у меня собрано!
— Хорошо, завтра тебя разбужу. Все, спок!
— Спок! — ответил Котик.
Дверь закрылась. Он с раздражением захлопнул книгу, кинул ее на стол и, не вставая, дотянулся до выключателя торшера. Стало темно. Котик глянул на стену: индеец натянул безобразную насмешливую ухмылку и развязно подмигнул. Котик показал ему язык, повернулся на правый бок, вытянув руку в сторону рюкзака, и закрыл глаза.
Спал он плохо. Иногда на секунду включал торшер, чтобы посмотреть на часы, и тут же гасил снова. Время двигалось скачками: 3:27… 3:39… Индеец на карте, похоже, спал… 3:54… Да когда же утро наконец?! Может, встать, химию почитать…

* * *
— Или кто-то сейчас встает, или в поход никто не идет! — прорвался в его ватную голову знакомый голос.
Котик с трудом разлепил один глаз. Над ним стоял отец, было светло.
— Ща… — пробормотал Котик и снова стал проваливаться в стремительно закручивающуюся по часовой стрелке воронку.
— Ага, — согласился откуда-то сверху голос. — Значит никто никуда не идет.
Резким броском Котик медленно повернулся на бок, спустил ногу и стал перекатываться к краю дивана. Героическим усилием сел и разлепил глаза, но ничего не увидел, кроме размытого света.
— Сколько? — спросил он.
— Семнадцать, — ответил отец.
Голова начала немного проясняться, а взгляд фокусироваться.
— Что — семнадцать? — удивленно спросил он.
— А что — сколько?
— Времени сколько?
— В смысле, который час? Почти девять.
Котик вздохнул, встал и, качаясь, побрел в туалет.
Завтрак и сборы получились скомканными. Отец что-то внушал, твердо и убедительно, иногда переходя на доверительный тон, почти шепот, но Котик не слушал. Он согласно кивал головой и поглядывал на часы, минутная стрелка которых неспешно опустилась вниз и, повисев там немного, начала неумолимо подниматься, почти незаметно прыгая со ступеньки на ступеньку. Он перетащил рюкзак из своей комнаты в прихожую и еще раз глянул на карту: носатый индеец невозмутимо смотрел на него перекошенным глазом.
Когда стрелка на часах встала вертикально и приготовилась начать получасовой спуск, Котик уже стоял одетый в прихожей и тщательно зашнуровывал высокие кеды.
— Ничего не забыл? — спросил отец.
— Вроде нет.
Отец приподнял рюкзак:
— Ого, ничего так, приличный! Помочь до лифта дотащить?
— Па-а-ап!.. — возмущенно протянул Котик.
— Да ладно, я же шучу, — отец дружески, но довольно больно ткнул сына в плечо и потрепал по голове.
— Угу, — кивнул Котик, надевая выцветшую брезентовую отцовскую штормовку.
— Пока, я пошел, — сказал он, взгромоздив на спину бесформенный груз, который тут же оттянул плечи назад.
— Пока, Игорь! — отец снова похлопал его по плечу и отступил.