— Значит так… — сказала Нелли Федоровна. — Нам требуется выбрать одного человека, чтобы повесить. Давайте обсуждать предложения.
— За ноги? — не мог удержаться от шутки Кобра. — Давайте Принцева повесим, он длинный, качаться смешно будет.
Дат, сидящий наискосок от Кобры, замахнулся учебником, но тот ловко увернулся.
— Да, Нелли Федоровна, а что значит — повесить? — привстала Белуха. — Объясните, пожалуйста, а то нам непонятно.
— Ну что ж тут непонятного?! — горячилась Нелли Федоровна. — От нашего класса нужна одна фотография на доску почета «Гордость школы». Понятно?
— Понятно, — согласилась Белуха. — А кого?
— Вот это мы и должны сейчас решить… Ну какие вы непонятливые!
Нелли Федоровна, учительница химии и по совместительству классная руководительница, оставила класс после своего урока в пятницу, чтобы обсудить самые важные дела.
— Давайте так, — сказала она. — Вы уже взрослые люди, сами можете демократическим путем, честным и открытым голосованием выбрать самого достойного среди вас. Выдвигайте кандидатуры, мы их запишем на доске, обсудим, а потом проголосуем. Кто наберет больше голосов, того мы и повесим.
— За ноги! — выкрикнул с места Кобра.
— Просинов, успокойся! — одернула его Нелли Федоровна. — Давайте, выдвигайте кандидатуры.
— Меня! — снова заорал Кобра.
— Нет, нельзя выдвигать самого себя, это нескромно. Надо чтобы кто-то другой выдвинул.
— Эй, Поварешка, выдвини меня! — закричал Кобра.
— Сам ты Поварешка, — буркнул тот, но сказал: — Предлагаю Просинова.
— Хорошо! — классная записала на доске своим корявым почерком: «С. Просинов». — А почему ты его выдвигаешь? Почему он, по-твоему, самый достойный для доски почета?
— Ну… не знаю… — замялся Поварешка. — О! Он бегает быстрее всех.
— Хорошо, — согласилась Нелли Федоровна. — Просинов действительно хороший спортсмен, но учится он неважно… Ладно, позже всех обсудим. Еще есть кандидатуры?
— Поварешка! — снова встрял Кобра. — То есть… Котелков.
— Почему ты его предлагаешь?
— Так он меня выдвинул, а я его.
Химичка нахмурила брови и облокотилась на стол.
— Шучу, — поправился Кобра. — Котелков — хороший товарищ и хорошо учится.
Нелли Федоровна вздохнула и записала на доске: «В. Котелков».
И понеслось. Все выдвигали всех. Скоро вся доска была исписана фамилиями, а ор не прекращался.
Дверь класса приоткрылась, и лысая голова с курчавыми бакенбардами и полубородкой заглянула внутрь. Гомон тут же смолк — это была голова завуча школы, Михаила Романовича, человека сурового, но справедливого.
— Нелли Федоровна, что у вас тут происходит? — рыкающим баском спросил он. — Почему шум?
— Михал Романыч, мы тут демократическим путем выбирает кандидата, чтоб повесить… ну… по нашей квоте.
— За ноги, — встрял Кобра.
Завуч улыбнулся, а Нелли Федоровна страшно зыркнула на класс и, показывая на доску, продолжила:
— Вот кандидаты, сейчас будем обсуждать и голосовать.
Голова завуча вплыла в класс, поддерживаемая невысоким, но широким телом на коротких кривоватых ногах.
— Демокр-р-ратия? Голосование? — его голос заполнил помещение, смачно раскатывая ударное «р». — С этими анар-рхистами? Да без тачанки и пулемета их не угомонить!
Это было не совсем верно. Пулемета у него не было, но класс угомонился до полной тишины, звенящей пыльными стеклянными дверцами шкафов у задней стенки.
— Ваши пр-р-редложения, Нелли Федоровна? — повернулся он к химичке.
— Ну… я не знаю, — та раскрыла классный журнал. — Ну вот Белова, староста… но учится, правда, не очень.
— Не пойдет! — отрезал Михаил Романович.
— Или вот Григорий Будевич, он отличник.
Завуч кивнул головой, задумался и прогремел:
— Мелко бер-рете. У вас этот… как его… Кошкин, на городской олимпиаде по математике выступил хор-р-рошо, честь школы защитил.
— Котин, — поправила Нелли Федоровна.
— Ну да, Котин… он же хор-р-рошо учится?
— Очень хорошо, — согласилась классная, пролистав журнал.
— Ну вот его и вешайте, — подвел итог завуч.
Все обернулись на Кобру, но тот промолчал про ноги.
— Возражения есть? — вопросил завуч, оглядывая класс.
В ответ звякнула тишина.
— Ну вот и вся демократия, — проворчал на весь класс Михаил Романович, направляясь к выходу. — Тут же только авторитарные методы да тир-рания работают. Не доросли пока детки до демокр-ратии.
— Все, дети, можно расходиться, — сказала ошеломленная таким поворотом событий Нелли Федоровна. — Котин, подойди ко мне.
Котик оказался перед учительским столом.
— Игорь, обоснование я сама напишу, а с тебя нужна фотография… — она заглянула в бумажку, лежащую перед ней на столе. — Черно-белая, размер пятнадцать на двадцать, в три четверти. — Она задумалась: — Что за ерунда… Ты понял что-нибудь?
— Да, Неля Федорова, все понятно.
Та недоверчиво взглянула на него:
— Да? Ну и что такое три четверти?
— Это значит, что лицо не прямо в камеру смотрит, а чуть в сторону, так, что только три четверти лица видно.
Учительница вздохнула и сказала:
— Ну ладно, только там не перепутай… и в понедельник принеси фотографию.
Через минуту Котик уже был во дворе школы. Там, кроме шебуршащейся клубочком мелюзги, никого не было. Пока они говорили с Нелей, все разошлись. Он быстрым шагом, чтобы прилично выглядеть, но иногда срываясь на бег, двинулся по направлению к дому, выглядывая впереди между деревьями красную курточку. Ага, вот и она. Котик перешел на шаг, постарался успокоить дыхание и вразвалочку подошел к оживленно болтающим Вишне и Мухе.
— О, какие люди! — приветствовала его Муха. — Сами пешком ходят, нас, смертных, не брезгуют.
— Не понял? — изумился Котик. — И брезгуют не «нас», а «нами».
— Ну как же, самый почетный ученик, лично завуч велел повесить, не хухры-мухры, изволит нас поучать.
— Муха, ты чего?
— Правда, Настя, кончай, — встряла Вишня. — Ну назначили Котика… А ты бы хотела, чтобы Кобру повесили?
— За ноги, — буркнул Котик.
Вишня хихикнула, а Муха обиделась:
— Ну и пожалуйста, идите себе радоваться. Может, вас обоих повесят.
Она развернулась и пошла к своему дому. Вишня шепнула Котику:
— Поздравляю! Ты на Муху не сердись. Пока! — и побежала догонять Муху, крича ей вдогон:
— Муха, погоди, мы же договорились!..
Она схватила Муху под руку, и они снова о чем-то засудачили. Котик озадаченно смотрел им вслед. Один раз Вишня обернулась и улыбнулась ему, а потом за ними захлопнулась глухая дверь Мухиного подъезда.
Дома была мама, необычно рано.
— Привет, Игорек! — приветствовала она. — Как дела?
— Нормально.
— Что нового в школе?
— Ничего. Хотя…
— Что — «хотя»? — мама насторожилась. — Ты двойку отхватил?
— Нет.
— Говори, не томи! Да что ж ты за человек такой!.. Я же переживаю. Что случилось?
— Да ничего не случилось, мам. Мне в понедельник надо фотографию принести в школу.
— Зачем? — осторожно поинтересовалась мама.
Похоже, она не могла пока сообразить, хорошо это или плохо.
— Меня на доску почета вешать будут.
— Тебя? — удвилась мама.
— Да, а что? За олимпиаду, что хорошо выступил, завуч предложил.
— Ну… если завуч, — улыбнулась мама. — Супчика давай поешь.
После супчика, довольно вкусного, куриного с клецками, мама сказала:
— Игорек, мы сегодня вечером с папой на дачу поедем, как он придет с работы. Там доски привезут, надо все проверить. Ты без нас справишься одну ночь? А завтра после школы приедешь сам, ладно?
Котик аж задохнулся: справится ли он?! Он остается один на сутки, совсем один… и может делать все, что хочет! Почти в первый раз в жизни. Один раз, в прошлом году, его тоже вроде как оставили, но все-таки вечером заехал дед — проверить, все в порядке.
Стараясь выглядеть индифферентно, он слегка подрагивающим голосом ответил:
— Конечно, мам, без проблем. Я ж уже большой. Что я, чай себе не сделаю, что ли?
— Хорошо, — согласилась мама. — Вот смотри, я тут тебе список написала, что оставлю из еды и что сделать надо…
Пропуская мимо ушей все мамины наставления, он думал только о том, чтобы не прислали деда. Что же будет делать, когда останется один, он заставлял себя пока не фантазировать. Это надо обмозговать попозже, когда, во-первых, все окончательно подтвердится, а во-вторых, чтобы не выдать себя счастливой ухмылкой.
— Конечно, мам, я все сделаю. Положи список на холодильник, пожалуйста…
Через час, быстро расправившись с необременительным домашним заданием, он вышел из своей комнаты.
— Мам, денежку дай.
Мама оторвалась от упаковки котлет в стеклянную банку — обеда на дачу.
— Какую денежку, я же тебе поесть все оставляю?.. Ах да, на билет… сейчас найду двадцать копеек.
— Мам, мне же сфотографироваться надо.
— Сфотографироваться?
— Ну я же только что говорил, на доску почета… Ты уже забыла?
— Ой, Игорек, извини, замоталась с этими котлетами… Сейчас.
Она вышла в коридор, через минуту вернулась с толстым потрепанным кошельком в руках.
— Вот тебе три рубля. Это много… смотри внимательно, чтоб тебя не обманули.
Котик закатил глаза и вздохнул, а мама продолжала поучения:
— Фотография обычная стоит копеек пятьдесят…
— Мне надо пятнадцать на двадцать.
— Хорошо — рубль. Двадцать копеек на билет… ладно уж, еще двадцать копеек — на мороженое. Полтора рубля сдачи отдашь. Все ясно?
— Да-да, все ясно, — Котик сунул зеленоватую мятую трешку в карман брюк.
Арифметическую ошибку мамы он поправлять не стал, ибо она была в его пользу.
— Только не потеряй!
— Спокухин, мам! — уверил ее Котик и похлопал себя по карману. — Ну я пошел?
— Куда?
— Фотографироваться.
— Так скоро же отец придет, мы поедим и поедем на дачу.
— Ну а я-то вам зачем? Только мешаться буду.
— Ну иди уж, если не хочешь отца перед отъездом повидать.
— Мам, я же завтра приеду на дачу. Чего видать-то?
— А ведь был такой ласковый мальчик, помнишь? А теперь только огрызаешься, — она демонстративно пригорюнилась, изобразив, что вот-вот пустит слезу.
Он пожал плечами и пошел обувать кеды.
— Ты что, в таком виде пойдешь фотографироваться на доску почета? — мама выскочила из кухни. — Надень пиджак и галстук… и рубашку белую.
Через пятнадцать минут он, наряженный, как жених на свадьбу, выскочил за дверь под аккомпанемент маминого крика:
— Если что случится, звони деду Володе, не стесняйся, я его предупрежу!
Оказавшись в подъезде, Котик широко вздохнул, наслаждаясь воздухом свободы, пахнущим плесенью из мусоропровода и кошачьей мочой. Первым делом он содрал галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки и выпустил белый воротник поверх лацканов пиджака. В таком, более приличном для человека его возраста и положения виде он вышел на улицу и направился к ближайшему художественному фотоателье в двух кварталах.
* * *
В довольно темном помещении было полно потертых, но добротных вещей непонятного применения: сломанная швейная машинка, высоченная табуретка, драпировки, блестящие круги. И фотокамера — не фотоаппарат, а именно камера, старинный облупленный черный куб на деревянной треноге. При наличии воображения его можно было принять за марсианина о трех ногах: единственный блестящий глаз объектива и роскошный черно-бархатный каскад драпировки, свисающей до пола сзади.
В комнате никого не было. Котик кашлянул. Послышалось шевеление, и прямо из черной стены вышел человек — видимо, хозяин ателье. Котик даже вздрогнул, но, присмотревшись, увидел, что это не стена, а черная портьера, закрывающая проход. Человек был, сразу видно, необычный: черные блестящие брюки в обтяжку, черная же, но свободная шелковая рубашка, расстегнутая на груди, и белые манжеты, — Котику сразу же вспомнились мушкетеры из фильма, только у тех рубашки были белые. В ухе у человека сверкнула серьга, а пальцы были унизаны широкими матовыми перстнями.
— Здравствуйте, молодой человек, — чуть нараспев, протягивая ударные слоги, приветствовал хозяин. — Чем могу вам услужить?
— Здравствуйте, — вежливо ответил Котик. — Мне фотография нужна, пятнадцать на двадцать, черно-белая, в три четверти.
Фотограф улыбнулся:
— Влево или вправо?
— Что — влево? — не понял Котик.
— Смотреть в три четверти влево или вправо будете? — улыбка хозяина сверкала в полумраке.
— Без разницы, — махнул Котик рукой и тоже улыбнулся.
Фотограф ему понравился.
— Садитесь вот сюда, — тот указал на табуретку.
Котик уселся и стал с интересом наблюдать, как хозяин устанавливает прожектора и блестящие экраны. Это, оказывается, так сложно и интересно.
— Как вас зовут? — поинтересовался фотограф.
— Игорь.
— Приятно познакомиться, Игорь. А я — Виктор, — фотограф протянул руку.
Котик протянул свою — пожатие было вялое и чуть влажное.
— Ну что, Игорь, смотрите сюда, сейчас вылетит птичка.
Котик подумал, что из такого аппарата и вправду может вылететь птичка, и легкая улыбка чуть изогнула его губы.
— Ну вот, готово, — заметил Виктор. — А вы очень фотогеничны, Игорь. Может получиться отличный портрет.
— Скажите, а когда будет готово? Мне к понедельнику надо.
— Вы понимаете, Игорь, пластинку надо проявить, она должна высохнуть. Потом можно будет печатать. А ателье скоро закрывается.
Увидев растерянное выражение лица Котика, Виктор спросил:
— А что вы вечером делаете?
— Ничего, — удивился Котик. — Родители на дачу уехали, а я не знаю пока…
— А хотите, Игорь, посмотреть, как фотографии печатают?
— А я знаю, мы с отцом тоже печатаем.
Фотограф весело рассмеялся:
— Вы с отцом?! А вы, Игорь, видели профессиональное оборудование для печати с пластинок?
— Нет, — честно признался Котик.
— А вы приходите сегодня часов в девять, я вам покажу, напечатаем ваше фото, как раз пластинка высохнет, а потом я вам фотосессию устрою, портреты поснимаю.
— Так закрыто же ателье.
— Закрыто, но я же прямо тут и живу. Я дверь открытой оставлю. Придете? Вам интересно?
— Приду, — ответил Котик. — Интересно.
* * *
Дома уже никого не было: родители уехали на дачу, оставив на столе инструкцию на двух сторонах тетрадного листа — что есть, как мыть посуду, на каком поезде завтра ехать, телефон деда и, вдобавок, дяди Сени, папиного друга, жившего совсем неподалеку. Котик сел за уроки, но тут же спохватился: у него же свободный вечер! Уроки он сделает и в воскресенье вечером, когда родители будут дома, а сейчас… А почему бы не устроить битву на ковре? Перед глазами встала цепь солдатиков, подаренных ему дедом — черные матросы с гранатами, серые пластуны, зеленые красноармейцы в штыковой атаке, два командира с пистолетами, один знаменосец с красным знаменем и трубач — двадцать два бойца. Они были тяжелые и назывались оловянными, хотя, как Котик однажды проверил, были не из олова — на газу не плавились. А напротив можно построить цепь солдатиков Дата: у него тридцать бойцов, три набора, по десять в каждом, но они алюминиевые, легкие, их легко сбивать, одним выстрелом штук пять сразу можно положить, если удачно попасть. А его тяжелые солдатики устойчивые, так что силы приблизительно равны. Стрелять нужно карандашом из маленькой пушечки на пружине. Пушечка отличная — копия знаменитой «сорокапятки», тяжеленькая. Правда, только одна, но стрелять можно по очереди: пушечка ставится около любого своего солдата, делается выстрел, затем орудие переходит к противнику. Картина игрушечного сражения была такой яркой, что Котик тут же схватил телефон и набрал номер Дата. Никто не подходил… Жаль. Можно бы Петуха позвать, но у того нет телефона. Кто еще?..
Котик решил поставить пластинку оркестра Поля Мориа — такая спокойная задумчивая музыка ему нравилась. Он полез на полку в шкафу; там было море пластинок, а нужная никак не попадалась. И тут ему в голову пришла замечательная мысль. Он вывалил — аккуратно, чтобы не разбить — все пластинки на пол и стал их разбирать: классика налево, эстрада направо, просто музыка — спереди, спектакли и начитывание — сзади. Нет, надо не так! Он взял немного денег из своего кошелька в ящике стола, в дальнем левом углу, и выбежал на улицу. Вернулся через двадцать минут с бутылкой лимонада и пачкой печенья. Нашел у отца в столе пачку чистых карточек и стал составлять картотеку пластинок, время от времени прихлебывая шипучий сладкий лимонад прямо из бутылки. На каждую пластинку он заполнял карточку — название, жанр, исполнитель, цвет этикетки и номер. Соответствующий номер, написанный на кусочке белого пластыря, лепился также и на торец конверта пластинки. Дело шло медленно. Многие пластинки ставились на проигрыватель, чтобы послушать, что же это такое. Когда Котик взглянул на часы и увидел, что уже без десяти девять, гора пластинок почти не уменьшилась. Оставив пластинки прямо на полу, он выбежал на улицу.
Был тихий золотистый вечер, не жаркий и не холодный. Воздух заполняли свежие запахи раскрывшихся за день листьев — немного сладковатый и пряный. На улицах было пусто, Котик бодро шагал знакомыми ему наизусть дворами, пришептывал пиратскую песню Высоцкого про развеселый розовый восход и улыбался редким прохожим.
Фотоателье была закрыто. Котик нашел кнопку звонка и нажал. Дверь тут же распахнулась — Виктор стоял на пороге и весело улыбался.
— Заходите, Игорь! — он взмахнул рукой.
Котик вошел и обомлел: повсюду висели его портреты. Исходников было три или четыре, похожие друг на друга, но немного разные: видимо фотограф успел сделать несколько кадров, пока его снимал днем. Но эти три-четыре снимка были растиражированы в громадном разнообразии размеров и цветов — тут были и маленькие черно-белые фотографии, и огромные плакаты в духе Энди Уорхола, и просто обычные цветные портреты. И отовсюду смотрели его чуть напряженные глаза и не совсем естественная улыбка. Он растерянно обернулся. Виктор был явно доволен произведенным эффектом:
— Я же говорю, что ты фотогеничен. Нравится?
Котик сглотнул слюну.
— Спасибо… Сколько я вам должен?
— Да ты что! — рассмеялся Виктор. — Это я тебе должен. Если ты позволишь, я эти фотографии для рекламы использую.
— Я не знаю… — замялся Котик. — Наверное, не надо…
— Надо-надо! — снова засмеялся тот. — Обязательно надо. Такой красавец! Да ко мне народ валом повалит, а я с тобой прибылью поделюсь.
— Да что вы… — зарделся Котик.
— А знаешь что, давай на ты, зови меня просто Виктор.
— Хорошо, — кивнул Котик и попятился к выходу.
— Слушай, Игорь, а ты есть хочешь? — Витор оказался между ним и дверью.
— Нет, не очень.
— Давай перекусим. Ты фуа-гра когда-нибудь пробовал?
Котик отрицательно покачал головой.
— Ну вот и отлично, попробуешь, мне приятель из Франции привез. Ты знаешь, что такое фуа-гра? — фотограф приобнял Котика за плечи. — Это печень гуся или утки, которых кормили только орехами, а потом ее специально готовят. Очень вкусно!
Котик и не заметил, как оказался за черной портьерой. Там была небольшая, опрятная и довольно уютная комнатка. В углу крохотная кухонька, у маленького, задернутого занавеской оконца стоял черный квадратный стол и два стула, в дальнем углу возвышалась громадная кровать, застеленная темным покрывалом. В комнатке висели невнятные сумерки. Виктор крутнулся, как теннисный мячик в узком коридоре, и вот уже по стенам побежал обманчивый отблеск двух свечей, на столе появилось несколько аппетитно выглядящих вазочек и два высоких бокала, а также две тарелки и идеально ровно лежащие матово поблескивающие столовые приборы.
— Добро пожаловать! — взмахнул рукой Виктор и отодвинул один стул.
Котик неловко залез на стул, фотограф тут же уселся напротив.
— Вот фуа-гра, попробуй, — засуетился он. — Но, ты знаешь, его надо с шампанским…
Тут же на столе волшебным образом возникла тяжелая бутылка, и пробка вдарила в невысокий потолок. Бокалы наполнились, Виктор поднял за тонкую ножку один бокал, посмотрел сквозь него на пламя свечи.
— Посмотри, как изумительно красиво, когда свет проходит через шампанское, — сказал он. — Посмотри сам.
Котик взял второй бокал и посмотрел сквозь него на свечу. Абрикосовый отблеск преломился в бокале, полном золотистой влагой, прорезаемой живыми змейками пузырьков. Кроме увеличенного выгнутым стеклом пламени по центру, два плоских огонька играли по краям бокала. Он согласно кивнул головой.
— Ну, давай за знакомство! — произнес фотограф и протянул свой бокал через стол.
— Ой, вы что, мне ж нельзя, — испугался Котик и поставил свой бокал.
— Ты никогда не пробовал? — Виктор опять весело улыбнулся.
— Пиво один раз попробовал, горькое.
— Ты не бойся, Игорь, это не горькое, чуть-чуть можно, правда, это же как лимонад. Ну?..
Котик осторожно пригубил золотистую жидкость. Вкусно! Действительно — как лимонад, сладкий, прохладный, с пузыриками в нос. Он сделал еще глоток. В груди потеплело, стало весело.
— Так вы вот так и живете здесь? — спросил он.
Голоса своего он не слышал, в голове явственно шумел странный дружественный барабанчик.
Фотограф кивнул головой:
— Да, здесь и живу. А что, удобно, друзья приходят иногда. Но больше работаю, скучаю.
Он встал и отошел в темный угол. В сумерках зазвучала негромкая мелодия, выводимая под гитару задушевным, хрипловатым голосом.
— Хампердинк? — Котик узнал песню с одной из любимых пластинок отца и хихикнул: фамилия певца показалась ужасно смешной.
— Молодец, хорошо разбираешься в музыке, — похвалил фотограф. — А Элтона Джона знаешь?
Котик кивнул. Ему захотелось еще шипучего лимонада, он поднял бокал и с удивлением увидел, что тот пуст. Виктор тут же оказался рядом — золотистая жидкость с белой пеной сверху снова заиграла в бокале.
— Давай за музыку… и вообще, за искусство! У тебя отличный вкус, — откуда-то из вне зоны видимости донесся голос фотографа.
Котик в один присест опустошил бокал. Он смотрел на пламя свечи и не мог отвести взгляд от этого невыносимо щемящего и грустного зрелища.
— Здорово тут у вас, — сказал он перед собой, не видя собеседника,
— Мы же договорились — на «ты», — мягко поправил его голос Виктора. — Тебе здесь нравится?
— Да, очень.
— А кровать знаешь, какая удобная? Попробуй, — теплая рука легла на его плечо.
— А поесть можно? Этот фурага… или как его… из гусей…
— Фуа-гра… конечно, можно. Вот! — улыбка, казалось, никогда не сходит с аккуратного лица Виктора.
Фуа-гра толстым слоем на свежей булке — это было очень вкусно. Котик проглотил бутерброд в один присест, но стеснялся просить еще.
— Понравилось? — спросил хозяин.
— Да, вкусно, — признал очевидное Котик.
— Давай еще сделаю.
Пока Котик утолял невесть откуда взявшийся голод, разговор, ведомый Виктором, ушел в сторону.
— Ты же домой не спешишь?
— Нет, родители на даче, — с трудом проворачивая язык в набитом вкуснятиной рту, ответил Котик.
— Ну и хорошо, оставайся у меня, музыку послушаем, поболтаем.
— Так спать я же домой пойду, — не понял Игорь.
— Да ложись тут, вон какая кровать широкая, хоть пять человек можно уместить.
Котик вспомнил поход, где они втроем спали в одной палатке — было тесновато, но интересно.
— Игорек, а у тебя девочка есть? — поинтересовался фотограф.
Обращение Котика покоробило — так он позволял себя называть только маме, да и то подумывал, не потребовать ли прекратить употребление этой уменьшительно-ласкательной формы. Но ударить в грязь лицом перед симпатичным и гостеприимным фотографом не хотелось.
— Конечно! — гордо ответил Котик.
— И вы уже целовались? — Виктор не успокаивался.
— Э-э… ну-у… это… — замялся Котик, неопределенно взмахнув рукой.
— И правильно, — согласился хозяин дома. — Ну их, этих девчонок, от них только проблемы.
Котик зацепился взглядом за плавно обтекшую свечу; барабанчик в голове зазвучал громче. Только отдельные слова проникали сквозь шум:
— Только одно и надо… норовят вцепиться… любая девчонка — шлюха…
Барабанный бой сменился тревожным набатом — этот фотограф обозвал его Вишню шлюхой и еще другими словами, которые Котик никогда бы не произнес…
Он закрыл глаза, и слегка кружащееся сознание заполнила веснушчатая веселая мордочка Вишни, украшенная открытой улыбкой со слегка желтоватыми зубами. Котик тоже улыбнулся. «Привет, Вишня!» — сказал он молча, про себя.
— А вот мужская дружба — совсем другое дело… — голос извне вернул его к действительности.
Он открыл глаза: темная комната, почти пустая бутылка шампанского на столе, догорающие свечи. Напротив дядька-фотограф, в его глазах недобро отражаются четыре мерцающих огонька, в руках матово поблескивает ножик.
«Да он же хочет меня напоить и убить, — понял Котик. — То-то он спрашивал, ждут ли меня дома. Точно — убьет и сделает чучело… да он сатанист, наверное! Вон как фотографировал и восхищался — красивый, мол. Как же меня сюда занесло… Надо бежать, срочно бежать! Хотя нет, догонит, надо хитрее…»
Он неспешно встал; пол под ногами качнулся, так что ему пришлось ухватиться за край стола.
«Да я же пьяный, — осенило его. — Бежать!»
Тяжелой походкой сошедшего на сушу моряка он пошел к выходу.
— Игорек, ты куда? — услышал он сзади.
— Э-э… мне надо, — пробурчал он.
— Это не там, — сзади раздался смех. — Туалет вот тут.
И тут Котика сорвало — он изо всех сил рванулся через зал фотоателье к выходу и вцепился в дверь. Заперто. Он дергал ручку замка, но та не поддавалась. Набат в голове звучал crescendo, нарастая до немыслимого, бешенного fortissimo… И наступила тишина: ему на плечо легла рука. На подламывающихся ногах Котик обернулся, вжав голову в плечи. Бледный в сумерках Виктор все еще улыбался, но как-то не очень естественно.
— Тут не так открывается, смотри…
Фотограф протянул к двери руку и щелкнул какой-то задвижкой. Дверь приоткрылась.
— Жаль, что так получилось, — сказал он. — Ты не обижайся. Заходи еще когда, не бойся. А парень ты красивый. Держи!
В руке у Котика оказался какой-то пакет. Одно усилие, и вот он уже на улице, мчится по знакомым дворам к своему такому родному дому.
Дома было тихо и сумеречно, беспорядок в гостиной никуда не делся. Котик зажег свет во всех комнатах, поставил на проигрыватель пластинку Пугачевой, но задорное веселье песен не вызывало отклика. Он выключил музыку, почистил зубы. В прихожей на полочке увидел пакет, который ему вручил фотограф. Зачем-то оглянувшись по сторонам, он открыл пакет. Там было несколько его фотографий — небольшой разворот головы, неестественная улыбка. Он заметил на фотографии прыщик, на шее, слева. Кинулся к зеркалу — точно, прыщик. Немного брезгливо выдавил прыщ, белая капелька брызнула на зеркало. Потом медленно порвал фотографии и понес клочки на кухню в мусорное ведро. Передумал, вышел на лестничную площадку и выкинул обрывки вместе с конвертом в мусоропровод.
Его слегка покачивало, и желудок ненавязчиво, но вполне явственно выражал свое недовольство. Котик прошел на кухню, выпил стакан воды. Стало полегче. Только тогда он лег спать.
«Что же ему нужно было? — думал Котик. — Нет, вряд ли убить… А что?.. Может, шпион какой? Про отца хотел узнать?..»
Он посмотрел наверх — индеец, нехорошо ухмыляясь, курил. Свет от уличного фонаря, проходя сквозь неплотно задернутую занавеску, высветил огонек в Атлантическом океане. Голова закружилась. Котик закрыл глаза и, штопором ввинчиваясь в бесконечный крутящийся черный колодец, провалился в тяжелый сон.