На плечо ему легла легкая рука. Не оборачиваясь, он понял, что это Вишня. Или ему просто очень хотелось, чтобы это была она… Странно, она подошла совсем неслышно.
Он медленно повернул голову. Действительно, там белела не совсем ровная улыбка Вишни, а над улыбкой сверкали ее глаза, но не оранжевым, как там, у костра, а натуральным зеленоватым светом. Вишня дружелюбно улыбалась:
— Котик, ты куда делся?
— Да ну, скучно там, — обиженно протянул он. — И песни какие-то дурацкие… «По морде чайником…»
— Дурак, — ласково сказала она. — Веселые песни у костра, чтобы все хором пели. Про твою же лошадь надо одному петь, а не толпой.
— Это не моя лошадь, а Высоцкого.
— Хорошо, — согласилась она.
Они стояли: она, положив руку ему на плечо, он вполоборота к ней. Вдалеке мерцал костер, и в гул сливались нестройные голоса.
— Пойдем к плотине, — сказал он.
Она убрала ладонь с его плеча и взяла под руку. Он сконцентрировал все свои ощущения на левом локте, куда легла ее ладошка. У него теперь были только локоть, где через грубый брезент он чувствовал ее тепло, и виски, в которых отбойным молотком грохотало сердце. Все прочие части тела были неважны, и если существовали и не отмирали, то сами по себе, на свой собственный страх и риск, без его на то одобрения. Он бы сейчас, не задумываясь, отдал бы любую часть тела, кроме этих двух.
— Так куда ты пропал?
— Так я же говорю…
— Да нет, до того. Вы ушли с Датом и Коброй… А потом они вернулись, а тебя не было. А Кобру спросила, так это дебил только заржал. Дурак!
— Ну я это… Там развалины дома какого-то, фундамент… Я там был.
— Там красиво?
— Ну да.
— Покажешь?
— Завтра покажу, сейчас темно уже.
Они подошли к плотине. Мерно шумела вода, разговаривать пришлось громче. Он снял штормовку и кинул на бетонную приступку. Они сели. Она погладила его по плечу и сказала:
— Ты такой уютный, как медвежонок плюшевый, — и положила голову ему на плечо.
Он склонил свою голову к ней, ухом почувствовал ее волосы, и в ноздри ворвался свежий аромат. Он решил, что это запах ее волос, и ноги стали ватными.
— Слушай, Котик… — сказала она задумчиво.
— Да?
— А ты меня любишь?
Он дернулся так, что ее голова слетела с его плеча. Она изумленно смотрела на него. Он распрямился, в глазах зажглась злость.
— Да! — резко сказал он. — Да!
— Что-то не так? — испуганно спросила она.
— Нет, — Котик и сам испугался своей реакции. — Да.
Он помолчал немного, а потом выпалил:
— Я не так это себе представлял! Все не так!
— Что — не так? — она даже отстранилась немного.
— Ну не так, не так… Я же столько раз об этом думал, представлял себе, я готовился, а тут — раз… и только «да».
— Да к чему ты готовился? — спросила Вишня дрожащим голосом.
— Сказать тебе, что люблю! — закричал он. — Думал, скажу, со стихами там, с цветами, красиво… А ты — бац: «Ты меня любишь?» И что мне теперь, вместо стихов — только «да»?..
Он затих. Вишня с улыбкой сказала:
— Так скажи со стихами, мне приятно будет.
— Да уж все сказал.
— Ну ты точно больной, — она погладила его по руке. — И не похож на плюшевого медвежонка.
— Ну да… — пробурчал он. — Медвежонок с собственным мнением плюшевым не считается.
Вишня пододвинулась и поцеловала его в щеку.
Помолчали. Котик заерзал, покашлял, потом хриплым голосом выдавил:
— А ты?
— Что — я? — хитрые зеленые огоньки мелькнули в ее глазах.
— Ну а ты… меня? — едва выдавил он из пересохших губ.
Она засмеялась:
— Ты же сам на меня накричал, что так спрашивать нехорошо, а теперь сам же и спрашиваешь!
Он молчал и медленно растворялся в ее смеющихся, сверкающих глазах.
— Вот подожди, я тоже поготовлюсь, попредставляю себе… а потом узнаешь, — задорно сказала она. — А пока — помучайся!
Пожар так и не охватил все небо: зарево на западе медленно угасало, с востока выползала темнота, расширяясь и углубляясь, все больше и больше звезд высовывались из сереющего хрустального свода и с интересом безмолвно наблюдали за ними двоими. Они молча сидели рядом на остатках каменного фундамента.