В большой комнате гремел телевизор: стрельба, шум автомобильной погони, выкрики. Котик заглянул туда — родители смотрели серию детектива «Следствие ведут знатоки».
— С легким паром, Игорек! Ты там что, упал? — спросила мама, не отрываясь от экрана, где два милиционера в аккуратно отутюженных брюках и вроде бы даже в белых перчатках выводили столь же опрятного преступника, заломив ему обе руки за спину.
— А ничего так серия, забористая! — удовлетворенно сказал отец. — Зря ты пропустил, завтра повторять будут, посмотри.
Котик кивнул и пошел на кухню. Через полминуты там появился и отец:
— Ну что, почайку? — он произносил это одним словом.
— Я лучше кефирчику, — ответил Котик.
Чайник стонал и кряхтел на плите, подогреваемый синей газовой короной, и вдруг залился нарастающим свистом. Отец протянул к плите руку, светящаяся корона схлопнулась, свист, достигший высокой ноты, резко оборвался.
Котик помешивал ложечкой варенье в чашке с кефиром; отец уселся напротив и, шумно отхлебнув чай, спросил:
— Ну, как в новой школе?
— Нормуль! — ответил Котик.
— Нормуль — это понятно. А поточнее?..
— А чего поточнее? Нормуль — он и есть нормуль. Оценки нормальные.
Отец кивнул. Вошла мама и тут же присоединилась к разговору:
— Ты вот, Игорек, как в новую школу перешел, все дома сидишь, за занятиями. Спорт тоже бросил.
— Не бросил, мы в школе в баскетбол тренируемся, меня в сборную школы берут, пока запасным.
— О, молодец! — похлопал его по руке отец. — А молчишь…
— Я ж не про то, Игорек… — вздохнула мама. — На улице не гуляешь, друзей не видишь, только занимаешься.
— Мам, раньше ты наоборот говорила… — Котик встал и довольно противным голосом передразнил: — «Все на улице да в секциях, домой только спать приходишь и не занимаешься, в твоем возрасте учиться надо, пока память хорошая….» — он перешел на нормальный тон: — Ты уж определись, что нужно-то…
— Уел он тебя, мать! — усмехнулся отец и добавил: — Вот только грубить маме не надо.
— Мне нужно, чтобы тебе хорошо было, чтобы вырос человеком, — вздохнула мама и села на табуретку.
— Ну ладно, мам, прости, я устал просто… Я пойду лягу, ладно?.. — Котик махнул рукой и пошел к себе в комнату.
Там были изменения. Место старого промятого диванчика занимал новый письменный стол, купленный, когда Котик поступил в физматшколу. Сам диванчик, пропитанный снами и мечтами, теперь стоял на даче, в проходной комнате, почему-то называемой гостиной. Новый же диван, большой, но горбатый и неудобный, был придвинут к противоположной стене. Котик быстро разложил и застелил диван, почистил зубы, пожелал родителям покойной ночи и забрался в одних трусах под одеяло с книгой «Как закалялась сталь». Не то чтобы он был в восторге от Островского, но сей эпос значился в школьной программе.
Осилив всего пару страниц, он отложил книгу, погасил стоящий в изголовье торшер, вытянулся под одеялом, повернул голову и посмотрел на противоположную стену: карта мира все еще висела там, над столом, но индеец с этого места виден не был. Котик вздохнул, повернулся на бок, поджав колени к животу, и закрыл глаза. Мир качнулся и пропал, но тут же вернулся: что-то металлическое упало на кухне. Котик открыл глаза и снова закрыл их, стараясь провалиться в тот самый провал, откуда его выдернул резкий звук. Но, как назло, сон не возвращался. Котик стал переворачиваться на другой бок, но не успел, и ровное сопение тихонько возвестило о том, что он заснул в выгнутой неудобной позе.
* * *
На следующее утро Котик, уже свежий и даже причесанный, выскочил из дома с сумкой через плечо и побежал между домами. Солнечный свет еще не пришел на помощь уличным фонарям, редкой цепью держащих оборону против холодной, секущей ледяным туманом мглы, но уже подкрасил в просвете между домами низкие облака, из черных ставших серыми. По кончику носа стекла капля. Котик вытер ее тыльной стороной ладони и обернулся, взглянув на окно Вишни. Темное. Видимо, еще не встала. Котику сейчас приходилось выходить из дома на час раньше: теперь он учился в городской физико-математической школе, выдержав серьезный конкурс на поступление. Школа прославилась на всю страну, в ней были только старшие классы, по семь на параллели, и ему там нравилось. Но был и существенный недостаток: добираться приходилось далеко, в центр города, около часа езды в один конец.
Котик взлетел на небольшой холм и снова оглянулся — в окне зажегся свет. Он усмехнулся и помчался к автобусной остановке. Оттуда, покосившись на бок и раскачиваясь, грузно отваливал переполненный автобус. На остановке стояли люди — не влезли. Вдали показался троллейбус. Котик взглянул на часы — надо садиться, иначе и опоздать можно. Транспорт приходил сюда уже полный, набитый под завязку в соседнем спальном районе. Народная мудрость гласит: «Как бы ни был переполнен автобус, еще один человек всегда влезет», — и надо было оказаться этим человеком. Для этого предстояло угадать, где будет дверь. Он встал на самый край тротуара, закрыл глаза и сконцентрировался. Вот подкатывает троллейбус, тормозит… дверь проезжает мимо и останавливается на метр дальше. Он открыл глаза — троллейбус приближался. Котик сделал два шага вправо и замер. Когда троллейбус подъехал, дверь оказалась прямо перед ним — медитация удалась. Одна половинка двери приоткрылась, другую держали изнутри, и Котик тут же ввинтился внутрь, прижимая сумку к животу. Вслед за ним вжался какой-то здоровый дядька, спрессовав человеческую массу еще плотнее, но дверь за его мощной спиной не закрывалась. Еще кто-то вроде бы сумел влезть в заднюю дверь. Это был весь пассажирский улов на этой остановке. Троллейбус тронулся, отъехав десяток метров, резко затормозил, и из динамика раздалось: «Пока двери не закроем, никуда не поедем!» После паузы двери закрылись, и транспортное средство, поскрипывая, поползло вперед. Котик, стараясь не касаться лицом черной драповой спины, нависшей над ним, повторял шепотом поэму Блока «Двенадцать», которую учил к литературному конкурсу:
— Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи благослови!
— бормотал он, а сзади все вдавливали и вдавливали — на каждой остановке влезали, согласно упомянутой народной мудрости, один, а то и два человека.
Около метро троллейбус, содрогаясь, изрыгнул накопленную людскую массу и тихо отчалил, расправив плечи и задрав рога. Только несколько пенсионерок, удобно усевшихся на мягких сиденьях, остались в обшарпанном чреве. Все остальные пассажиры, включая Котика, наконец-то вдохнули свежего, почти морозного воздуха, распрямили затекшие члены и, обгоняя друг друга, устремились к станции метро.
Поездка в метро особого внимания не заслуживала, но вот оставшиеся полкилометра до школы, расположенной в большом особняке в старой части города, были интересными. Выскочив из метро на оживленный перекресток, Котик сразу же нырнул на тихую улочку с бульваром посередине. Старые тополя, вросшие прямо в асфальт, закрывали белое небо густой хаотичной сетью черных блестящих веток и роняли крупные капли. По бульвару степенно прогуливались собачники и аккуратные пожилые дамы. Поспешность, с которой Котик, как, впрочем, и большинство вечно опаздывающих учеников школы, носился по улицам, была совершенно неуместна на бульваре, поэтому он бежал, легко уворачиваясь от редких прохожих и столбов, по тротуару. И только на полпути к школе перешел на шаг, дыша открытым ртом. Нет, он вовсе не устал, но там находился особняк, ярко выделявшийся среди обшарпанных фасадов своим свежим ремонтом и зеркальными стеклами — это было Генеральное консульство Соединенных Штатов Америки. Над зданием на косом флагштоке уныло висел американский флаг, а на тротуаре в жестяной конуре круглосуточно стоял на посту милиционер в парадной форме; иногда, по вторникам и четвергам, когда консульство вело прием страждущих, и на тротуаре роилась возбужденная толпа, количество милиции утраивалось. Вообще, этот тихий район был облюбован западным дипломатами: чуть в стороне окопались немцы, в соседнем переулке весели три шведские короны, а рядом на красном поле вздыбилось национальное финское животное, лев с белым мечом. Строгий постовой, занятый важным делом охраны покоя вероятного противника, всегда подозрительно смотрел на бегающую молодежь, будто именно от них исходила главная опасность вверенному ему объекту. Поэтому Котик, отведя назад плечи и вытянув руки по швам, маршевым шагом протопал мимо. Он часто обещал себе, что в следующий раз решится и отдаст честь постовому, но каждый раз стальной взгляд немигающих серых глаз и высокомерно задранный выбритый подбородок охранника останавливали его руку, готовую взметнуться к виску. Ах, как бы четко он промаршировал мимо, с ладонью у козырька бейсболки, в положении «равнение налево!», но постовой при таком объекте — это вам не участковый и не патрульный, шутку может и не оценить.
Наконец Котик ворвался в дворик школы. Громадное здание старой постройки, занимающее чуть ли не полквартала, но не видное с улицы, школой было всегда — еще до революции тут находилась немецкая гимназия. До звонка оставалась минута или две, но Котик понял, что что-то случилось: небольшой дворик был заполнен двухцветной толпой — синие костюмы мальчиков и коричневые платья девочек, изредка перемежаемые столь же неброскими пиджаками преподавателей. И только малиновый берет директрисы, казалось, светился в серой массе. Около дверей качались несколько милицейских фуражек. Котик вскочил на приступок ограды, окружавшей двор, увидел своих, нырнул в толпу и объявился уже около Винни-Пуха.
Винни-Пух, в миру Владимир Павлович, был прозван так за инициалы (В. П.), общую схожесть с медвежонком округлостью и небритостью, а также за исключительный здравый смысл. Он преподавал математику и был руководителем класса «9-1», в котором учился Котик. Про свое прозвище он, разумеется, знал и одобрял его, часто подыгрывая, изображая Винни-Пуха из мультика. Любимой его присказкой было: «Это ж-ж-ж неспроста…» — голосом Василия Ливанова.
— Здравствуйте, Владимир Павлович, — подскочил к нему Котик. — Что тут случилось? Пожар?!
— А-а, Игорь! — кивнул Винни-Пух. — И не мечтай! Никакого пожара. Кто-то слезоточивый газ пустил в гардеробе. Сейчас проветрят, и начнем занятия, но первый урок пропал.
— Здравствуйте, Якорь Пригорьевич! — на плечо Котика легла легкая рука.
Это был Яша, друг сразу всех и никого конкретно.
— А-а, Якобы Мракович! — обрадовался Котик. — Как поживать изволите? Почивали покойно?
В новой школе как-то сразу среди ребят образовалась традиция обращаться друг к другу на «вы», с подчеркнутой вежливостью и старорежимными выворотами, да еще и по имени-отчеству. При этом имена и отчества коверкались в пределах относительного созвучия, до потери смысла. Так Яков Маркович Штерн стал Якобы Мраковичем, а Котик, чье отчество было Григорьевич, стал Якорем Пригорьевичем.
— Благодарю вас, — ответил Якобы, — почивали вполне себе покойно. А ваше — как оно?
— Наше оно очень даже. Что тут за оказия приключилась, вы случайно не в курсе?
Яша бросил дурацкий тон и зашептал:
— Говорят, это из второго класса нахимичили. Там Костя есть, химик, знаешь?
Котик кивнул: Костю-химика, победителя международных олимпиад, знали все. На руке у него не хватало фаланг двух пальцев, зато у Енисеича, учителя химии, мерцала не по годам обильная седина — результат не совсем удачного Костиного опыта по производству взрывчатки прямо на уроке.
— Так вот, он там чего-то нахимичил, не помню, как называется, а бутылка выпала из сумки в гардеробе. Ну и понеслось… Сам-то я попозже подошел, а народ вылетал: глаза красные, слезы ручьем, кашляют.
— Ничего себе! А зачем ему этот газ нужен-то был?
— Да кто ж его знает…
Яша оглянулся и тихо сказал:
— Только, уважаемый Якорь Пригорьевич, я надеюсь, все вышесказанное останется исключительно между нами. Мы не будем подводить светоч химической науки под монастырь.
— Разумеется, дражайший Якобы Мракович! Слово джентльмена! А сами-то вы откуда осведомлены… ежели, конечно, сказать соизволите?
— Не соизволим. Счастливо оставаться!
Яша приподнял кепочку и бесследно пропал среди десятков таких же темно-синих пиджаков.
— Игорь! — теперь к нему обратилась Настя Волкова, возможно первейшая красавица всей школы, хотя не все с этим согласились бы, но уж класса — точно.
Она была настолько красива, что у Котика перехватывало дух от ее зеленых глаз, каштановых волос и белоснежной улыбки. В нее были влюблены почти все, но только не он. Какое там влюбиться, он ею просто любовался, получая эстетическое наслаждение, как от сонаты Бетховена, от стихотворения Лермонтова, от портрета Рембрандта. Она была совершенна, а разве можно пошло влюбиться в совершенство!
— Что? — повернулся он к ней.
— Ты большую домашку сделал?
Кроме обычных домашних заданий к следующему уроку, иногда им задавали «большую домашку» сроком на две-три недели. Выполнение ее было даже и не обязательным, но правильно решенная, что требовало серьезных усилий, она сильно влияла как на итоговую оценку за четверть, так и на общее отношение учителей.
— Пуховскую? — уточнил Котик.
— Ну да. По матешке.
— Сделал. Еще не все, но почти.
— Покажешь?
— А я не взял, дома лежит.
Настя сделала огорченное лицо, наморщив лоб и чуть выпятив губу.
— Слушай, а у тебя задачи с собой? — спросил Котик.
— Да. Вот… — она полезла в холщовую сумку с яркими аппликациями в виде безглазых рыбок.
— Так я тогда тебе просто напишу, я же помню, как там решать надо.
— Спасибо, Игорь! — теперь ее длинные ресницы оттеняли округленные зеленоватые глаза, а лоб был идеально ровным.
Она протянула ему тетрадку.
— Внимание! — громкий и четкий голос, умеющий отдавать приказания, раскатисто пронесся над толпой и, отразившись от стен школы, растаял в высоте сероватого неба.
Все обернулись: военрук майор Сидорчук стоял на крыльце.
— Внимание! — повторил он.
Директриса, стоящая рядом с ним на крыльце, что-то ему тихо сказала.
— Первый урок отменяется! Школа закрыта на проветривание. В школу не заходить!
Толпа начала рассыпаться на группки. Настя шагнула было в сторону, но Котик ее остановил.
— Эй, погоди, пойдем, я тебе напишу домашку-то.
— Что, прямо сейчас?
— Ну да.
Она оглянулась кругом:
— А где?
— Пойдем в пирожковую. Угощаю, там и напишу.
Она пожала плечами, но кивнула согласно.
Пирожковая отпала сразу. Половина школы ринулась туда, пожевать вкусный и недорогой пирожок, и очередь высовывалась уже наружу.
— Пойдем в «Теремок», — предложил Котик.
— Там же дорого!
— Ничего, мое приглашение в силе, — галантно сказал он.
Настя чуть удивленно посмотрела на него и подняла брови.
«Теремок» был приятным местом — темноватое и прохладное кафе в полуподвальном помещении с негромкой музыкой было почти пустым. Два кофе и пирожное эклер обошлись Котику почти в рубль.
— Давай задачи, — сказал он, усаживаясь за столик у окна.
Настя выложила тетрадку и, аккуратно обернув эклер салфеткой, надкусила его. Котик же открыл тетрадку, задумался, потом воскликнул:
— Ага! Вспомнил! Вот, смотри…
И он пустился в малопонятные пояснения про подмножества, пересечения, какие-то теоремы. Настя заскучала.
— Давай ты это все напишешь, а я потом перепишу, ладно? Я что-то не очень соображаю.
— Так ведь тебе же объяснить надо, чтобы ты поняла! — удивился Котик.
— Зачем?
— Что — зачем?
— Чтобы поняла. Напиши — и все.
Котик углубился в задачи, время от времени отхлебывая кофе. Хоть он уже решал их раньше, детали приходилось вспоминать заново. Настя старательно и долго приканчивала пирожное, пока, наконец, не одолела его.
— Игорь! — позвала она.
— Ща, секундочку… — он дописал формулу и поднял голову. — Да?
— Тебе еще долго?
— Нет, две осталось.
— Может, пойдем? Второй урок уж скоро начинается.
Котик посмотрел на часы:
— Ага, хорошо. Тогда остальные две задачи потом, да?
— Да. Ты завтра принеси свою тетрадку, я перепишу.
Они вышли из полумрака подвальчика в ослепительный мир, подернутый прозрачной пыльной дымкой. Прямо у крыльца лежали две тощие уличные кошки и слезящимися глазами жмурились на солнце. Котик нагнулся и протянул одной кошке указательный палец. Та приоткрыла один глаз, усердно обнюхала палец, снова закрыла глаза и довольно заурчала.
Школа уже была открыта, обе половинки двери распахнуты, подпертые шваброй и стулом без спинки, форточка в гардеробе открыта настежь. Когда они зашли повесить куртки, в горле запершило. Настя закашлялась:
— Глаза щиплет, как лук прямо.
— Так это же слезоточивый газ, конечно. Пойдем скорее, — он взял ее за локоть.
Она отдернула руку:
— А зачем слезоточивый? Это же демонстрации разгонять в Америке. У нас-то в школе зачем?
— Не знаю. Пойдем.
Они вышли в вестибюль, где на сером каменном полу лежал яркий квадрат солнечного света, прорвавшегося сквозь раскрытое окно. По всей школе разнесся трезвон — первый урок закончился.